Евгений Введенский - Либерия
— Но почему? — воскликнул я. — Почему они выбирают преступников и палачей?
— Потому что либерийцы изо всех человеческих качеств больше всего уважают грубую силу! — хмуро сказал достопочтенный Корома. — Больше, чем ум, образованность, порядочность... В 1997 году Чарльз Тейлор баллотировался в президенты с лозунгом "Он убил моего папу, он убил мою маму, но я буду за него голосовать". И победил уже в первом туре с огромным перевесом! Да, теперь Тейлор сидит в тюрьме. Но он — единственный, кто понес наказание! А все его сообщники — на свободе, занимаются бизнесом, политикой... Не понимаю, куда смотрит Эллен? Надо поговорить с ней об этом.
— Вы знакомы с президентом? — удивился я.
— Разумеется! — кивнул достопочтенный Корома. — Я руководил ее избирательным штабом на тех самых президентских выборах 1997 года. Она тогда заняла второе место — после Тейлора. Я мог бы сейчас работать в правительстве... Но это очень уж хлопотное дело для пожилого человека. Особенно теперь, во время передела власти между старой и новой группировками. Поэтому я решил заняться бизнесом, это намного более спокойное и прибыльное дело. Даст бог, скоро мы продадим нашу первую партию металлолома...
И достопочтенный Корома замолчал, погрузившись в размышления. Корома-младший и Омар тоже помалкивали. Я смотрел в окно и прислушивался к своим ощущениям: каково это — находиться в одной из самых опасных стран мира, где каждый встречный может оказаться бывшим повстанцем, который еще недавно бегал с автоматом по джунглям, пытал и убивал людей?
Сквозь густую листву проглядывало ослепительное экваториальное солнце; по обеим сторонам дороги сплошной стеной тянулись непроходимые вечнозеленые заросли; на обочине иногда встречались тетки, тащившие на головах огромные вязанки дров или мешки с углем; Гена тихо похрапывал на переднем сиденье, положив ноги на приборную панель.
*******
Время от времени мы проезжали придорожные деревни — скопления глиняных домиков в тени вездесущих пальм с лениво свисающими листьями-лопухами. Домики были неправильной формы, они напоминали термитники или птичьи гнезда; симметрия для местных строителей точно не играла большой роли. Стремление к украшательству им тоже было несвойственно: декоративные элементы практически отсутствовали — за исключением иногда встречающихся черных отпечатков детских ладоней на стенах. Скамейки у домов выглядели так, как будто их сколотили из кривых палок наскоро, кое-как и даже не потрудились спилить сучки и обточить острые края. "Прежде чем сесть на такую скамейку, не помешает внимательно ее осмотреть — а то можно встать с дырой в штанах", — подумал я.
"Может быть, местные жители готовы в любой момент перебраться в другое место и поэтому не видят необходимости тратить время на основательное обустройство своего жилья? Или это такая природная эстетика, когда красота видится в естественности, безыскусственности и простоте? То, что нам кажется прекрасным, вполне может казаться им уродливым, и наоборот", — размышлял я, обливаясь потом, болтаясь из стороны в сторону в трясущейся на ухабах машине и щурясь от ослепительного солнца.
Чем дальше мы отъезжали от столицы, тем более низкими и неказистыми становились деревенские постройки и тем чаще вместо глиняных домиков нам встречались соломенные хижины или грязные и кривые хибары, сложенные из бамбука и крытые пальмовыми листьями. У деревень и на перекрестках часто встречались билборды различных благотворительных организаций, которые чем-нибудь осчастливили местное население.
Посреди дороги валялись худые, малорослые свиньи, покрытые бурой щетиной, которые полностью игнорировали приближавшуюся машину вплоть до того момента, когда, подъехав вплотную, Корома-младший не начинал оглушительно сигналить; тогда хряки испуганно подпрыгивали и в панике, с громким хрюканьем, мчались наутек под хохот и улюлюканье Мохаммедов.
При нашем приближении со всех сторон сбегались полуголые дети, хлопая в ладоши и крича хором: "White man! White man! White man!" Я улыбался им, невольно чувствуя себя персонажем голливудского фильма и презирая себя за это чувство.
На скамейках у домов сидели или лежали мужчины разных возрастов. Завидев на дороге джип, окутанный облаком пыли, они поднимали кверху руки в ленивом приветствии, щурясь от солнца.
— Почему только мужчины сидят на скамейках? Где женщины? — спросил я.
— Работают, — коротко ответил Корома-младший, не отрывая глаз от дороги.
— В традиционной африканской семье женщина содержит мужчину, а не наоборот! — сказал достопочтенный Корома с улыбкой. — Женщина работает в поле, носит из джунглей дрова и разводит огонь под котлом, в котором варит рис для своего мужчины.
— А что делает мужчина?
— Мужчина делает детей, — ответил Корома-младший. — Чтобы они помогали женщине. Чем больше детей, тем больше у нее помощников.
— Бигини! Тебе нужно жениться на либерийской женщине... — завел свою любимую песню Омар.
— Я еще не готов к семейной жизни, — перебил я его.
— Когда вернемся в Монровию, я приведу тебе свою сестру, — сказал Омар, хлопая меня по плечу. — Когда ее увидишь, с крыльца упадешь. Точно тебе говорю! Сразу влюбишься по уши — настолько она красивая. К тому же еще и образованная — в школу ходит, читать умеет...
В этот момент мы наехали на здоровенный корень, растянувшийся поперек дороги. Корома-младший не заметил его, поскольку вел машину, повернувшись к нам лицом и смеясь над рассуждениями Омара. Нас тряхнуло так сильно, что я ударился головой о потолок. Корома-младший резко затормозил; машина съехала с дороги, и мы остановились, окутанные облаком красной пыли, которая медленно оседала на дорогу в горячем безветренном воздухе. Гена громко засопел и заворочался на переднем сиденье, дважды громко чихнул, сотрясаясь всем телом, и проснулся.
В наступившей тишине послышалось журчание воды, и сквозь рассеивавшуюся пыль и переплетения лиан мы увидели где-то внизу бодрый ручеек, со звонким плеском прыгающий по камням в расщелине, которая начиналась в нескольких сантиметрах от передних колес нашей машины.
— Женя, а спроси их, в этой речке крокодилы водятся? — сказал Гена, щелкнув зажигалкой.
— Не знаю, — ответил Омар. — Может быть, и водятся...
— А черепахи? — спросил Гена.
— Черепахи — вряд ли, — ответил Омар.
— А дельфины? — спросил Гена, выдыхая дым через нос.
— Нет, дельфины водятся только в море, — улыбнулся Омар.
— А может, в этой речке акулы водятся? — продолжал спрашивать Гена.
— Акул здесь тоже нет.
— А кальмары? — не унимался Гена.
— Нет, — ответил Омар с плохо скрываемым раздражением.
— А чудо-юдо-рыба-кит? — спросил Гена, ухмыляясь.
— Хорошая шутка, — сказал я. — Но это не переводится.
— Ну, попробуй как-нибудь перевести.
— Это не переводится!
— А ты попробуй, — сказал Гена и уставился на меня с рыбьим выражением лица.
Я молча смотрел на него. Все остальные глядели на нас.
Прохладные струи воды громко плескались где-то внизу, с разбегу ударяясь о гладкие, древние камни и разлетаясь в разные стороны веером звонких сверкающих брызг.
— Раз уж мы все равно остановились, — прервал тишину достопочтенный Корома, выходя из машины, — то это самое подходящее время, чтобы помочиться... Вообще-то, друзья, нам надо поторапливаться, а то не успеем вернуться до темноты. В этих местах завелась какая-то бешеная горилла. Она нападает на проезжающие мимо автомобили, калечит людей. Местные волнуются. Я слышал, что президент собирается направить сюда армейские подразделения, чтобы они поймали эту тварь. Только как они будут это делать, в джунглях-то? По деревьям за ней лазить, что ли? Огнестрельного оружия-то у них нет...
*******
Поселок Бонг Майнс выглядел так, как будто здесь только что закончилась бомбежка. От "маленькой Германии" остались только почерневшие бетонные скелеты. На обглоданных временем останках изящных крылечек и уютных беседок сохли постиранные лохмотья; из пустых глазниц изувеченных зданий осторожно выглядывали полуголые дети.
Мы проскочили поселок, не останавливаясь, и поехали вперед по узкой извилистой дороге, которая вилась среди густых тропических зарослей. По бортам машины замолотили кусты, лианы, ветки деревьев. Мохаммеды поспешно подняли стекла. Гена все никак не мог отойти ото сна, он непрерывно зевал, потягивался и тер глаза, прикуривая очередную сигарету.
— Ты бы лучше закрыл окно, — сказал Гене достопочтенный Корома, торопливо вращая ручку на своей двери.
— Ага, сейчас, только докурю, — беспечно ответил Гена и сделал глубокую затяжку.
В этот момент здоровенная ветка с размаху саданула Гену по лицу, выбив сигарету у него изо рта. По салону машины заметались искры, табак и клочки сигаретной бумаги. Мохаммеды стали с возмущенными криками отмахиваться от искр. Гена торопливо поднял стекло, стирая кровь с разодранной губы.
