Джен Коруна - Год багульника. Осенняя луна
— Прости, прости… — прерывисто шептал он, уткнувшись в белые волосы. — Это все солнце — я слишком долго ждал тебя! Сейчас все пройдет!
От охватившего ее жара на лице Моав заблестели бисеринки пота: казалось, ее кожа вот-вот расплавится. Недоступная, неприкасаемая для Кравоя кожа чужой кейнары сгорала в солнечном огне, сгустившемся в его крови, открывая его ласкам страстное тело женщины, охваченной желанием к нему. Через несколько мгновений она затихла; солнечный эльф медленно отнял руку от ее губ.
То, что было потом, осталось в памяти Кравоя спутано, как если бы происходило во сне — безумном, ослепительном сне… Их лихорадочная страсть и впрямь была безумием, как прежде безумием была попытка отказаться друг от друга. Залитые солнцем, словно золотом, они отдавались друг другу молча, ибо все уже было давным-давно сказано между ними, высмотрено молящими взглядами, выстрадано долгими годами ожидания. Теперь осталась лишь радость обладания — чистая и яростная, слишком яростная, чтобы думать о ласке. Движения их тел были почти судорожными: охваченные страстью, они временами причиняли друг другу скорее боль, чем удовольствие, но не замечали ее, ибо даже боль была для них сейчас блаженством, и не было такой ласки — ни до, ни после этого, никогда до самой смерти! — на которую бы старший жрец солнца променял эту упоительную, эту мучительно-сладостную боль…
***
Кравой не знал, сколько времени прошло с тех пор, как они покинули подземелье — время и пространство исчезли, рассыпались в прах под страстными поцелуями маленькой веллары, растворились под ее узкими ладонями. Косое вечернее солнце исчертило траву длинными тенями деревьев, просвечивая узоры из жилок на яркой листве; опустошенные, с разметавшимися волосами, сын солнца и дочь Эллар лежали среди разбросанной одежды, словно после кораблекрушения.
Моав лежала навзничь на измятом мху, голова солнечного эльфа покоилась чуть ниже ее груди. Не в силах расстаться, их руки то и дело соприкасались, блуждали по разгоряченной коже, очерчивая линии тел друг друга. Моав запускала пальцы в густые волосы краантль, перебирала их, осторожно касаясь смуглых щек, чистого лба, и каждое ее прикосновение было полно такой ласки, что все существо Кравоя замирало от щемящего блаженства. В душе у него было пусто-пусто, обрывки мыслей скользили и исчезали, как тени. Неожиданно он понял, что Моав плачет. Дотянувшись до ее лица, он принялся в отчаянии осушать ее слезы поцелуями.
Они целовались, ничего не говоря, и смотрели друг другу в глаза тоже без единого слова, ибо сказать то, что теснилось в их сердцах, им было не дозволено, а других слов и желаний в этот вечер у них не было… Внезапно Моав обхватила руками голову солнечного эльфа и стала повторять его имя, страстно и настойчиво, словно заклинание; одно лишь имя и больше ничего.
— Кравой! Кравой!.. — срывающимся шепотом твердила она, глаза ее были безумными, точно в горячке.
Сердце краантль облилось кровью — его Йонсаволь, она звала его! Даже сейчас, когда он был так близко! Он растеряно целовал ее лицо, волосы, узкие ладошки, целовал, не говоря ничего — а что он мог ей сказать?! Он ясно понимал — любые его мольбы причинят ей боль! В какой-то миг Моав замерла, ее расширенные глаза остановились на его лице, впившись в темноту его глаз.
— Я никогда не покину тебя, клянусь! — прошептала она с уверенностью и силой, как если бы что-то вдруг стало совершенно ясным для нее. — Мы всегда будем вместе! Что бы ни случилось с нами, обещаю тебе… Ты должен мне верить!
— Я верю тебе, верю! — воскликнул Кравой, хватая ее руки и целуя их. — Я всегда буду верить тебе, что бы ты ни сказала…
Последний луч заката вспыхнул янтарным огнем в его глазах, лицо Моав скривилось от подступившей боли — кейна снова ложилась ей на сердце. Выползающий из-за верхушек деревьев серп стареющего месяца будто впивался в ее тело, резал его на части. С последним поцелуем Кравой отстранился от возлюбленной. Она метнулась за ним, крепко обхватив его плечи тонкими руками; он взглянул в ее застывшие, как синее стекло, глаза и понял все.
— Поцелуй меня еще… — чуть слышно проговорила она.
Словно пытаясь закрыть ее от серебристого света, Кравой снова обнял ее. Стоны боли и страсти, смешавшись, срывались с искусанных в кровь губ веллары, тело мучительно выгибалось от нараставших мучений и столь же нестерпимого наслаждения. Ужасная боль, казалось, не давала ей замереть ни на миг — она рвалась, билась в объятиях краантль, пока, наконец, с силой не оттолкнула его, задыхаясь от жгучей муки и восторга…
Рассвет застал их без сна — они сидели, обнявшись, под деревом, укутанные в большой пурпурный плащ Кравоя. Сидели, не говоря ни слова, равно оглушенные свалившимся на них счастьем и страшной близостью разлуки. Лицо солнечного эльфа было спокойным, и только дикий стук его сердца, колотящегося под маленькой ладонью эллари, выдавал то, что творилось в его душе. Моав испуганно прижималась к нему; она уже не плакала — сухие, уставившиеся в одну точку глаза казались воспаленными. Она словно окаменела, лишь тонкие пальцы то сжимались, то разжимались, судорожно цепляясь за краантль.
Откинув голову к шершавой коре дерева, Кравой устало закрыл глаза. Подобно птице в тесной клетке, его мысли метались, не находя выхода, кружились, вновь и вновь возвращаясь в одну и ту же точку. Он поклялся… поклялся! Но, давая эту клятву, он не мог и предположить, что два существа могут быть настолько близки друг другу, как была ему близка Моав в этот момент! Они вдруг стали единым целым — ему казалось, что дыхание, вздымающее ее грудь, наполняет и его легкие, а стук ее сердца эхом отдается в его теле! Ему хотелось кричать от отчаянья, делать все что угодно, лишь бы удержать свою любовь, но он не смел подать голос, ибо чувствовал, что любое его слово обрушится невыносимым осознанием горя. Слушая, как рядом с ним дышит маленькая веллара, ощущая, как доверчиво жмется к нему ее хрупкое тело, уже снова чужое для него, он не мог понять, ПОЧЕМУ должен отдать ту, которая была ему так дорога — покинуть, едва обретя после стольких лет обожания?! И вместе с горечью бессилия со дна его сердца поднимался невольный страх перед той силой, что гнала от него Моав, силой, о которой он ничего не знал, с которой ничего не мог поделать.
Дождавшись утра, они молча собрались и двинулись прочь от катакомб. Лес начал редеть, а вскоре и вовсе закончился. Всадники выехали на дорогу. Здесь им надлежало расстаться — Кравой возвращался в Рас-Сильван, путь Моав лежал мимо города, на север. Они остановились, замерев в еще холодном свете восходящего солнца. Моав старалась не смотреть на солнечного эльфа… Он хотел что-то сказать, но она, мучительно вздрогнув, резко остановила его знаком. Он и сам почувствовал — произнеси кто-то из них хоть слово, и они уже не смогут найти в себе сил покинуть друг друга.
Они расстались без единого слова, без единого взгляда и рукопожатия, как те, кто расстаются навсегда… Круто развернувшись, Кравой с силой пришпорил коня. Побледневшая эллари, не мигая, смотрела, как пурпурный плащ полощется у него за плечами. Проводив его глазами, она еще некоторое время стояла в оцепенении, потом медленно съехала с дороги. Шагом доехав до ближайшей рощи, Моав медленно спешилась, привязала лошадь к ветке, легла в шуршащие прошлогодние листья и заснула тяжелым сном. Уже через день она вернулась к хэуру.
Глава 15. Снова вместе
Недели в отсутствии эльфы прошли лучше, чем ожидал Сигарт. Хотя место, где они договорились встретиться и где ему пришлось жить все это время, и было немного странным, тем не менее, ничего ужасающего с ним не произошло. Несколько раз по ночам он видел странные белые сполохи, мелькающие среди деревьев; он даже пытался подойти к ним, чтобы рассмотреть поближе, но при его приближении они начинали удаляться вглубь леса, точно пугливые животные. Сигарт так и не узнал, были ли они действительно живыми или это — просто местное атмосферное явление. Зато он нашел много других интересных вещей — например, тот самый лунный источник, воды из которого ему когда-то довелось выпить. Он набрел на него случайно, следуя за таинственными белыми огнями, и был удивлен, настолько существенно это место отличалось от той природной ванны, которая некогда исцелила его — в первую очередь, размерами: здешний источник был намного больше — почти настоящее озеро! Сигарт подумал, что в нем можно было бы отлично поплавать, но в последний момент решил не рисковать… Кроме того, в отличие от первого источника, этот явно носил следы облагораживания — его берега были выложены белыми мраморными плитами, а в воду до самого дна спускались белые ступеньки. От воды тянуло непривычным холодом — и это в августе месяце! — а на дне время от времени вспыхивали одиночные серебристые искры, похожие на маленьких рыбок.
