Александр Янов - Россия и Европа- т.2
Так или иначе, Сперанский был (или ему казалось, что был) в ситуации, когда он мог что-то сделать. Прямой приступ к отмене крепостного права, как показали попытки «молодых друзей» императора, был исключен. К концу первого десятилетия XIX века стало совершенно очевидно, что против воли большинства помещиков Александр пойти не посмеет. Но, имея в виду предубеждение императора против самодержавия, начать переустройство государственной власти казалось еще возможным. Во всяком случае в этой области было неясно, насколько непримиримо станет сопротивляться такой реформе помещичье большинство.
ИР, вып. 1, с. 32.
Былое, 1906, № 1, с. 28.
В октябре 1809 года Сперанский представил императору свой проект «Введения к уложению государственных законов». Мнения историков об этом документе расходятся резко. Либеральные ученые, как А.В. Предтеченский, полагают, что «он представляет наиболее разработанный конституционный проект из всех тех, которые появились на рубеже XVI11—XIX вв».21 И добавляют: «Сперанский был неизмеримо более дальнозорок, чем „молодые друзья". Он видел завтрашний день России явственнее, чем кто- либо из лиц, окружавших Александра».22 Ю.С. Пивоваров тоже считает, что само уже название проекта подчеркивает: «предлагаемые изменения в своей совокупности должны были стать конституцией России».23
С другой стороны, для «восстановителя баланса» А.Н. Бохано- ва план Сперанского имеет, естественно, смысл скорее негативный. Хотя он и похвалил автора за то, что его «проект не предусматривал ограничения прав монарха» и предполагал «сохранение основ существующего строя», Боханов все-таки обнаруживает в нем опасную тенденцию «преобразования России в правовое государство».24 И подчеркивает он, в отличие от Предтеченского, не дальнозоркость Сперанского, но его безнадежную нереалистичность. «Будучи по своему умонастроению [русским европейцем] ... Сперанский наивно полагал, что подобные приёмы можно установить и в России... И хотя перед глазами был провал петровского эксперимента (после смерти Петра всё в стране разваливалось...), но как настоящий западник подобные вещи он оставлял без внимания».25
Впрочем, в известном смысле Боханов прав. Заподозри Сперанский хоть на минуту, какую бурю вызовет его конституционный проект в Петербурге, как безжалостно — и навсегда — сломает он его судьбу, реформатор наверняка бы за него не взялся.
А.В. Предтеченский. Очерки общественно-политической жизни России в первой четверти XIX в., М., 1957, с. 257.
Там же, с. 205.
Ю.С. Пивоваров. Цит. соч.
А.Н. Боханов. История России. Х1Х-началоХХвв. М., 1998, с. 27. Там же.
Глава третья Метаморфоза Карамзина
Роль
ГеОПОЛИТИКИ Бесспорно,бедствия,
постигшие Сперанского (шквал клеветы, опала, ссылка, нужда и, самое главное, сознание глубочайшей несправедливости и нелепости того, что с ним произошло), объясняются геополитической ситуацией того времени. Как мы знаем, в первом десятилетии века безраздельным хозяином континентальной Европы был Наполеон. Со времен римских императоров ничего подобного континент не видел. Великий корсиканец кроил и перекраивал его, как хотел, раздаривая целые страны своим братьям и маршалам. И перечить ему не смел никто, кроме единственного непобежденного и недосягаемого за Ламаншем врага, Британии.
Наполеон поставил на колени Пруссию и Австрию, попутно разгромив русские армии на полях Аустерлица и Фридланда и вынудив Россию присоединиться к континентальной блокаде против её главного тогда экономического партнера, всё той же Британии. И настолько превосходила в те годы Франция по военной мощи своих соперников и союзников (как десятилетие спустя будет их превосходить Россия, еще полвека спустя Германия и в наши дни Америка), что сопротивление ей казалось невозможным. Ненавидели её соответственно (так же, разумеется, как десятью годами позже станут ненавидеть Россию, потом Германию, а сегодня Америку). Так, как с начала времен ненавидели сверхдержаву, особенно, если она не стеснялась демонстрировать своё превосходство.
В судьбе Сперанского и его реформы ненависть эта сыграла роль поистине роковую. Дело в том, что в мае 1807 года ему случилось сопровождать императора в поездке на встречу с Наполеоном в Эрфурте. И Наполеон со своей обычной проницательностью тотчас выделил Сперанского из толпы придворных, удостоил личной аудиенции, расхвалил и даже в шутку просил Александра отдать ему своего государственного секретаря в обмен на любое германское княжество. Судьба реформы была этими похвалами решена.
Первым делом обвинили реформатора, конечно, в том, что он продал отечество за «злато и брильянты, доставленные ему через
' - Глава третья Метаморфоза Карамзина! Роль геополитики
французского посла».26 Особенно пикантно звучало это в первые недели ссылки, когда, перебиваясь с хлеба на квас, получал Сперанский из Петербурга известия о якобы принадлежащих ему «миллионах в английском банке»27 Даже А.С. Шишков, человек вполне порядочный, уверял тем не менее знакомых, что Сперанский «был подкуплен Наполеоном предать ему Россию под обещанием учредить ему корону польскую»28
Не обошлось, разумеется, и без «вечной темы». Гавриил Державин, например, был убежден, что Сперанский «совсем предан жидам».29 И если чего-то в этом списке грехов еще недоставало, то последний штрих добавил известный русский «патриот» того времени, прославившийся впоследствии своей отповедью Чаадаеву, Ф. Ви- гель: «Близ него мне всегда казалось, что я слышу серный запах и в голубых очах его вижу синеватое пламя подземного мира».30
Проект конституционной реформы был последней каплей, переполнившей чашу негодования петербургского общества. Уж он-то совершенно явно свидетельствовал, что Сперанский «хочет уничтожить Россию». Расходились лишь в том, по чьему именно поручению — Наполеона ли, жидов или непосредственно сатаны. Ирония заключалась в том, что составлен был этот проект, по словам Сперанского в его известном оправдательном письме императору, «из стократных, может быть, разговоров и рассуждений Вашего Величества»31
И противники реформатора прекрасно это знали. Соответственно тучи сгущались в исходе первого десятилетия и над головой самого Александра. Злопыхатели прочили на трон Екатерину Павловну, его сестру, всемерно подогревавшую оппозицию Сперанскому, между прочим, с помощью Карамзина, который называл его не иначе, как «школьник-секретарь»32 Вспоминали в этой связи о судьбе
26
А.Л. Зорин. Кормя двуглавого орла, М., 2001, с. 213.
Там же.
Там же, с. 212.
Там же, с. 214.
Там же.
М.Н. Покровский. Избранные произведения в четырех книгах, М., 1966, кн.2, с. 212.
Н.М. Карамзин. Цит. соч., с. 82.
задушенного придворными Петра III. Как доносил в Париж Колен- кур, в России теперь «без всякой злобы говорят в ином доме о том, что нужно убить императора, как говорили бы о дожде или о хорошей погоде».33 «В общем и целом, — подводит итог этому скандалу Ю.С. Пивоваров, — против Сперанского [и, добавим в скобках, против его коронованного патрона] выступили огромные, непреоборимые силы».34
Первостепенно важно, однако, заметить, что в эпоху наполеоновских войн среди этих «непреоборимых сил» было уже не одно лишь темное провинциальное дворянство, подозревавшее Сперанского в самом жутком — в стремлении «побудить народ произнести великое и страшное требование».35 Или, как записывала в дневнике Варвара Бакунина, в том, что он «хотел возжечь бунт вдруг во всех пределах России и, дав волю крестьянам, вручить им оружие на истребление дворян»36 Иначе говоря, выступили против Сперанского не только образованное общество, в чьих салонах говорили об убийстве императора «как о дожде или хорошей погоде», и даже не только знаменитости XVIH века, как Державин или официальный историограф империи Карамзин (о котором нам, конечно, предстоит говорить подробно). Еще важнее, пожалуй, что среди «непреоборимых сил» этих был наполеоновский гегемонизм. Именно он, похоже, и объединил против реформы высшее петербургское общество с темной помещичьей массой, заполнив тем самым пропасть между ними, столь очевидную еще в годы молодости Александра.
Не до нововведений было в ту пору России. Её унизили, ей угрожала опасность. Другое дело, что вместо естественного в таких обстоятельствах патриотического подъема объединительной платформой оппозиции реформе оказался консервативный национализм, которому отныне суждено было в России большое будущее. Император Александр, совсем еще недавно привлекавший образованное общество своим обаянием и либерализмом, просто не заметил этой роковой подмены. А в ней между тем и заключалась угроза
