Александр Янов - Россия и Европа- т.2
Проблема, однако, в том, что он был. И, не поняв действительной роли Карамзина или, что то же самое, не опровергнув общепринятого мнения, мы просто не сумели бы объяснить долгодей- ствующий, так сказать, эффект этого переворота. Или, проще говоря, не поняли бы, почему идеи, вдохновившие его, не умерли вместе с Николаем после краха Официальной Народности в 1855 году, а продолжали — и продолжают — работать в русской истории на протяжении, по крайней мере, еще двух столетий.
Короче, название этой главы и её тотальная, если можно так выразиться, полемичность объясняются тем, что в ней пришлось мне иметь дело с единым фронтом оппонентов. Единственное поэтому, о чем прошу я здесь читателя помнить, если в какой-то момент она его утомит: без такой полемики рискуем мы не понять и выбора истории-странницы на перекрестках не только 1825-го, но и 1881-го, 1917-го и 1991 годов (как, впрочем, и того, что еще предстоит России в первой четверти XXI века).
Ю.С. Пивоваров. Очерки истории русской общественно-политической мысли Х1Х-пер- вой четверти XXстолетия, М., 1997, с. 29.
Там же, с. 27.
Глава третья
Метаморфоза Карамзина gyp Q g Q КО 6
наследство В известном смысле вероятность повторения Московии была запрограммирована в самих обстоятельствах петровского прорыва в Европу. В том, что круто развернув культурно-политический курс страны, Петр пренебрег самым важным пунктом программы Юрия Крижани- ча. Я имею в виду пункт, согласно которому пресечь вездесущую мос- ковитскую коррупцию могут лишь «благие законы», на страже которых стоит независимый суд. Ибо именно независимый суд — основа европейского опыта. В результате московитская коррупция оказалась бичом царствования Петра — и осталась бичом российской жизни.
Петр поставил себе целью создать сильное государство, но не «умеренное правление», как завещал Крижанич, не «политичную монархию», где свобода стала бы чем-то большим, нежели призрак, по выражению одного из замечательных российских реформаторов XIX века Михаила Михайловича Сперанского.6 И потому московит- ское Государство Власти, самодержавие, пережило Петра. Я не говорю уже, что подавляющая часть населения страны, её крестьянство, продолжало прозябать в старинной московитской неволе.
Бесспорно, Пушкин был прав, что послепетровское «новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу привыкало к выгодам просвещения». Окно в Европу и впрямь было пробито, мысль общества была разбужена и путь к просвещению народа открыт. Только вот право принятия решений оставалось в руках самодержцев, а они просвещение народа к числу своих приоритетов относили, как мы знаем, отнюдь не всегда.
В результате послепетровская Россия оказалась буквально разодранной надвое. Две разных страны, два разных мира непримиримо противостояли в ней друг другу. В одной России, по выражению того же Сперанского, открывались академии, а в другой — народ считал «чтение грамоты между смертными грехами».7 Короче, окно, пробитое Петром, оказалось лишь проломом в стене между
М.М. Сперанский. Проекты и записки, М.-Л., 1963, с. 43-
Там же, с. 45.
Россией и Европой, но сама-то стена никуда не делась. И постольку возможность попятного, антипетровского движения оставалась.
Вотзаключение Сперанского: «Вместо всех нынешних разделений свободного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч., я вижу в России два состояния — рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только по отношению ко вторым, действительно свободных людей в России нет, кроме нищих и философов... Если монархическое правление должно быть нечто более, нежели призрак свободы, то, конечно, мы не в монархическом еще правлении».8
Я думаю, что даже самый блестящий из идеологов декабризма Никита Муравьев подписался бы под каждой из этих строк Сперанского (который, заметим в скобках, много лет спустя, уже при Николае, давно сломленный и переживший собственную трагическую метаморфозу, приговорил Муравьева «к смерти отсечением головы»).
Глава третья
Метаморфоза Карамзина g ПрвДДВврИИ
тупика Главным условием прорыва из
московитского тупика было, как мы помним, самое простое и самое трудное — осознание того, что страна в тупике. Первые признаки такого осознания в послепетровскую эпоху забрезжили в просвещенных российских умах еще при Екатерине, В особенности после короткой, но страшной пугачевщины, с беспощадной очевидностью обнажившей пропасть между двумя Россиями.
Конечно, как и в XVII веке, осознание, что страна идёт в тупик, пришло не сразу. На первом этапе явилось лишь убеждение в экономической неэффективности крестьянского рабства, на втором — сознание его несовместимости с заповедями христианства и просто человеческого общежития. На третьем этапе, уже после павловского террора, во времена неудачных попыток Александра I и его «молодых друзей» устранить крайности рабства, пришла уверенность, что оно попросту несовместимо с европейскими стандартами. Один из бывших «молодыхдрузей» В.П. Кочубей так впоследствии описал
8 Там же, с. 43.
этот этап в осторожной записке, адресованной Николаю: «Он [Александр] понял, что для России, сделавшей в течение столетия огромные успехи в цивилизации и занявшей место в ряду европейских держав, существенно необходимо согласовать её учреждения с таким положением дел».9
Мысль, что гарантом пропасти между двумя Россиями является самодержавие, впервые пришла, по-видимому, в голову Сперанскому. Так или иначе, у нас нет ровно никаких оснований полагать, что никто в послепетровской России не ощущал тревоги по поводу приближающейся беды, не осознавал её причины и не пытался её предотвратить. Осознавали и пытались многие.
Глава третья
Метаморфоза Карамзина |~| q р g g ^
тревога Признаки её можно проследить
еще в начале царствования Екатерины. И я говорю сейчас не о Радищеве, как нас учили в школе, но о крупнейших землевладельцах того времени. Вот характерное свидетельство. Еще в 1765 году императрица предложила на рассмотрение Вольному Экономическому Обществу (ВЭО) любопытный вопрос: «Что выгоднее для земледелия, чтобы земледелец имел в собственности землю или только движимое имение?» ВЭО объявило конкурс на лучший ответ. В нём принял участие французский академик Беарде де Лаббэ. Точка зрения, которою он предложил, была в Европе общепринятой. Состояла она в том, что для успеха в земледелии необходимо право собственности крестьянина на землю. А для этого, в свою очередь, нужно крестьянина освободить, ибо раб собственности иметь не может.
Сочинение де Лаббэ произвело фурор среди знатных российских крепостников. Одни, как известный драматург А.П. Сумароков, заявили, что «свобода крестьянская не только обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит». Другие, напротив, согласились с французом. И поскольку этих других оказалось большинство, его сочинение и получило первую премию ВЭО. Настоящий раскол в нём, впрочем, вызвало другое предложе-
9 Русская старина, 1903, № 5, с. 30.
ние: опубликовать сочинение француза по-русски. Споры продолжались четыре месяца. В конце концов, благодаря настойчивости самых влиятельных членов Общества, богатейших, между прочим, помещиков, книга была в Петербурге опубликована. Стало быть, заключает М.Н. Покровский эту кратко пересказанную здесь историю, «уже тогда, в 1760-х, идея освобождения крестьян не была в этих кругах непопулярна».10
Иначе говоря, крепостное право выглядело экономическим и социальным анахронизмом, по крайней мере, в глазах большинства екатерининского ВЭО уже за столетие до того, как самодержавие решилось на освобождение крестьян. Конечно, в Обществе заседали самые просвещенные помещики. Темная масса провинциального дворянства, известные нам из гоголевских Мёртвых душ Плюшкины и Собакевичи, интересы которых и выражал в ту пору Сумароков, отчаянно сопротивлялась отмене крепостного права. К несчастью, именно Собакевичи и представляли тогда большинство российского дворянства. И, естественно, они горой стояли за самодержавие. Ибо «инстинктивно чувствовали, что полицейский произвол есть лучшая гарантия крепостного хозяйства».11
И потому еще четырем поколениям крестьян суждено было жить и умереть в неволе прежде, чем осмелилась самодержавная власть пойти против своих Собакевичей.
Глава третья Метаморфоза Карамзина
Отступление в современность можно бы
ло бы счесть этот эпизод относящимся лишь к далекому прошлому, когда б внимательный взгляд на работу Б.Н. Миронова не обнаружил удивительное совпадение. Оказывается, что, как это ни парадоксально, но автор и сегодня полностью разделяет позицию Сумарокова. Мало того, считает, что самодержавие поторопилось освобождать крестьян даже в 1860-е! Иначе говоря, столетие спустя после знаменательного голосования в ВЭО, пола-
