Александр Янов - Россия и Европа- т.2
М.Н. Покровский. Цит. соч., с. 213.
Ю.С Пивоваров. Цит. соч., с. 6i.
А.Л. Зорин. Цит. соч., с. 211.
Там же, с. 239.
грядущего исторического тупика и николаевской реакции, которые в конечном счете окажутся куда опаснее для России, чем даже сам Наполеон со всем его гегемонизмом.
Глава третья Метаморфоза Карамзина
реакции Опаснее потому, что, начавшись с резонной реакции на хамскую сверх- державность Франции, очень скоро перерастет этот национализм в антиевропейскую культурно-политическую ориентацию. Под его знаменем большинство образованного общества России примирится с хамством николаевской геополитики, когда, сменив на сверхдержавной должности Францию, станет Россия распоряжаться в Европе, давить Польшу, Молдавию, Валахию и Венгрию и с поистине наполеоновской бесцеремонностью домогаться Константинополя. Отныне большинство это не только не будет осуждать отечественное сверхдержавное хамство, но станет гордиться им как проявлением возвращенного России величия. Наполеона-то в конце концов оказалось возможно вышибить из страны за несколько месяцев, а вот от консервативного национализма так и не смогла российская элита отделаться и за два столетия.
После стольких локальных стычек с «восстановителями баланса» нет смысла, я думаю, напоминать читателю, что смотрят они совсем иначе и на консервативный национализм, и на крушение кон- »
ституционной реформы. Реформа, с ихточки зрения, обречена была с самого начала совершенно независимо от истерической кампании, развязанной против Сперанского (и Александра Павловича). Обречена просто потому, что, по мнению, например, Б.Н. Миронова, была, как мы помним, «антинациональной» и вдобавок еще не соответствовала «архетипам русского сознания».37 Об А.Н. Боха- нове, который усмотрел в ней страшную угрозу «преобразования России в правовое государство», и говорить нечего. Роли геополитики в крушении реформы не заметили они вовсе, а рождение консервативного национализма пылко приветствуют. Тот же Миронов,
■Э 7
Знамя
Б.Н. Миронов. Цит. соч., т.2, с. 216.
например, уверен, что идеология эта ставила себе целью «создать национальные идеалы, которые сплотили бы государство, образованное общество и народ в единое целое».38.
Допустим. Но как же тогда объяснить, что так упорно отказывал этот консервативный национализм народу даже в элементарном образовании? И почему на протяжении десятилетий пытался он подменить европейское просвещение народа специальным мужицким или, лучше сказать, московитским просвещением, сознательно консервируя в крестьянстве эти самые московитские «архетипы русского сознания»? Короче, почему так отчаянно стремился консервативный национализм углубить послепетровскую пропасть между образованным обществом и народом, расколоть Россию вместо сплочения её «в единое целое»?
Глава третья Метаморфоза Карамзина
Поскольку читатель не найдет у «восстановителей баланса» не только ответа на эти вопросы, но и самих вопросов, давайте повнимательнее присмотримся к тому, что же именно защищали консер- вативные националисты, так дружно ополчившиеся на «европейские затеи» Сперанского.
Московитское
просвещение Опасная тема «народа» впервые явилась во всей этой истории в виде доноса императору, подписанного «граф Ростопчин и москвичи», того самого, что обвинил Сперанского в попытке «побудить народ произнести великое и страшное требование». Да еще, пожалуй, в шутливой записке самого Сперанского императору, где он перечислял все приписываемые ему грехи: «В течение одного года я попеременно был мартинистом, поборником масонства, защитником вольности, гонителем рабства...»39
Если, однако, серьезно предположить, что его конституционная реформа действительно была лишь обходным маневром для постепенного уничтожения пропасти между двумя Россиями,то в слухах
Там же.
А.Л. Зорин. Цит. соч., с. 222 (выделено мною. — АЛ.)
Глава третья Метаморфоза Карамзина
этих и впрямь что-то было. Во всяком случае они дают нам возможность заглянуть в подсознание, если угодно, провинциального дворянина, где соревновались между собою патерналистская уверенность в своём праве быть народу «отцом и судьей» и традиционный ужас перед его «великим и страшным требованием». В конце концов, если верить Миронову, «практически на каждого помещика хотя бы раз в его жизни нападали крестьяне».40
Патернализм, естественно, требовалось всемерно пропагандировать, а страх тщательно скрывать. В сознание прорывался он разве что в ситуации экстремальной. Вспомним хотя бы донос Ростопчина или паническую запись в дневнике Варвары Бакуниной.
На самом деле народ и понятия не имел, что весь этот скандал с неудавшейся конституционной реформой вообще имел к нему какое бы то ни было отношение. Самодержавие, прав А.Н. Боханов, по-прежнему оставалось для него понятием сакральным, грамоты он не знал и о правовом порядке имел такое же представление, как об астрономии. В конце концов, все эти скандалы происходили в чужой для него петербургской России, а он-то по-прежнему жил в московитской.
i '
Важно понять, однако, что жил он в ней не по собственному осознанному выбору в пользу именно такой, рабской жизни. Огромные ресурсы московитского просвещения брошены были на то, чтобы он никогда и не заподозрил самого существования выбора. Разумеется, этого фундаментального обстоятельства «восстановители баланса» не ^поминают вообще. На самом деле, однако, прав был и Радищев: народ не столько жил (в том, во всяком случае смысле, в каком это понималось в XIX веке), сколько выживал. Родился, крестился, работал в поте лица на чужого дядю, женился (если, конечно, не попадал в рекруты) и умирал — не оставив детям ни мысли о счастье, ни нажитого добра, ни надежды на то, что их жизнь станет когда-нибудь лучше, чем его собственная.
И что бы ни говорил Б.Н. Миронов о крепостничестве как об «органической и необходимой составляющей российской действительности», едва ли пожелал бы он своим близким участи, при которой их можно было сечь на конюшне и продавать как скот. При ко-
40 Б.Н. Миронов. Цит. соч., т.1, с. 405 (выделено овтором).
торой всё, чтоу нихбыло, включая их собственных детей, принадлежало другим. В этом смысле даже император Александр оказался, как мы видели, единомышленником диссидента Радищева.
Глава третья
МетаМОРФОЗаКаРаМЗИНа «УМНЫЙ немец» БаронГакстга-
узен-Аббенберг знаменит тем, что первым обнаружил в России крестьянскую общину. Корней Иванович Чуковский оставил нам такую ироническую ремарку об этом его эпохальном открытии: «Вот так умный немец! Немудрено, что он свихнул и Герцена, и славянофилов, и народников! Что делали бы они, если бы он в 1843 г0ДУ поехал не в Россию, а, например, в Абиссинию?»41 Как бы то ни было, барон вполне может считаться первоклассным знатоком внутренней жизни тогдашней России. И между другими наблюдениями приводит он такой урок, если угодно, политинформации, который давал своим крестьянам один из встреченных им помещиков: «Я ваш хозяин, а мой хозяин император. Император может приказать мне, и я должен ему повиноваться, но он не приказывает вам. Я император в своем поместье, я ваш бог и отвечаю за вас перед Всевышним»42
По правде сказать, очень уж подозрительно звучит этот помещик у Гакстгаузена, словно и впрямь начитался барон гоголевских Выбранных мест из переписки с друзьями. Именно такие ведь «просветительские» речи и рекомендовал Николай Васильевич помещикам. «Мужика, — учил он, — не бей. Съездить его в рожу еще не большое искусство. Это сумеет сделать и становой, и заседатель, и староста... Но умей хорошенько пронять его словом. Это будет в несколько раз полезней подзатыльников и зуботычин»43
Как именно «пронять мужика словом» объяснялось подробно, — и до ужаса похоже на то, что слышали мы от барона: «Собери прежде всего мужиков и объясни им, что такое ты и что такое они.
К.И. Чуковский. Дневник 1901-1929, М., 1997, с. 215.
Baron August Ludwig Maria von Haxtgauzen-Abbenberg. The Russian Empire: Its People and Resources, London, 1856, vol.i, p. 335.
H.В. Гоголь. Духовная проза, М., 1992, с. 164.
Что помещик ты над ними потому... что ты родился помещиком... равно как и они также, родясь под властью, должны покоряться той самой власти, под которой родились».44
Самого поучительного в этом «мужицком просвещении» барон, однако, не услышал.
