Л. (предположительно) - Соня в царстве дива
„Нисколько, мокрехонька, как была", пригорюнившись, отвечает Соня.
„Господа", торжественно выступил тут журавль, „имею преддожить заседанию распуститься для принятия более энергических мер....”
„Говори по русски", закричал на него орленок, „из твоих мудреных слов я ничего не пойму, да и сам ты, чай, их, брат, в толк не возьмешь". И орленок засмеялся изподтишка; но это заметили другия птицы и поднялось хихикание.
„Я хотел только,в виду общаго блага, предложить игру в горелки - а впрочем, как будет угодно", несколько обиженно сказад журавль.
„Что же это за игра?" спросила Соня, и только потому, что ей стало жалко журавля, который после выходки орленка стоял сконфуженный.
„Чем пускаться в обяснения, лучше показать на деле", отвечал журавль и вышел на середину.
Он разставил всех по парам и не успел стать в свою пару, как пошла беготня без толку. Все побежали разом. Толкотня, путаница, и никто не разберет, кому гореть, кого ловить.
Потолкавшись так с полчаса, они-таки порядочно пообсохли; вдруг журавль скомандовал: „стой, господа, игра кончена!"
Запыхавшись, все обступили его.
Соне стало жарко, она хочет достать платок, опускает руку в карманив нем оказывается коробочка с леденцами, к счастию, не промокшая в воде. Соня вынула коробочку и принялась угощать всю компанию. Принялись за леденцы, но и тут неудача. Поднялся шум, гвалт. Длинноносыя, крупныя птицы не справятся с леденцом, не знают, как пропустить его в клюв. Мелкия давятся им,—пришлось колотить их по спине, чтобы проскочил. Наконец, кое-как справились, успокоились и, разсевшись опять в кружок, попросили мышь разсказать что-нибудь.
„Вы обещались разсказать про себя, помните", обратилась к ней Соня. „Хотели разсказать почему вы ненавидите к... и с..." шопотом добавила она, боясь опять раздразнить ее.
„Ах, грустная и длинная повесть моей жизни", вздохнула мышь, глядя на Соню.
„Длинная-то, длинная"! подумала Со-ня, оглядываясь на мыипиный хвост, „но почему грустная, любопытно знать," продолжала она про себя. Очень смущал ее этот длинный хвост, не оторвет от него глаз и мысли. Мышь разсказывает, а Соне чудится, что разсказ ея извивается вниз по хвосту, как по дорожке, в следующем виде:
Однажды Громи-
ло, дво-
ровый
злой
пёс,
заско-
чил на
мышь;
без суда,
без
расправы
к суду
пота-
щил:
“Бла-
го дела
мне нет»,
гово-
рит
он
зло-
дей:
«без
суда и
судсй
при-
сужу
тебя
к
смер-
ти.
,,Ты, кажется, не слушаешь?''- строго вдруг покосилаеь мышь на Соню. „О чем ты думаешь и куда глядишь?"
„Извините, пожалуйста, поспешила оправдаться сконфуженная Соня. „Я все слышала; вы кажется остановились на пятом повороте."
„Ворона!" яростно взвизгнула мышь.
„Где, где! Дайте я поймаю!" бросилась Соня, не понимая в чем дело.
„Какия тут вороны! “ - еще более взбесилась мышь, собираясь уходить. „Вы оскорбляете меня вашими глупыми речами!"
„Право, я не нарочно... Я думала... Мне показалось... Да что же это вы безпрестанно обижаетесь!" взмолилась Соня.
Мышь только фыркнула в ответ. „Пожалуйста, воротитесь, разскажите дальше", упрашивала Соня.
„Пожалуйста, воротитесь, разскажите дальше", повторили все за нею хором.
Но мышь не внимала, мотнула только головой, и еще чаще засеменила ножками.
„Жаль, что ушла", заметил попугай, глядя уходящей мыши вслед.
„Ну, характер!" обратилась жирная старая жаба к молодой. „Видишь, как нехорошо злиться! ІІусть тебе это будет наукой...."
„Ужь, пожалуйста, отстаньте!" - с сердцем прервала молодая лягушка; „вас слушать терпения не хватит. Устрица на что дура, и та не выдержит—лопнет".
„Была бы Катюшка здесь со мною, сейчас воротила бы мышь", сказала Соня вслух, но не обращаясь ни к кому особенно.
„А кто такая Катюшка, позвольте узнать"? спросил попугай.
„Это у нас такая кошечка Катюша", живо начинает Соня. Она радехонька случаю поговорить о своей любимице. „Да какая ловкая мышей ловить! А посмотрели бы вы как она за птицами! только увидит и цап-царап—съела. Ужь такая мастерица!"
Едва Соня это сказала, переполошились птицы. Некоторыя поспешно разлетелись.
„И мне, кажется, пора", затрещала старая сорока, кутаясь в шаль; „уже смеркается, а у меня горло ужасно боится сырости. Совсем голос пропадет!"
„Домой, домой, спать пора!" зазвенела дрожащим голосом канарейка, сзывая своих птенцов.
Так, понемногу разошлись все и Соня опять осталась одна.
„Лучше бы мне вовсе не поминать о Катюше", пригорюнившись,сказала она. „Никому-то она здесь не мила, а ведь лучше моей Катюши на свете нет! Милая, дорогая, золотая моя Катюшечка! Когда-то мы с тобою свидимся! Ну как никогда!...”
Не выдержала Соня, разрыдалась: так скучно и горько стало ей здесь одной.
Вдруг, слышит опять топочат чьи-то маленькия ножки. Оглянулась, не мышь ли одумалась, идет назад досказывать длиную повесть свой жизни?
Кролик посылает Ваську на врага
Не мышь, а беленький кролик топочет, идет не спеша, озирается по сторонам, будто что ищет, и пбходя ворчит: „пропали мы с вами, ножки мои золотыя; пропали матушка шубка, сударики усики! Загубит, казнить велит червонная краля!.... Да куда это оне злодейки запропастились»!....
Вскоре заметил кролик Соню и сердито закричал: „Матрена Ивановна, а Матрена Ивановна! Сбегайте-ка скорей домой, принесите перчатки, да веер; да проворнее, проворнее же, говорят вам!”
Соня с испуга ударилась бежать куда указывал кролик. „Пусть думает кролик, что я Матрена Ивановна; это у него должно-быть кухарка", разсуждает она сама с собою. „Вот удивится, как узнает, что я не Матрена Ивановна!"
Прибежала Соня, видит: стоит маленький хорошенький домик; на двери прибита медная дощечка; на дощечке написано: „дом церемонимейстера Кроликовскаго". Соня, не постучавшись, отворяет дверь, вбегает на лестницу, спешит отыскать перчатки, веер, сама боится, не встретить бы ей эту Матрену Ивановну,—не выгнала бы она ее из дому.
„Странно, однако, быть на побегушках у кролика"! думает Соня. „Эдак, пожалуй, и Катюшка вздумает меня гонять!!!"
Между тем она пробралась в чистенькую, маленькую комнатку: у окна стоит туалетный столик; на нем нескольто пар новых перчаток и несколько вееров. Она проворно берет с него пару перчаток, веер и собирается выходить, как вдруг, взглянув еще раз на туалетный столик, видит, у зеркала стоит стклянка, на ней нет ярлыка с надписью: “выпей меня" но Соня думает, не мешало бы отпить от нея. Откупорила, отпила, „чего я здесь ни поем и ни напьюсь, всегда выходит что-нибудь да необыкновенное," разсуждает Соня; посмотрим, что из этого выйдет—хоть бы мне вырости! А то право, очень ужь надоело быть такой крохотной!...." Не успела Соня пожелать, глядь, она уже подымается, ростет выше, выше, да так быстро, что в один миг ударилась головой о потолок и только успела нагнуться, чтобы не свернуть шеи. „Будет, больше не стану пить," сказала Соня и бросила склянку. „Ну, опять беда,—не вылезу теперь из двери; напрасно я столько отпила!
Поздно было об этом жалеть: Соня все ростет да ростет; спустилась на колени—мало, тесно становится; свернулась, съежилась: одним локтем уперлась в дверь, другую руку занесла на голову,—все мало: ростет, да ростет. Что делать? оставалось одно, последнее средство: одну руку высунуть в окошко, одну ногу просунуть в трубу.
Просунула и думает Соня: „кончено, теперь уж ничего не поделаешь. Что-то со мною будет!;''
Тут Соня, к радости своей, заметила, что больше не ростет. И то хорошо, но как бы то ни было, положение ея было крайне неприятное и неловкое. Каким образом избавиться от него, ума не приложишь! Соня приуныла. Долго ли, нет ли лежала Соня, только вдруг слышит она издали чей-то голос, прислушивается: „Матрена Иванова, а Матрена Ивановна, куда вы пропали? что не несете перчатки?” - затем, топы, топы, взбирается кто-то по ступенькам на лестницу.
Как заслышала Соня голос да шаги кролика, вся затряслась, даже весь дом покачнулся. Н чего она, глупенькая, испугалась! чуть не забыла, что при ея росте не страшен ей ни кролик, ни всякий другой зверь.
