Евгений Введенский - Либерия
Расстегнув ширинку, я стал вытаскивать оттуда слипшиеся бумажные купюры, складывая их на бетонный парапет. Получилась довольно большая куча. Брезгливо разглядывая ее, Шимон спокойно спросил:
— Это все?
— Да. Кажется, — неуверенно ответил я, шаря рукой в трусах.
Больше не в силах сдерживаться, Шимон заорал:
— Ребята, вы достали! Хватит заниматься ерундой! Завтра же вы едете в Бонг Майнс с достопочтенным Коромой. А я остаюсь в Монровии — заниматься площадкой и экскаватором.
— Я на этом корыте никуда не поеду! — заявил Гена тоном, не терпящим возражений. — Там же кондиционер не работает! Мы на мотоцикле поедем.
— Завтра вы едете в Бонг Майнс на джипе, — твердо сказал Шимон. — На мотоцикле будешь кататься в свободное от работы время.
— Но почему? — капризно скривил губы Гена. — У нас уже и шлемы есть!
— Потому что, Гена, я полчаса назад разговаривал с твоим отцом. Он звонил узнать, получили ли мы деньги.
— И что? — с тревогой спросил Гена.
— Я среди прочего спросил у него, умеешь ли ты ездить на мотоцикле. Он сразу очень заволновался и сказал, что в Израиле ты несколько раз попадал в серьезные аварии, что после одной из них ты полгода пролежал в гипсе и в процессе сильно растолстел, и что тебе ни при каких обстоятельствах нельзя садиться на мотоцикл, потому что гонять на скорости ты любишь, а ездок из тебя никакой.
— Чего?! Да что он в этом понимает! — воскликнул Гена и быстро добавил: — А если Евгений поведет?
Шимон повернулся ко мне:
— Ивгени? Ты водить умеешь?
— Разве что велосипед, — ответил я, пожимая плечами.
— На велосипеде до Бонг Майнс вы долго будете ехать, — усмехнулся Шимон. — Разговор окончен. Старт — в семь утра.
— Я так рано не встану! — возмущенно воскликнул Гена.
— Встанешь, — сказал Шимон. — Даже если мне придется выломать твою дверь.
— Выезд должен быть не раньше десяти... — насупился Гена.
— Гена, я долго ждал, когда в тебе проснется совесть и ты включишься в работу, — отрезал Шимон. — Но я уже начинаю терять надежду, что это когда-то произойдет. Предупреждаю тебя: если завтра в семь утра ты не будешь сидеть в машине вместе с достопочтенным Коромой, я буду вынужден во всех деталях рассказать твоему отцу, чем ты здесь занимаешься. Вряд ли ему понравится, что ты соришь его деньгами, трахаешься с проститутками и ночами бухаешь в клубах. Кстати, он знает, что ты куришь?
Гена поперхнулся сигаретным дымом. Некоторое время Шимон и Гена молча таращились друг на друга. Вокруг них с громким жужжанием носились мошки, озверевшие от света лампы. Мартышки неутомимо прыгали в своей клетке. Огастес, лежа на скамейке, с любопытством наблюдал за ссорой начальства.
Решив не мешать Шимону и Гене выяснять отношения, я пошел искать свои носки на протянутой через двор веревке, где висело постиранное белье, но так и не смог их найти. Почесав голову, я случайно посмотрел вверх и не смог оторвать взгляд от огромного темного неба, где сияли необычайно яркие и близкие звезды...
Выдержав паузу, Гена демонстративно бросил окурок на землю и наступил на него ногой. Шимон скрипнул зубами, но промолчал.
Медленно поднявшись на крыльцо, Гена вплотную подошел к стоявшему на верхней ступеньке Шимону.
— Можно пройти? — спросил Гена.
— Разумеется, — спокойно ответил Шимон и посторонился.
Проходя мимо, Гена как будто бы случайно толкнул Шимона плечом и с силой захлопнул за собой дверь.
Шимон крикнул ему вслед:
— Чтобы сегодня никаких проституток!
И повернулся ко мне:
— Этот пацаненок меня просто бесит! Даже не знаю, что лучше: пытаться его исправить или просто отправить домой к родителям. Евгени, умоляю тебя — хоть формально он и считается твоим начальником, не бери с него пример! Думай головой! У нашей компании большие перспективы, и у тебя есть все шансы занять в ней достойное место. И заработать много денег. Пойдем на кухню, съедим чего-нибудь... Только сначала собери эти деньги и разложи на столе в доме, чтобы они немного просохли.
Пока я занимался сушкой денег, Шимон сделал бутерброды и достал из холодильника две бутылки пива; мы расположились на диване в гостиной и стали есть.
— Почему вы вообще оказались в полицейском участке? — спросил Шимон. — И почему так долго там торчали?
— Гена хотел наказать водителя фургона.
— В первую очередь вы наказали себя! Что было дальше?
Я рассказал ему о том, что происходило в участке: о разбирательстве, о нашем долгом ожидании и о неутешительном вердикте, который вынесли полицейские.
— Запомни, Евгени: в Африке белый человек всегда неправ, — сказал Шимон с улыбкой. — Можно даже не пытаться отстаивать свои права в суде или полиции; чиновники будут месяцами тянуть из тебя деньги, давать обещания, но решение все равно примут в пользу африканцев. Разумеется, тоже не бесплатно. Сегодня ваших полицейских так долго не было именно потому, что они ждали, пока водитель фургона принесет сумму, которую они потребовали за решение в его пользу.
Шимон замолчал, задумчиво глядя прямо перед собой.
— Гена очень глупо сделал, когда поехал в порт и стал платить деньги нашим менеджерам, — сказал он наконец. — За семь лет, что я провел в Африке, я хорошо изучил психологию африканцев. Сейчас наши Мохаммеды готовы по моему приказу спрыгнуть со скалы в пропасть — потому что я их кормлю. И это очень хорошо. Не потому, что это льстит моему самолюбию, а потому, что их личная преданность мне, директору компании, очень важна для всего нашего проекта. В Африке в любом деле должен быть один начальник, который принимает решения и делит пирог. И четкая субординация. Понимаешь?
Я кивнул, жуя бутерброд. В этот момент я чувствовал к Шимону такое уважение, что если бы он сказал, что Земля — квадратная, то я вполне мог бы и этому поверить.
— А теперь к ним пришел щедрый красавчик Гена, — поморщился Шимон, — и принялся раздавать деньги, не глядя (а я почти уверен, что так оно и было), и в их головах может начаться путаница. Они могут перестать понимать, кто из нас двоих начальник, за кем последнее слово, кто отдает распоряжения. Этот глупый поступок наносит удар по моему авторитету в глазах Мохаммедов. А это, в свою очередь, может поставить под удар все наше предприятие... Нужно что-то сделать...
Некоторое время Шимон молча потягивал пиво из бутылки, а затем, как будто спохватившись, повернулся ко мне:
— Евгени, я вижу, что ты, хоть и не слишком сообразительный, но очень порядочный молодой человек. Я надеюсь, что этот разговор останется между нами.
— Разумеется, — кивнул я, польщенный оказанным доверием, но задетый невысокой оценкой своего интеллекта.
"Жаль, что он не слышал моих песен, а то наверняка изменил бы свое мнение", — подумал я, откидывая с лица прядь волос.
— Скажи, Евгени, какие планы у тебя на будущее? — спросил Шимон после паузы.
— Ну... — пожал плечами я и задумался, кусая нижнюю губу.
— Хорошо, давай поставим вопрос иначе. Кем ты видишь себя через десять лет?
Я промычал что-то невыразительное, посмотрел вверх, надул щеки и с шумом выдохнул воздух. В голову по-прежнему ничего не приходило.
"Это сколько ж мне будет лет через десять лет? Тридцать пять?!" — с ужасом подумал я. Это у меня как-то в голове не укладывалось. "В самом деле, на что я буду похож в таком почтенном возрасте?" — думал я в тоске.
— Ладно, Евгени, не напрягайся так, — вздохнул Шимон и почесал голову. — Скажи, чем бы ты сейчас занимался, если бы не приехал в Африку?
— Сидел бы дома за компьютером, — мечтательно ответил я, — смотрел фильмы, играл на гитаре... Или выступал бы где-нибудь со своей группой.
— Так ты музыкант? — Шимон посмотрел на меня с интересом. — Знаешь, Евгени, я жалею только об одном в своей жизни — что не умею играть ни на каком музыкальном инструменте. Зато очень люблю петь! Правда, мое пение больше похоже на кваканье лягушки...
Шимон рассмеялся и тут же внезапно посерьезнел.
— Послушай, я хочу тебя кое о чем предупредить. Африканки — прирожденные манипуляторы, которые очень хорошо умеют играть на чувствах; это хищницы, единственная цель которых — использовать мужчин в своих целях. У них другая мораль и другие принципы — совсем не такие, как у девушек, с которыми ты привык иметь дело. Как у всех музыкантов, у тебя — мягкое сердце. Влюбишься в африканку — считай, ты пропал. Потому что...
И Шимон замолчал, глядя в темноту за окном.
— Спокойной ночи, — вдруг сказал он после долгой паузы и ушел к себе.
Допив пиво, я попытался встать с дивана. Только теперь я понял, насколько сильно устал! Ноги с большим трудом несли меня вперед, а голова готова была свалиться с плеч и покатиться по бетонному полу.
Не включая свет, не раздеваясь, я рухнул на кровать. Голова раскалывалась пополам, все мышцы мучительно ныли, рана на лодыжке болела... В темноте по мне ползали какие-то мошки, а у меня не было сил даже пошевелиться, чтобы согнать их. Но заснуть у меня тоже не получалось; ощущая огромную тяжесть, как будто каждый миллиметр моего тела весил несколько килограммов, я целую бесконечность лежал в тупом оцепенении, находясь в странном пограничном состоянии между сном и бодрствованием, раздавленный медленным катком тревожных мыслей и бредовых образов.
