Ольга Горовая - Бабочка
Мало ли. А вдруг ее сейчас так накроет усталостью, что Света все забудет?
Ну, я понимал, что это бредовая надежда. Но дико боялся потерять свою Бабочку уже сейчас, реально допуская вариант, что когда она немного отойдет и полностью поймет, что тут происходило – решит уехать. Полностью оборвет все общение со мной.
Честно говоря, отдавая себе отчет, что в будущем мне придется отойти в тень, я не планировал, тем не менее, обрывать связи со своей любимой Бабочкой. Никогда.
Хотя сейчас я просто не ощущал себя способным думать о чем-то настолько глобальном, как последствия этой вспышки неконтролируемых эмоций. Понемногу и на меня надвигалось то состояние, когда и дуло у виска не заставит тебя пошевелиться. И моей первоочередной задачей было позаботиться о Свете до этого.
Я отнес ее в ванную комнату и включил набираться воду. Трижды переспросил, управится ли она сама? Хоть и понимал, что мало чем могу помочь. Не имею права остаться. Хоть именно об этом прямо попросила Света, прошептав:
- Останься, Сережа, пожалуйста.
- Я чая тебе принесу, Бабочка, - вот и все, что я смог привести контраргументом на такую просьбу, не уверенный, что выдержу нечто подобное: смотреть, как она раздевается, как сидит в горячей воде, как ее кожа розовеет…
Уже от таких мыслей мне становилось сладко до горечи, и противно от самого себя. Потому я все-таки ушел на кухню. А когда вернулся с заварочным чайником, полным чая и чашкой – обнаружил Свету у себя в кровати. Крепко спящей. Вместо пижамы на ней была натянута одна из маек, в которых я бегал.
Стараясь не смотреть, поскольку такая одежка скорее открывала, чем что-то прятала, я подтянул одеяло, укрыв Бабочку сильнее. Размер у меня был немаленький, да и майки я предпочитал с большими проймами.
Поставив чай на тумбочку, я сел на краю кровати.
Сомневаюсь, что сумел бы позволить ей спать в другой комнате, пусть это было и правильнее. Но я нуждался в том, чтоб наблюдать за ней. А потом, поддавшись, все-таки, добравшейся до меня слабости, улегся на другом краю матраса, поверх покрывала, закинув руки за голову и засунув пистолет под подушку. Отключился в один момент.
А проснулся уже ночью, от надрывного, удушающего кашля, которым Света заходилась, даже не просыпаясь.
Света
В голове была такая мешанина мыслей и остатков эмоций этого непростого дня, такой сумбур, что засыпая, я просто валила на это свою слабость и все более ухудшающееся самочувствие. Мне казалось вполне ясным, что такая встряска не могла не пройти бесследно. Вот только сказалась она не на моем понимании своих чувств к Сергею, как заявил этот умник, а проявилась ознобом и полным упадком сил. У меня едва хватило сил немного посидеть в горячей ванной, в слабой надежде согреться. И потом я приложила все остатки воли, чтобы заставить себя выбраться из воды, потому что серьезно боялась заснуть прямо там. Нагло натянула на себя одну майку из стопки, которые часто видела на Сергее во время утренних пробежек или тренировок. Хотя, скажу честно, в махровом халате, как мне казалось, было бы в сто раз теплее. Но я отдавала себе отчет, что не доберусь до своей комнаты. И потому без всякого умысла, решив оставить на завтра продолжение выяснения наших с Сергеем отношений, я упала в его кровать и провалилась в сон с мыслью, что ни за что не позволю ему делать вид, будто всего того, что произошло на этой самой кровати – не было. Только идиотка поверила бы в то, что он относится ко мне как к племяннице после таких объятий и поцелуев. Я же тешила себя мыслью, что достаточно умная. В конце концов, Сергей сам принимал немалое участие в моем воспитании и наставлениях про мужчин и жизнь. Вот пусть теперь и попробует поспорить с тем, чему меня и учил.
В общем, во мне бурлило такое возмущение и желание доказать ему эту ошибку, что я совершенно не обратила внимания на слабую боль в груди и покашливание, которое то и дело вырывалось у меня. И потому, видимо, даже во сне ощущая себя плохо, я совершенно не желала просыпаться. Мне было холодно, больно, и грудь разрывал кашель, но я так устала, что сопротивлялась пробуждению даже тогда, когда ощутила, как меня пытается разбудить Сергей. Вяло отмахивалась от его рук, гладящих мои щеки, пыталась отвернуться от настойчивого голоса, требующего, чтобы я проснулась.
Но мой любимый умел быть настойчивым, если что-то вобьет себе в голову. А в этот раз я решила, что могу и пойти на уступку, так и быть, проснусь. Только вот, открыв глаза и посмотрев в горящие тревогой разноцветные глаза Сергея, мой мозг вдруг выдал совершенно неожиданную реакцию. Будто кто-то отодвинул заслонку, которая до этого отграничивала мои мысли от информации, услышанной от Малого. И вот именно сейчас, когда по клеткам мозга со всей очевидностью «шандарахнула» лихорадка, мне приспичило начать ее обдумывать, слабо реагируя на все попытки Сережи добиться от меня какой-то вменяемой реакции.
Как маленький червячок, какими-то нелепыми поступательными движениями, я заползла на руки к Сергею, продолжая захлебываться кашлем, прижалась щекой к его животу. Реагировать на что-то не было сил. Я слабо кивала или мотала головой на его вопросы, которые не очень хорошо понимала, и думала, думала, думала, все больше погружаясь внутрь себя самой.
Сергей
В следующие три дня моя жизнь превратилась в ад. В самом прямом смысле этого слова. Когда Малый выкрал Бабочку, я искренне верил, что хуже может быть, только если не успеть ее вытащить. Но тогда у меня была цель, на которой я мог сосредоточиться и бросить все силы для спасения Светы.
Сейчас у меня не было цели. Только хаос, неуверенность ни в чем и… Тишина.
Она перестала со мной разговаривать. Вообще.
За следующие три дня Бабочка не произнесла ни слова. И пусть она молчала не только со мной, но и с Ариной Михайловной, и с врачом, который ее обследовал, и с медсестрами, которые теперь посменно дежурили у нас в доме, ставя ей капельницы и делая уколы – меня убивало то, что Бабочка мне не говорит ни слова.
Полный абсурд, конечно. У нее начался бронхит, который буквально в течение суток перешел в пневмонию, несмотря на то, что я сразу выдернул из постели врача, у которого Света профилактически наблюдалась с момента переезда. Я отвез ее в больницу для анализов и рентгена, проследил за всем, чтобы точно быть уверенным, что для ее лечения делается абсолютно все, и все равно немного не успел.
Хреновый день. И ночь. И вся неделя, если честно. Нам с ней конкретно не везло.
Но, ладно, сейчас ей уже становилось лучше. Сегодня, на третий день болезни, температура не поднималась выше тридцати семи и четырех. Антибиотики внутривенно явно помогали, врач не соврал. Казалось бы – причин, чтобы мозг рвало – больше, чем достаточно, а меня буквально трясло от того, что Света все это время молчит.
Нет, она не отворачивалась, если я заходил в комнату, не отодвигалась, если садился на постель. Наоборот, старалась залезть ко мне на руки. И за эти дни немало часов проспала, лежа у меня на груди, в то время как мы оба старались делать вид, что из ее руки не торчит иголка с трубкой, по которой медленно стекают капли лекарства. Знаю, что вел себя непоследовательно и по-дурному, но у меня не было сил отстраняться, настаивая на том, что эпизод после ее возвращения был помешательством сознания. Я не мог отказать Свете в своем тепле, силе и поддержке. Своей любви, которую стоило бы запихнуть поглубже, по-хорошему. Не мог остаться за гранью отношения «любимого дяди». Я преступил эту черту тогда, и сейчас то и дело срывался, принимаясь покрывать поцелуями ее лицо, волосы, веки, когда у Бабочки держалась лихорадка. Я обнимал ее, позволяя полулежать, опираясь на меня, когда ее так мучил кашель, что Света задыхалась. Не мог просто потрепать ее по плечу, сказав: «ты поправишься» и довериться только медперсоналу. Честно говоря, хоть я сам ни черта не смыслил в медицине, мне казалось, что все эти люди в халатах ее угробят, если я не буду постоянно следить за ними и всем, что они делают Свете.
Вероятно, уже через пару часов этого наблюдения и врач, и медсестры были не прочь угробить меня самого. Но я платил им очень хорошие деньги, так что они терпели, хоть и выразительно косились в мою сторону.
Плевать я хотел на их взгляды.
У врача, кстати, была теория касательно молчания Светы. Он считал, что похищение и пребывание в руках Малого, пусть и настолько кратковременное, вполне могло спровоцировать сознание подростка замкнуться и стараться таким образом отгородиться от ужасов внешнего мира. Тем более после недавней смерти родителей. Чтобы защититься.
Не знаю, может он и был прав. Меня же сам факт этого молчания просто доканывал.
И будто этого всего было мало: началась другая чехарда. Пресс-секретарь СБУ обратилась ко мне с разрешения своего руководства и благоволения Мартыненко, с просьбой позволить журналюгам снять репортаж о «доблестной работе спецслужб, спасших мою бедную племянницу». Силовики хотели рекламы и высокого рейтинга в глазах общества. Ясное дело, я не мог отказать, после того, как Мартыненко мне помог. Только Свету снимать не позволил. Впрочем, журналисты вполне удовлетворились моим раздраженным рыком, что она болеет и видом врача, снующего по дому.
