Ольга Горовая - Бабочка
Вы когда-нибудь получали что-то, о чем мечтали больше всего в жизни? Самое желанное? То, о чем не смели даже думать в открытую? Только ночью, когда сознание понемногу отключается и теряет контроль над всем остальным. А мне в этот момент словно мою мечту в руки отдали. С ленточкой и дарственной надписью: «Сергею. В вечное и единоличное владение».
И в Тартарары вдруг улетело то самое правильно решение со стороны наблюдать за взрослением любимой, позволить ей сделать выбор и отойти, лишь издалека оберегая. Фиг вам, когда Бабочка такое говорит, вот так на меня глядя!
Ничего в ее глазах или голосе не напоминало те детские признания. Это были слова, сбивающие с ног своим подтекстом и смыслом…
Не то, чтобы мне дали в полной мере их осмыслить. Причем, помешал себе и я сам, и Бабочка.
Бог знает, кто из нас первый ринулся навстречу другому. Я дернул ее на себя, но и Света давила на мои щеки, сближая наши лица. И по новому ощутив взрыв того самого пламени в своем теле и мозгу, я с силой впился в ее искусанные губы, к сожалению, не имея сил на мягкость и романтику. Хоть и проклинал себя в уме, зная, что для нее это – первый поцелуй. Но после сегодняшнего дня мною руководили лишь потребность и инстинкты.
Света
Я даже не думала, что это будет так. Не красиво, не мило, не как в фильмах – у меня разрывалось сердце, будто его переполняло что-то такое огромное, что все мое тело не в состоянии было вместить. Мне не хватало воздуха. И от ледяного холода вдруг бросило в такой обжигающий жар, что щеки запылали, а на затылке выступили мелкие капельки пота. Но это все я понимала лишь отдаленно.
Думать о том, что происходит, осмысливать то, что я узнала о себе, о Сергее, о родных – времени не было, вообще. Сейчас мои мысли были заполнены совершенно другими эмоциями и впечатлениями.
Я сказала.
Сказала Сергею, что ощущаю.
Решилась, ощущая, как он обнимает меня, как целует так, как еще никогда не касался моей кожи. И как его пальцы цепляются за мои волосы. А голос! Голос Сережи, когда он пытался меня успокоить! Это будто одновременно вели по коже шелком и наждачкой. Было сладко до дрожи, и почти физически ощущалось «царапанье» хрипоты его голоса, который меня обволакивал. И волоски дыбом вставали. А все тело словно наэлектризовалось и вибрировало. По-настоящему вибрировало.
Сергей меня целовал! Целовал!
Боже, это было слаще, чем я могла бы себе представить в любой мечте. Это было настолько мощно, словно в море заходишь во время шторма, и тебя сбивает с ног волной. И тащит в воду, закручивая, сбивая с толку, дезориентируя так, что ты уже не знаешь: где низ, где верх? И молишь Бога только о новом глотке воздуха.
Этим воздухом был для меня Сергей в тот момент. После всего ужаса, после страха и леденящего холода той проклятой квартиры – я словно отогревалась от его жара. Я начала пылать своим собственным жаром, сплавляясь с любимым.
Мне хотелось прижаться к нему еще сильнее, Боже прости, но зубами впиться в губы Сергея, в его плечо. Только бы стать еще ближе к нему. Только бы он меня не отпустил. Конечно, я такого не сделала. Но как же сильно я держалась за его шею! Как обнимала его, позволяя просто поглощать свои губы, свой рот, отдавая всю себя ему.
Он все еще держал меня на весу, одной рукой держа голову, а второй поддерживая под спину. И сейчас, вдруг низко и хрипло застонав, Сережа резко повернулся и в два шага добрался до кровати, в которой я иногда засыпала, скучая по нему.
Хрипло прошептал мне в рот:
- Бабочка! – с таким выражением, которое я смогла только впитать в себя, а не осмыслить.
И, упершись одним коленом в матрас, осторожно и бережно опустил меня на покрывало, продолжая при этом терзать мои губы жадным, поглощающим поцелуем. А у меня голова пылала. И грудь. И каждый палец на руках и ногах. Все во мне горело.
А его тяжесть на мне! Его жар! Это невозможно сказать, описать, выразить! Это было что-то за гранью хорошего или плохого, приятного или неудобного. Это было эйфорией в чистом виде. Чем-то, о чем я даже не подозревала раньше, но уже мечтала никогда не терять.
И даже больно не было, хоть я искусала свои губы, пока сидела в той проклятой квартире. Но и не думая жаловаться, я неумело, наверное, но с таким же диким желанием отвечала на каждое движение губ Сергея, вдруг осознав, что могла лишиться этого всего: и его, своего Сергея, и этого горько-сладкого, обжигающего, надрывного первого поцелуя с любимым человеком. Что меня могли просто растоптать, уничтожить, убить.
Потому, наверное, сейчас я так отчаянно впитывала в себя каждое мгновение.
Тишина в комнате звенела и горела, словно воздух нагревался от наших тел.
Рука Сергея, освобожденная от необходимости меня поддерживать, уже скользила по моим щекам, по шее, по всему телу, словно повторяя изгибы, узнавая, исследуя. Второй ладонью он так и наматывал мои волосы на свои пальцы, будто боялся, что я отстранюсь или опять куда-то пропаду.
А мне так жарко было. И хорошо, и сладко-больно, томяще и тягуче. Куда сильнее, чем когда я просто мечтала о нем. И весь страх, все опасения, что я не успею, не смогу уже рассказать Сергею о том, что чувствую, вдруг выплеснулись, превратившись в такую физическую потребность познания тела этого мужчины, моего любимого, которой я не знала никогда прежде.
И он будто ощущал то же самое.
Его губы отпустили мой рот, и я застонала от недовольства. Но тут же задохнулась, потому что Сергей спустился к моей шее, целуя каждый миллиметр кожи, его пальцы заскользили по передней планке моей кофты, расстегивая маленькие пуговички.
Медленно. Очень. Не было сил терпеть.
Я открыла рот, чтобы сказать – их не обязательно расстегивать, можно стащить кофту через голову. Но у меня не хватило сил – так нежно, так алчно он касался своим ртом моего тела, высвобождаемого из-под этих пуговичек! И вместо слов из моей груди вырвался тихий стон. Я выгнулась, зная, что дрожу. Вцепилась пальцами в затылок Сережи, сильнее прижимая к себе его губы, уже добравшиеся до небольшого кружевного цветка, пришитого к соединению чашечек бюстика. Скрестила свои ноги на его спине, вдавливая все свое тело в Сережу.
И он застонал. Это даже был скорее низкий выдох, когда его рот накрыл мою грудь. Еще осторожно, словно пробуя, но уже сейчас чуть прикусывая, хоть и не пресекая границы ткани бюстгальтера.
А потом Сергей вдруг замер и резко выдохнул, с болью, которую я ощутила физически. Приподнял голову. И я почувствовала, как его пальцы прошлись по моим ребрам. Слева. Там, где должен был находиться порез, о котором я, если честно, забыла в угаре этого бешеного желания.
- Господи, Бабочка. Бабочка моя, прости! – с той же болью и сожалением просипел Сергей, едва ощутимо проводя по самому порезу.
И вдруг резко наклонился, прижавшись к нему губами. Целуя грязную кожу вокруг этого пореза. Так, как я по телеку видела, истово верующие целуют иконы и ларцы с мощами святых. Словно поклоняясь, пытаясь искупить все свои грехи и вину.
Меня затрясло так, как не колотило от слов Малого. Но не от страха, а от такого чувства, такой силы эмоций к этому мужчине, которым я не знала ни названия, ни возможности выхода. Казалось, даже если закричу сейчас во весь голос, как люблю его – не сумею облегчить этого напряжения, разрывающего мою душу.
И тут все внезапно прекратилось, совершенно сбив меня с толку и лишая происходящее всякого смысла. Сергей вдруг уперся локтем в матрас, и хоть продолжал лежать на мне, хоть его пальцы все еще поглаживали мои ребра, и путали волосы – посмотрел на меня иначе. Так, как смотрел семнадцать лет до этого. Еще и с какой-то болью, сожалением. Так, что у меня сердце замерло под его ладонью.
Глава 9
Сергей
От вида этого пореза, покрытого запекшейся кровью, меня словно с головой окунуло в прорубь. Нет, я не стал жаждать Бабочку меньше. Но от накрывшего меня чувства вины и раскаяния, от ужаса перед тем, что с ней сделали, и что могли сделать по моей вине – голова начала пульсировать. В прямом смысле. Так, что казалось, еще мгновение – и череп не выдержит, его просто разорвет. Бог знает, может это и был тот самый удар, который на меня сегодня столько раз пытался «накинуться», может криз или еще чего-то из заморочек врачей. Только я физически ощутил свою низость, стыд и вину перед Светой.
И бабахнуло конкретно по затылку всем этим видом ситуации: я ведь все еще лежал на ней. Так близко, что и дым не просочится между нами. И моя Света, с расстегнутой до пояса кофтой, с волосами, разметавшимися по покрывалу, смотрела на меня снизу вверх затуманившимся, поплывшим взглядом. Ее ноги сжимали мои бедра, обхватывая, а руки скользили по моим плечам, поглаживая.
И этот проклятый порез!
Прямо под левой грудью. Чуть глубже - точно зацепили бы что-то важное.
У меня ломило затылок, словно по нему молотком стучали. И отвращение от того, что я творю, как воспользовался состоянием Бабочки, растекалось от затылка по спине ледяными ручейками, сковывая все тело.
