Питер Сингер - Освобождение животных
сведения о совершенствовании животноводческого оборудования, которое лишает
миллионы животных даже свободы передвижения — в периодике не появляются.
Если общественности неизвестно о том, что делается на животноводческих фермах, то
не больше знает она и о том, что происходит за высокими оградами институтов и
лабораторий. Хотя результаты исследований обычно публикуются в научных
журналах, сведения о проводимых опытах, как правило, фильтруются перед подачей на
публику и, в особенности, если исследования имеют необычный характер. Поэтому
общественность вообще никогда не узнает о большинстве опытов, проводимых на
животных, а об остальных информация подается как о тривиальных заурядных
событиях. Так как мы видели из главы 2, никто не знает точно, сколько экспериментов
было выполнено на животных в Соединенных Штатах и не удивительно, что
общественность считает незначительной тему о проведении таких экспериментов.
Благоприятные условия для проведения таких экспериментов создаются еще и тем, что
общественность вообще мало знает о животных, откуда они приходят или куда они
деваются после их смерти. (Стандартный учебник по использованию животных в
экспериментах советует ученым-естествоиспытателям скорее помещать тела погибших
животных в кремационную печь, не оставляя их для обозрения, т.к. это «обычно не
способствует повышению престижа исследовательского центра или школы в глазах
общественного мнения»)*.
* У меня в этой связи были любопытные происшествия, когда я занимался
иллюстрированием этой книги и посетил библиотеку фотографий Агентства
Ассошайтед Пресс в Нью-Йорке. Там я без конца находил изображения детей,
держащих на руках розовых поросят, снабженных крупными надписями, животных из
зоопарков с их детенышами, но нигде не было фотографии современной фермы по
выращиванию телят или свиней.
Итак, неведение, а с ним и необразованность — вот первая линия обороны
спесиецизма. Конечно, может показаться, что легче всего было бы проломить брешь в
конце концов и показать истинную правду. Но невежество нашего общества так долго
торжествовало, что теперь люди уже и не хотят искать эту истинную правду. «Не
говорите мне об этом, вы испортите мне обед» — вот обычный ответ на попытку
рассказать кому-либо, как этот обед был приготовлен. Даже люди, осведомленные о
том, что традиционная семейная ферма должна руководствоваться интересами
большого бизнеса, и что ряд сомнительных экспериментов все-таки происходят в
лабораториях, цепляются за смутную уверенность, что условия проведения таких
опытов не могут быть слишком плохими или успокаиваются на том, что заниматься
такими вопросами должны компетентные органы правительства или общества по
содействию благополучию животных. Д-р Бернард Гржимек — директор зоопарка во
Франкфурте и один из наиболее откровенных западно-германских противников так
называемых ферм интенсивного животноводства, считал, что неведение относительно
таких ферм сегодня есть следствием необразованности и склонности прежних
поколений немцев к другим формам зверства, также скрываемых от чужих глаз. И без
сомнения в обоих случаях это не объяснялось невозможностью найти выход, а скорее
нежеланием его искать и не знать фактов, которые могли тревожить совесть людей.
Мысль о том, что мы можем полагаться на общества содействия благосостоянию
животных в смысле недопущения жестокости к ним, сама по себе обнадеживающая.
Большинство государств сейчас имеют по крайней мере одно влиятельное общество
защиты животных. В Соединенных Штатах, например, имеется Общество
предотвращения жестокости к животным, Американская Гуманистическая ассоциация
и еще Гуманистическое общество Соединенных Штатов. В Британии — это
Королевское общество по предотвращению жестокого обращения с животными,
остающееся неизменным как крупное объединение. Правда, было бы резонно спросить:
почему эти ассоциации не привлекают внимания общественности к фактам, которые я
изложил в главах 2 и 3 этой книги?
Имеется несколько причин умолчания фактов о вопиющем отношении к животным, в
т.ч. по самым важным направлениям этого вопроса. Одно из них историческое. В те
времена, когда были основаны RSPCA и ASPCA, это были радикальные, почти
бунтарские группы, стремящиеся влиять на общественное мнение. При таких
обстоятельствах протесты по всем формам жестокости, в т.ч. и по жестокости на
фермах (такой же самой, как сегодня) были неисчерпаемым источником нападок, брани
и критики правительственных группировок. Однако постепенно, по мере того, как эти
организации росли в своем богатстве, количестве членов и респектабельности, они
потеряли свой радикализм и стали частью элиты. Они установили тесные контакты с
членами правительства, с предпринимателями и учеными. Поначалу они действительно
пытались использовать свои контакты, чтобы улучшить условия жизни животных и
какое-то минимальное улучшение действительно имело место, но в то же время
контакты с теми, чьи интересы основывались на использовании животных в пищу, или
для научных целей, притупляли их радикальный критицизм, вдохновлявший когда-то
основателей таких обществ. Опять и опять самые фундаментальные принципы
общественного протеста становились предметом социальных компромиссов в угоду
тривиальным реформам. Девизом их было: лучше небольшой прогресс сейчас, чем
вообще ничего, но чаще всего реформы проводились неэффективно для улучшения
состояния животных и осуществлялись они скорее для успокоительных заверений
общества, ничего не делая для решения существующей проблемы*.
* Примерами этого могут служить Акт Британского правительства «О жестокости к
животным» от 1876 года и Акт Соединенных Штатов 1966—1970 гг. «О
благосостоянии животных», оба из которых устанавливали ответственность за
использование животных в экспериментах, но мало что сделали в пользу животных.
По мере того, как увеличивалось богатство общественных организаций, приобретали
важность и другие соображения. Какое-либо улучшение благосостояния животных
стало рассматриваться как милость к ним. Такой статус наложил на идею о защите
животных значительное бремя с ореолом спасительности. Но при этом условия
существования
животных
опять
квалифицировались
как
милость
и
благотворительность и в Британии, и Соединенных Штатах, тем более, что эти
организации не проявляли политической активности. Политическая активность, к
несчастью, лишь иногда может помочь улучшению жизни животных (особенно, если
организация слишком опасается вызвать бойкот мяса общественностью). Но
большинство крупных групп понимали необходимость избегать всего, что могло бы
подвергнуть опасности их благотворительный статус. Это приводило их к направлению
главных усилий на безопасные, малоконфликтные формы деятельности, таких,
например, как пристанища для бездомных собак, или судебные преследования по
отдельным случаям беспричинной изощренной жестокости, вместо проведения
широких кампаний против систематической жестокости.
В конце концов выбор такого направления привел к тому, что в конце последнего
столетия большинство обществ по защите животных вообще потеряли интерес к
условиям содержания животных на животноводческих фермах. Возможно это
произошло потому, что поддержка и официальные документы в эти общества
приходили из городов, где общественность больше знала и была озабочена
содержанием собак и кошек, чем содержанием свиней и телят.
Конечно это прискорбно и достойно сожаления, что нам приходится критиковать
организации, старающиеся защитить животных от жестокости. И к чести этих
организаций остается факт, что литературными и периодическими публикациями
большинство организаций внесли значительный вклад в формирование общественной
позиции в том, что в защите нуждаются собаки, кошки и дикие животные, но других
животных это не коснулось. Таким образом люди приходят к мысли о «благосостоянии
животных» иногда посредством доброты дам, одержимых заботой о кошках, а отнюдь
не по причине, основанной на базовых принципах справедливости и моральности.
