Максим Бодягин - Машина снов
— Вас ждёт Великий хан. Он не хочет жечь тело знахаря- тебетца без вас, — сказал немолодой сотник с печальными глазами. Марко помнил сотника ещё по поездке в Аннам. Люди Тогана постепенно сменяют старую стражу. Интересно, что по этому поводу думает старший сын, Темур. Мысли текли привычно, глупые рыбки на поверхности яви. А в душе бушевал вихрь, поднятый Пэй Пэй. Горячекожая медноликая сверкающая. Богиня. Уголья, разворошённые ею в груди Марка, остывали медленно, кипящим медом спускаясь к тазу.
Встряхнувшись как пёс, Марко привычно затрусил вслед вечно бегущей ночной охране. Дневная была степеннее, ходила важно, брякала сталью, руки за спиной, как у почтенного отца семейства. Ночная охрана — поджарые хитроглазые боевые псы — двигалась стремительно и бесшумно, подобно летящей сове. Сон отступал. Утро нахлынуло на Запретный город как поток холодной воды. Серый свет всё прибывал, растворяя тени, только что бывшие резкими, как потоки лунного света. Сон стекал по груди каплями воды и света. Холодно. Только где-то в глубине мерцает капелька тепла. Пэй Пэй. Я — это ты.
Тело Шераба Тсеринга, обмытое и надушенное, лежало на дровяной башенке, щедро облитое деревянным маслом. Одуревший от любовной тоски Марко, всё ещё чувствующий на губах остатки лёгкой жасминовой горечи, с трудом избавлялся от сна. Краем уха он слышал шепотки: «Смотри, как он сохранился, совсем не пахнет, а ведь три дня минуло… Пахнет, но только не трупом… А тяжеленный какой! Еле доволокли до помоста, словно у него кишки из железа…» Марко подошёл вплотную и взглянул в лицо старому другу, которого встречал ещё во снах. Шераб Тсеринг улыбался, будто бы не было той боли, что сопровождала его недолгое умирание. Он словно спал.
Сзади запыхтели рабы, раздался скрип коромысел, стража расступилась и пропустила простой, без украшений, паланкин. Хубилай, одетый в мунгальский халат, как простой сотник, вышел, опираясь на плечи рабов-носильщиков, и долго стоял, глядя в лицо йогину. Лицо императора странно сморщилось, выразив одновременно досаду и раздражение, и в этом прищуре Марку не увиделось ничего, что говорило бы о сожалении по поводу смерти знахаря. Хубилай вглядывался в посмертную улыбку йогина, словно силясь что-то понять или спросить, но безмятежное тёмное лицо Шераба Тсеринга не давало никакой надежды на ответ. Хубилай протянул руку, и нойон подал ему факел. Император ещё раз близко-близко вгляделся в закрытые глаза мертвеца.
— Вам не жаль его? — тихо спросил Марко.
Хубилай повернулся к нему и так какое-то время молчал, пристально глядя в Марковы глаза, застыв в неудобной позе, чуть наклонившись к мертвецу, потом выпрямился и протянул факел Марку.
Он сгорел очень быстро, видимо, масло как следует пропитало погребальную одежду, да и сильный свежий ветер помог делу. Хубилай, по-прежнему не проронив ни слова, бросил последний взгляд на пламенеющие уголья и скрылся в паланкине. Придворные и стража быстро разбрелись, а Марко всё стоял над погребальным костром. С десяток катайцев, по виду самых бросовых слуг, топтались в отдалении, ожидая, когда можно будет убрать пепел с помоста. Марко прибил концом ножен догорающие алые точки, подняв вихрь белёсой золы, и, повинуясь скорее чему-то инстинктивному, нежели намеренно, поковырял пепел. Ножны тихо стукнули. Марко вздрогнул. Из серой пепельной массы прямо к его ногам выкатился камушек размером с горошину, внешне напоминающий янтарь. Марко присел, схватил его ладонью, и тепло пробежало по руке прямо к сердцу. Что-то невидимое, бесплотное, тяжестью сидевшее под сердцем, душившее слезами, вдруг оторвалось и улетело. Растворилось. Марку вспомнились слова уже умершего Шераба Тсеринга, как глубоко, волною звучал его голос из пространства. И стало легко. Всякая тень печали ушла. Марко с удвоенной силой начал раскапывать пепел.
Всего их было двадцать семь. Похожих на самые разные камни. По большей части совсем малюсенькие, но было пять очень крупных, ничуть не меньше самого первого. Одни были похожи на жемчужинки, другие — на окаменевшие рисовые зерна, некоторые — на кусочки оплавленного металла, были и совсем прозрачные и чуть мягче остальных. В руке они двигались и пели, словно меч в ножнах, легко толкая ладонь. Марко не сомневался в их происхождении. Он уже знал, что это.
Марко бежал, чувствуя неприятное жжение на груди, в том месте, где висел на прочном шёлковом шнуре мешочек с найденными камнями. Он бежал к своим покоям, бежал со всех ног, как мальчишка бежит за воздушным змеем во время праздника. В его голове не вертелось ни единой мысли, никаких чувств, кроме захватывающей детской жажды нового. Жжение беспокоило, но как-то поверхностно. Марко вбежал в опочивальню и высыпал камни на стол, поближе к окну, чтобы получше осмотреть их. Вдруг странный шорох донёсся из-под половиц. «Марко», — позвал тихий шёпот. Не по-катайски и не по- татарски. Марко присел, откинул ковёр и снял несколько половиц в углу. Опустив голову в получившееся отверстие, он увидел в темноте два блестящих глаза и почувствовал сильный запах крови и лекарств.
— Кто здесь? Выходи, — сказал Марко.
— Я не могу быстро… Сейчас попробую.
Сопя и морщась от боли, раздвигая плечами половицы, из-под пола показался Костас. Он выглядел ужасно. Едва выбравшись наружу, он упал на пол, из-под лежащего на боку тела потекла тоненькая кровавая струйка. Марко присел к нему, перевернул на спину. Тело грека представляло собой сплошную смесь ран, тряпок и засохшей жирными полосами бурой крови.
— Ты…
— Я должен тебе сказать… — быстро заговорил Костас, задыхаясь.
— Я прятался здесь долго… Иногда сознание милосердно покидало меня… А ты… ты спал… у меня оставались лекарства этого еретика… Я должен был дождаться тебя… Зачем я продолжал мучения, не знаю… Я так боялся смерти, Марко… Мне так страшно, но боль… боль такая, что лучше бы мне не тянуть малодушно, а сразу умереть…
— Кто всё это сделал?
— Я хочу умереть на руках христианина…
— Кто? Кто, Костас?!
Костас замолчал, набираясь сил, потом часто задышал, словно боги прокачивали меха в его измученном теле, стараясь вызвать жизненное тепло, и проговорил:
— Это ты. Ты убил нас, Марко. Ты убил Йоханнеса, тех охранников, которые принесли нам вино и еду… и ты убил меня.
— Ты выживешь…
— Молчи! Молчи, Марко… я ни в чём не виню тебя, брат мой, — перебил его Костас, касаясь губ Марка коричневой, в кровавых разводах рукой. — Я не выживу, я протянул так долго только за счёт лекарства, которое мне дал твой друг-нехристь… и за счёт страха перед Безносой… Я должен тебе сказать…
— Я ничего не помню… — сказал Марко, прикрыв глаза рукой, словно силясь что-то вспомнить. — Как я это сделал?
— Ты вошёл как тень, голый по пояс… с обнажённым клинком в руке… Мы обрадовались твоему приходу, хоть ты и выглядел странно, и позвали тебя к столу, но ты только стоял молча. Глаза у тебя были закрыты, а на веках написаны какие-то дьявольские письмена. Твой друг- еретик так охмурил тебя своими чертовскими речами, так околдовал тебя…
— Я не верю…
— Верь, Марко! Этот антихрист сгубил твою бессмертную душу и нас погубил… — Костас истово крестился, плача навзрыд. Каждое движение причиняло ему боль, но он продолжал накладывать животворящий крест. — Не надо нам было ехать в этот чёртов Катай, страну дьявола…
— Шераб Тсеринг тоже мёртв. Его отравили, — глухо сказал Марко.
— Как это? — казалось, Костас не мог поверить. Он внимательно взглянул на Марка и притянул его ближе. С губ сочилась розовая пена. Тяжело пахло гнойными ранами.
— Тот, кто хотел смерти всем нам, убил и его тоже.
— Значит, не он околдовал тебя?
— А как меня околдовали?
— Не знаю… Ты… Ты вроде бы спал. Но двигался быстро… так быстро, что Йоханнес умер, ничего не поняв. Я уполз под половицы, туда, где мы хранили ворованное ханское вино, и ты не стал меня искать. Марко!
— Что, друг мой? — Марко вглядывался в губы грека, который силился произнести что-то важное. Костас уходил. Он хрипел всё сильнее, и глаза его всё более мутнели.
— Сломай машину… Или сделай ещё одну… эта чёртова машина — страшное оружие, если она делает такое с людьми… Поклянись, что эта чёртова машина… будет не только у язычников… Или всем — или никому. Мне так больно… так холодно… Прости меня, друг, и я прощаю… помолись…
Костас умер, не договорив. Марко сидел на полу, раскачиваясь и прижимая к груди голову мертвеца. Он целовал его всё ещё горячий лоб и шептал: «Упокой, Господь, душу грешную раба Божия Костаса — плотника». Марко шептал эту скороговорку, пока слова не слились в непрерывный шелест, постепенно утихший в полусумраке покоев. Глаза его были сухи, и лишь порой из груди слышалось тоненькое хрипение, чуть напоминавшее стон ребёнка, которому снится страшный сон. Таким его и нашёл дежурный сотник, почуявший неладное и заглянувший проверить, как там живётся ханскому любимцу после всех событий этой недели.
