Максим Бодягин - Машина снов
Первое, что я сделал, когда проснулся, — вскочил с ложа и бросился вон из Павильона снов. Я силился что-то вспомнить… я что-то утратил в том сне, но что? Вероятно, меня искали, или, может быть, я слишком необычно себя вёл… Подбежала стража. Они распростёрлись на полу не так, как обычно преклоняют колено. Значит я — кто-то необычайно важный, подумалось мне. «Кто я?» — закричал я стражникам. Они сначала не поняли, но потом сотник испуганно произнёс: «Вы — великий император Юань, хан Хубилай, повелитель Суши».
Ты не представляешь себе, мой мальчик, какое облегчение я испытал! Я снова знал, кто я… Возможно, это покажется тебе забавным, но… потеря имени — это потеря всей памяти.
Меня проклинали миллионы. Меня проклинали десятилетиями. Все, кто пал под ударами моих сабель. Все, кто отказывался признать мою власть. Все они проклинали меня с такой силой, что если бы из этих проклятий можно было сплести сеть, то эта сеть остановила бы движение луны и солнца. Но меня они остановить не могли. И тут… проклятие колдуна вспомнилось мне с невероятной силой. Я почувствовал себя проклятым, почувствовал так, что на какое-то мгновение меня оставили силы, и я присел на песок, приходя в себя от этого ужасного ощущения. В чём суть этого проклятия, мой мальчик?»
Марко, впервые за неделю покинувший опочивальню и на паланкине доставленный к прудам, смотрел на воду, вспоминая крик людоеда. Снег окончательно сошёл, и льда в прудах почти не осталось. Вода посветлела. Вчера сюда впервые запустили рыбу. Мелочь. Не длиннее мужской руки. Но теперь поверхность пруда оживлялась резвящимися карпами, словно серебряные монеты посверкивали здесь и там. Жизнь кипела. Крохотные мошки, расплодившиеся буквально за день, столбом висели над водой. Пролетела небольшая бабочка, потянуло слабым предчувствием сливового цвета. Усатый карп вылетел из воды, изогнувшись как падающий лист, мгновение повисел в воздухе, сверкая чистой чешуёй, и почти без плеска ушёл в зеленоватую глубину. Биение жизни, её горячий пульс так далеко отстояли от леденящих душу воспоминаний о битве с людоедами, что Марку стоило труда мысленно вернуться в тот переполненный трухой и вонью павильон, где воздевал руки к небу последний колдун.
— Насколько я помню, если проклятие сбудется, мы будем лишены обычных человеческих радостей, мой повелитель, — ответил Марко.
— Ха-ха-ха! Глупый колдун, помешавшийся на злобе! — захохотал Хубилай. — Как можно пожелать отсутствие обычной радости простолюдина тому, кто знает, что такое радость императора?!
— Я неточно выразился, — тихо сказал Марко. — Он сказал, что мы никогда отныне не сможем утолить своих желаний. Словно демоны, пытающиеся утолить жажду водой из озера страстей: они зачерпывают её, но в их ладонях она обращается в огонь. Если это так, он обрекает нас на вечное страдание и вечное странствие.
Хубилай перестал смеяться и бросил камушек в пруд. Серебряные рыбьи спины заметались, вспенивая воду.
— Ты веришь в это? — серьёзно спросил он Марка.
— Я чувствую это, повелитель. Я уже это чувствую… — Марко помедлил, словно разминаясь перед прыжком через ущелье, вглядываясь под кустистые брови императора, где, как недогоревшие алые точки в остывающей золе, играли искры неугасимой ярости. — И… не гневайтесь, но я думаю, что вы тоже это чувствуете. Я вижу, как вы стали смотреть на пищу, на вино, на женщин, на всё то, что воин видит в походных грёзах, стоя на посту и завернувшись от пронизывающего тумана в грубый плащ. Так и вы — смотрите на них с всё той же жадностью, что и прежде, но успеваете насытиться с первого же глотка. Лишь коснётесь тела наложницы, как уже пресыщены ею, ваш взор пылает желанием другой красавицы, третьей, четвертой, но каждое прикосновение приносит вам разочарование. Еда пресна, и вино только дурит голову, не принося весёлого опьянения, а лишь рождая докучливую ломоту в затылке…
Марко говорил глухо, глядя в землю перед собой и боясь поднять глаза на Хубилая. Он чувствовал, как в императоре борются две страсти, словно два потока, тёплый и холодный, сливающихся друг с другом в змеином шипении. И это кипение чувствовалось вокруг, казалось, что даже серебристые рыбины стали прыгать медленнее, подолгу зависая в воздухе и почти не поднимая брызг. Хубилай кипел от гнева и одновременно ужасался правоте слов молодого Марка. Его брови изогнулись над переносьем, стянув все морщины лица в один узел, подобно заколотому нефритовой палочкой узлу седых волос на макушке.
Хубилай, словно проверяя услышанное, сделал большой глоток прямо из горшка с вином, как делал обычно, несколько раз катнул во рту липкий винный камушек и с отвращением выплюнул рубиновую струю в пруд. Марко грустно вздохнул в ответ.
— По-твоему, теперь я… подобен… евнуху… вожделеющему красавиц, которых он охраняет, но не имеющему… возможности… познать их? — еле выговаривая слова, медленно произнес богдыхан.
— По-моему? — бесстрастно спросил Марко в ответ. — А по- вашему? По-вашему, повелитель?
— Оставь меня, мой мальчик. Я хочу побыть один, — сказал Хубилай, внезапно ссутулившись, как огромная хищная птица.
…«То, что вы хотите знать, вы сможете узнать в заведении «Яшмовая жаба» сегодня на закате». Марко обнажил меч и кончиком лезвия снял записку с колонны, подпирающей тончайший кисейный полог над кроватью. Аккуратно приколотая неприметной маленькой шпилькой записка пёрышком скатилась по воздуху, легла на узорчатый пол. Марко обернулся, припав на колено, словно свернувшись вокруг себя. Он слышал, что в смутные времена вот таких нерасторопных чтецов частенько поражала в спину молчаливая стрела, влетавшая в окно. Но распахнутые ставни ответили Марку лишь смешливым птичьим щебетом. Он раскатал рукав и, прихватив записку за уголок так, чтобы ненароком не коснуться бумаги открытым участком кожи, бросил её под радостный солнечный луч, нагревший столешницу. Мимоходом он отметил, как приятно после такой долгой зимы почувствовать столешницу тёплой, и обильно смочил свободное пространство записки слюной. Бумага вроде бы не шипела, не пенилась. Если яд и есть, то не самый простой. «Я схожу с ума», — мелькнула неприятная мысль.
Марко усмехнулся, плеснул в любимую чашку сладковатого настоя и пристально прочёл записку ещё раз. Почерк чёткий, но без прикрас, такой мог бы быть у квартального писаря. Как машиной писано, словно откатано с деревянного клише. Спросить бы у охраны, не видали ли кого возле Белого павильона, да это всё равно как у ивы спрашивать. Кто хочет стать невидимкой — без труда обманет охрану.
Марко ещё не очень хорошо знал город за пределами дворца, да это было и немудрено, Тайду обрастал всё новыми кварталами ещё быстрее, чем застраивался Запретный город. Однако именно «Яшмовую жабу» венецианец знал. Большая корчма возле Северного въезда в Тайду стояла на границе города, рядом с одноимённым постоялым двором. Там делали отметки почтовые курьеры, покидая столицу. Там же отдыхали караваны, проезжавшие мимо столицы дальше на юг или возвращавшиеся на север. Рядом кипел крупный оптовый рынок: караванщики, которые не могли оплатить пошлину для торговли в столице, сдавали перекупщикам имбирь, мускус, шёлк, железные чушки, чай, дерево, хлопковую нить и многое другое, что молодая столица поглощала без следа, как кипящий пенный водоворот. Там можно было нанять охрану для каравана, выгодно сторговать лодку, закупить фураж для вьючных животных, назначить встречу, найти поручителей для заключения сделки, а то — получить совет гадателя, подлечить подорванное дорогой здоровье, а также приобрести травы и амулеты от сухотки и чёрной желчи, кровяного кашля и паучьей слепоты, всех мыслимых и немыслимых, настоящих и придуманных хворей.
Хорошее место для встречи. В суете, круглые сутки царившей в этом никогда не замолкавшем человеческом котле, легко затеряться тому, кто хочет стать невидимкой. Марко усмехнулся и глянул за окно: солнце, казалось, стояло высоко, но весна только-только началась, и, чтобы поспеть к месту до заката, надо бы скоро выходить.
Собираясь, Марко надел самый потрёпанный халат, в котором тренировался морозными зимними утрами, обмотал ножны тряпьём, а на голову водрузил видавшую виды овчинную мунгальскую шапку, затенявшую пол-лица. Бродяга бродягой. То ли отбившийся от своего полка солдат, то ли безработный погонщик, ищущий попутный караван на север. Вроде бы самое привычное для придорожного постоялого двора обличье, но… Марко в сердцах бросил мохнатую шапку на пол и сплюнул. Неизвестно, что произойдёт сегодня и кто ждёт его в корчме. Умру красиво. Он сбросил тряпьё на пол и надел наградные чешуйчатые доспехи стоимостью в целое состояние. Ремни, скреплявшие инкрустированные наплечья, приятно скрипнули. Начищенная кираса сияла до рези в глазах, играя весенними бликами. Марко довольно огляделся: доспех сидел ладно, как влитой.
