Андрей Шляхов - Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза
И это сказал коммунист, человек передовых взглядов!
Подумала ли она, как ее уход из торгпредства отразится на отношении к Гансу? Русские говорят: «Муж и жена – одна сатана» – и совершенно правильно говорят! Товарищи скажут, что Тейблеры не заслуживают доверия. Сегодня фрау Тейблер выкинула фортель, а завтра это сделает герр Тейблер… В конечном итоге разговор свелся все к тому же – к карьере Ганса.
Татьяна окончательно осознала, что ей пора сделать выбор. Или она жертвует всем ради карьеры мужа, или разводится с ним. Третьего не дано.
Решиться было трудно, но она все же решилась и сказала Гансу, что хочет развестись с ним и вернуться в Москву. Гори оно синим огнем, это торгпредство! Со всеми потрохами! Она не готова положить свою жизнь на алтарь Гансовой карьеры. Если уж выяснилось, что они совершенно разные люди с диаметрально противоположными взглядами на жизнь, то им лучше развестись. Детей у них нет, имущества, подлежащего дележу, тоже нет, так что развод будет простым – пустая формальность.
Оказалось, что все не так уж и просто. Развод грозил лечь пятном на безукоризненно чистую репутацию коммуниста Ганса Тейблера. Коммунисты вообще плохо относятся к разводам, а тут вдобавок особый случай – привез жену из Москвы в Берлин, устроил на работу в советское торгпредство и так далее…
Можно было ожидать, что Ганс начнет отговаривать Татьяну от развода, говорить о своей любви к ней, обещать исправить свои ошибки, но вместо этого Ганс заявил, что развод возможен лишь в одном варианте – таком, чтобы на него не упало ни малейшей тени.
Сказав «а», надо сказать и «б». Татьяна предложила Гансу вариант, который полностью его устроил – легкомысленная жена изменяет своему вечно занятому работой мужу и это становится поводом для развода. Повод веский, вся вина ложится на Татьяну, Ганс де кругом чист – ну с кем не бывает, молодые женщины такие легкомысленные. Так гораздо лучше, чем заводить разговор о разных взглядах на жизнь и пр. Тем более, что и объект для «измены» у Татьяны был. Один из командированных на учебу советских инженеров (фамилия его не имеет значения) буквально не давал ей проходу – дарил цветы и конфеты, настойчиво приглашал на свидание. Всего и делов-то – разок уйти с работы под руку с новым кавалером, а спустя пару дней поведать «по секрету» посольским сплетницам о своей невероятной любви и пожаловаться на то, что ее муж ужасно загружен работой и времени для жены у него совсем не остается.
Единственную в своей жизни «секретную операцию» Татьяна Пельтцер провернула блестяще. Развод оформили в советском консульстве в Берлине. После развода Татьяна сразу же выехала в Москву. Домой она дала лаконичную телеграмму: «Встречайте такого-то числа, такой-то вагон». Отец и брат, явившиеся на вокзал вдвоем, думали, что Татьяна приехала в отпуск, и удивились обилию вещей. Правду Татьяна рассказала только по приезде домой, за столом. Она думала, что отец станет переживать, но он неожиданно обрадовался и сказал:
– Ну и правильно, Танюша. Что тебе там, в Берлине делать? Да и мы с Сашей по тебе сильно соскучились. Особенно я. Ты в Берлине, Саша в Нижнем… Грустно мне без вас.
Брата Сашу после окончания автодорожного факультета Московского института инженеров транспорта отправили на работу в Нижний Новгород, который тогда еще не был переименован в Горький. Саша приезжал в Москву к отцу редко.
Год спустя Татьяне уже казалось, что не было в ее жизни никакого замужества и Берлина тоже не было. Сон это, морок, игра воображения.
С Гансом после развода сохранилась видимость дружеских отношений. Приезжая в Советский Союз (это случалось раз в три-четыре года), Ганс звонил Татьяне, чтобы пригласить ее в ресторан. Он рассказывал о своей жизни, о новой семье, о детях, интересовался делами Татьяны, и со стороны могло показаться, что за столом сидят старые друзья. Татьяну эти встречи немного тяготили, но она считала невежливым уклоняться от них. Отказывалась лишь в том случае, если у нее в этот вечер был назначен спектакль.
В театр на спектакли с ее участием Ганс не приходил. Понимал, наверное, что это лишнее и что его присутствие в зале может сказаться не лучшим образом на игре Татьяны.
Карьеру, к слову будь сказано, Ганс так и не сделал. Подвизался на каких-то начальственных должностях, но в нижнем эшелоне. Недаром же говорится, что бодливой корове Бог рогов не дает.
Недолгое замужество, впоследствии казавшееся наваждением, оставило в душе Татьяны Пельтцер глубокий след. Она разочаровалась в мужчинах, разочаровалась в любви. Переболела так сильно, что получила иммунитет. Отныне и навсегда в ее жизни был один-единственный возлюбленный – театр.
«А что мужчины?» – спросите вы. Были, конечно, в жизни Татьяны Пельтцер и какие-то мужчины. Живая ведь женщина, как же без этого? Но все эти мужчины были мимолетными увлечениями, если так можно выразиться – малозначительными эпизодами в долгой жизни великой актрисы. Никто из них не затрагивал глубинных струн ее души и не мог сравниться с Гансом Тейблером образца 1926–1927 годов, тем Гансом Тейблером, который «остался в Москве» и которого Татьяна Ивановна помнила всю жизнь.
Впрочем, среди «малозначительных эпизодов» было одно исключение, о котором пойдет речь в одной из следующих глав.
Глава тринадцатая
«Билась как рыба об лед, да все без толку!»
На сердце непонятная тревога,
Предчувствий непонятный бред.
Гляжу вперед – и так темна дорога,
Что, может быть, совсем дороги нет.
Зинаида Гиппиус, «У порога»Ох, недаром рассказ о тридцатых годах прошлого века выпал на «несчастливую» тринадцатую главу. В жизни Татьяны Ивановны, по ее собственному признанию, не было более скучного отрезка времени, чем период с 1931 по 1940 год.
– Билась как рыба об лед, да все без толку! – отвечала она, когда ее спрашивали о том, чем она занималась в те годы.
На первый взгляд Татьяне вроде бы как повезло. Вскоре после возвращения в Москву она устроилась в труппу театра Московского Областного Совета Профессиональных Союзов (МОСПС). Так с 1929 года назывался театр МГСПС, потому что губернии в Советском Союзе стали областями. Театром по-прежнему руководил Евсей Любимов-Ланской, но по каким-то неведомым причинам он принял Татьяну Пельтцер обратно. Репутация Любимова-Ланского в то время была невероятно высока. Он считался одним из лучших советских режиссеров. Спектакль «Шторм», поставленный Любимовым-Ланским по пьесе Владимира Билль-Белоцерковского в 1925 году, вскоре после того, как он возглавил театр, хвалил сам Иосиф Сталин. К слову заметим, что в этом спектакле Татьяна Пельтцер одно время играла эпизодическую роль беременной крестьянки, которую бросил муж. Играла Татьяна небольшие роли и в других революционных пьесах – в «Мятеже» чапаевского комиссара Дмитрия Фурманова, в пьесе Билль-Белоцерковского «Запад нервничает», но играть в пьесах Островского ей нравилось больше. И она этого не скрывала. Так, например, во время репетиции спектакля «Снег» по пьесе Николая Погодина, в которой рассказывалось о героизме участников советской научной экспедиции, Татьяна позволила себе заметить вслух, что Погодину далеко до Островского. Любимов-Ланской воспринял это замечание как покушение на свои права и гневно отчитал Татьяну за «провокационные высказывания».
Истинная причина принятия Татьяны Пельтцер обратно в труппу покрыта мраком, но можно предположить, что Любимов-Ланской сделал это, желая заполучить в свою труппу яркую интересную актрису. Татьяна была именно такой. Дело в том, что «профсоюзному театру» (так в то время прозвали театр МГСПС – МОСПС) никак не удавалось завоевать зрителей. Любимов-Ланской правильно ставил правильные революционные пьесы, его хвалили критики, ему благоволил сам Сталин, но вот зритель к нему на спектакли не шел. Театр выезжал на своей профсоюзной принадлежности, иначе говоря, на том, что билеты распределялись по предприятиям и учреждениям. Профсоюзные комитеты, оплатившие билеты, раздавали их своим членам, и те организованными группами приходили на спектакли. В кассах театра билеты практически никто не покупал, «сарафанное» радио театр игнорировало, и никто никогда не интересовался у входа перед началом спектакля: «Нет ли лишнего билетика?» Разумеется, что ни одному художественному руководителю такое положение вещей нравиться не могло. Любимов-Ланской всячески старался привлечь «свободного» зрителя, то есть такого, который покупает билет в театр по собственному желанию и за свои кровные, всячески старался сделать свой театр популярным у москвичей. Высшая награда для любого художника – чувствовать себя нужным людям. Вот с этой целью, скорее всего, он и принимал к себе ярких талантливых актеров, на многое при этом закрывая глаза.
Надо сказать, что Любимову-Ланскому так и не удалось «раскрутить» свой театр. Звезда театра имени Моссовета (так театр называется с 1938 года по наши дни) взошла после прихода в 1940 году талантливого режиссера Юрия Александровича Завадского, ученика Станиславского и Вахтангова, того самого, кому Марина Цветаева посвятила свой цикл стихотворений «Комедьянт».
