Семён Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 4. Гражданская лирика и поэмы

До верхней тверди Дельта поднялась.
Ни берегов, ни быстрой середины.
А с севера, где буря поднялась,
плывут, переворачиваясь, льдины
и, оплывая, тают подле нас.
На них — волчата, кролики, кроты,
ища спасенья, суши, теплоты.

Вот так и наши слабые плоты,
скрипят их ненадежные крепленья;
на них мое встревоженное племя,
в корзинах наспех снятые плоды,
горшки, где племенные наши клейма,
и кучи сена — жалкие постели,
и топоры, какие взять успели…

Еще вчера на острове моем
костры полупогашенные тлели.
Внезапно я почувствовал, что дом
захлестнут разрушительным дождем,
что молнии змеятся между елей.
Я выбежал. По Дельте шла вода
с обломками сверкающего льда.

Я понял: это движется сюда,
и поднял всех — в мешки бросайте хлебы!
И вверх взглянул, ища укрыться где бы.
Но с севера шли мутные стада
угрюмых туч, и вот не стало неба,
и ливень смыл строения мои
и крова не оставил для семьи.

По грудь в воде плоты вязали мы,
нагих детей искали жены с воплем.
К утру наш остров был полузатоплен.
Свой скарб мы потащили на холмы,
об очаге скорбя, о ложе теплом.
Потом холмов не стало. Нас бросало
на трех плотах на ледяное сало.

Унялся ливень. Жены спят устало.
Лишь сыновья дежурят на плотах.
Я их веду. Водой весь мир устлало.
Над нами крики бесприютных птах.
Где гнезда их? Куда их гонит страх?
И нас куда?.. Но юг как будто светел.
Мне кажется — нас к морю гонит ветер.

Эй, сыновья! Инак, Ваель, — пора!
По два весла в уключины проденьте!
Лавины льдин идут на нас по Дельте,
грозящая приблизилась гора.
Не выпускайте из руки багра,
отталкивайте льдины, ибо вскоре
погибнем, если не пробьемся в море.

Отец, пробьемся!
Гребу сквозь лед.
Ваель, не бойся,
веди свой плот.
Среди разводий
есть к морю путь!

На небосводе
клубится муть.
Глаза туманят
льды и ливни.
На льдине мамонт
свесил бивни.
Плывут слоны
и, словно дремля,
за ними львы.
Инак, взгляни:
они мертвы?

Смотреть не время
нас отнесло,
левей весло!

На льдине тигр
кинжалозубый,
он тих и мертв.
Как ряд могил
поплыли зубры;
свисает ил
с их черных морд…

Ваель, очнись,
проснись, Ваель,
нас сносит вниз,
держись левей.
Багром по глыбе —
иначе гибель!

Вот — человек,
покрытый шкурой,
зарылся в снег.
За ним — медведь
косматобурый,
в глазницах смерть.
Отец, ответь:
что с ними было,
что их убило?

Догадываюсь: сверху — ледники
оттаяли. Их солнцем растопило.
И в водопады слились родники,
и вздулись воды северной реки,
а небо испарения скопило,
отяжелело и потопом вниз
обрушилось на гибнущую жизнь.
Я слышу струй неумолимый топот
о грудь равнин, они весь мир затопят,
и только гор гранитная гряда
останется свободна и горда…
Инак, Ваель — гребите мимо льда,
нас гонит в море бурная вода!

Вал водяной
идет горой,
он ледяной
покрыт корой.
Ваель, за мной!

Плот накренило.

Держи кормило!

Скорей, Инак, сближайся с младшим братом,
сцепись багром, свяжись канатом.
Уже мы в море, вижу мель…

Упал Ваель —
сбит водопадом,
иду за братом!

Инак, вернись!
Вам нет возврата.

Ныряю! Вниз!

Погибнут оба,
и нам конец…

Рычит воды голодная утроба,
но я в Инака верю — он пловец,
рыб и жемчужин розовых ловец.
Ваель моложе, вырос он особо,
свирелью нежной пестуя овец.
Погибнут оба? Нет, спасутся оба, —
Инак себе не скажет самому:
«Я разве сторож брату своему».
Утихло все. Ни ветерка, ни рева.
Ни первого не вижу, ни второго.

Кровь на волне,
О, горе мне!

Кровь на волне? Откуда эта кровь?
Всплывает тело… Нет, всплыла акула,
вот брюхом вверх ее перевернуло
распоротым. След от нее багров.
Вот и Инак, и кровь течет по скулам,
в зубах зажато лезвие ножа,
плывет, Ваеля за руку держа.
Мы спасены, и живы оба брата.
Ко мне, Инак! Лови конец каната!

В спокойном устье медленной реки
мы жили мирно и детей растили,
и клювы лебединые носили,
и прикрепляли к спинам плавники.
Себя мы звали дельфами, и были
глаза у нас, как небо, голубыми.
Кто создал нас? Кто породил — не помню,
я только помню луговую пойму
и помню место среди плавней, где
меня нашел в корзинке на воде
Амад. И я росла в его пещере,
где шкуры зверьи были мне постелью.
А сколько птиц на островах реки —
фламинго, чайки, цапли, кулики,
клювасты, длинноноги и пестры!
А под водой сновали осетры…
Сначала мы плели свои шатры
из камыша. Потом Амад из гор
принес руду и выковал топор,
срубил стволы и погрузил их в ямы
и теплый дом поставил с сыновьями.
Нас много стало. Он совсем седой.
Теперь наш дом и остров под водой.
Но есть Амад и уцелели дети,
плотами смело правят сыновья…
А я все плачу, думая о Дельте.

О, если б сети!
Вот стаей сельди,
вот скумбрия,
вот жирный жерех!

Вдали залив,
я вижу берег.
Листвой олив
покрыты мысы.
Там кипарисы,
луга, стада!
Скорей — туда,
там даже лучше!

Но сзади тучи.
Они не остановятся нигде
и ринутся неудержимым ливнем
на этот берег. В бешеной воде —
куда бы ни пристали — мы погибнем.
Одно для нас спасение — в труде.
Взять топоры с собой мы не забыли,
и там — деревьев стройных изобилье!
Ковчег построим, и пускай дождем
нас заливает — с ясною надеждой
всплывем на пик вершины белоснежной
и наводненье мира переждем.

Я вновь нырнул в урочный час,
держа приборы, в акваланге,
с двумя баллонами, как ангел,
сложивший крылья на плечах.

Иллюминировано дно
несметными радиоляриями,
и здесь, в естественном аквариуме,
вновь представление дано.

Как рампа, светится планктон
и освещает место действия,
и окунь машет, чародействуя,
хвостом, как розовым платком.

Камнями плоскими лежат
зелено-каменные камбалы,
глазки подводного ежа
следят за скатами и крабами.

И из расщелин потайных
полипы вытянули трубки,
и мылят греческие губки
медуз, висящих среди них.

Я узнаю своих друзей
среди туманных возвышений,
и дно похоже на музей
старинных кораблекрушений.

Здесь ружья некому держать…
Сейчас, как призраки минувшего,
обломки судна затонувшего
должны ковчег изображать.