Брендон Сандерсон - Архив Буресвета. Книга 1 : Путь королей
— Светлость, вы можете подойти, — пригласил тот, кланяясь ей.
— Вовремя, — проворчала Навани и, оттолкнув его, направилась к навесу.
Ренарин, поколебавшись, присоединился к ней.
— Светлость Навани, — приветствовал ее Садеас, сцепив руки за спиной. В своем алом доспехе, он выглядел внушительно. — Я рассчитывал сообщить вам новости во дворце вашего сына. Полагаю, катастрофа вроде этой слишком велика, чтобы удержать ее в секрете. Примите мои соболезнования в связи с потерей брата.
Ренарин тихонько ахнул.
Навани собрала все силы, скрестила руки, пытаясь приглушить крики отрицания и боли, что зазвучали в глубине ее души. Это было закономерно. Она видела такие закономерности повсюду. Например, в том, что ей не суждено было владеть чем-то ценным на протяжении достаточно долгого времени. Стоило осознать, чем она владеет, как это тут же у нее забирали.
«Спокойно», — приказала Навани самой себе.
— Объяснись. — Она смотрела Садеасу прямо в глаза. Этот взгляд Навани отрабатывала десятилетиями и с удовлетворением отметила, что он смутил великого князя.
— Светлость, мне жаль, — запнувшись, сказал Садеас. — Паршенди разбили войско вашего брата. Совместная тактика была глупостью. Дикари сообразили, что перемены несут опасность, и привели на эту битву всех солдат до единого, окружив нас.
— И потому ты... бросил Далинара?
— Мы отчаянно сражались, пытаясь пробиться к нему, но враг попросту задавил нас числом. Пришлось отступить, иначе мы бы тоже погибли! Я бы продолжил сражаться, но собственными глазами увидел, как ваш брат пал и паршенди с молотами набросились на него. — Садеас скривился. — Они хватали окровавленные куски осколочного доспеха как желанную награду. Варвары, монстры!
Навани почувствовала холод. Холод и оцепенение. Как такое могло случиться? Она наконец-то, после стольких усилий, добилась того, чтобы этот каменноголовый мужчина увидел в ней женщину, а не сестру. И вот...
И вот...
Она стиснула зубы и приказала себе не плакать.
— Я тебе не верю.
— Понимаю, что это тяжелая новость. — Садеас взмахом руки велел адъютанту принести ей стул. — Сожалею, что мне пришлось ее вам сообщить. Мы с Далинаром... ну, я знал его много лет, и, хотя мы не всегда видели один и тот же рассвет, я считал его союзником. И другом. — Он негромко выругался, глядя на восток. — Они поплатятся. Я это так не оставлю.
Он говорил так искренне, что решимость Навани дрогнула. Бедный Ренарин, бледный и с широко распахнутыми глазами, выглядел потрясенным до потери дара речи. Когда принесли стул, Навани отказалась сесть, и Ренарин рухнул на него, заслужив неодобрительный взгляд Садеаса. Юноша схватился за голову и уставился в землю. Он весь дрожал.
«Он же теперь великий князь», — поняла Навани.
Нет. Нет! Он станет великим князем, лишь если она согласится с тем, что Далинар мертв. А он не мертв. Не мог умереть.
«Все мосты были у Садеаса», — подумала Навани, окинув взглядом лесной склад.
Она вышла из-под навеса и кожей ощутила тепло солнца, клонившегося к закату. Подошла к своей свите.
— Ручку-кисть, — приказала она Макаль, в обязанности которой входило носить сумку с письменными принадлежностями. — Самую толстую. И чернила для возжигания.
Невысокая полненькая женщина открыла сумку и вытащила ручку-кисть, увенчанную пучком свиной щетины толщиной с мужской большой палец. Навани взяла ее, потом чернила.
Гвардейцы уставились на мать короля. А та окунула ручку-кисть в чернила цвета крови, опустилась на колени и начала рисовать на каменистой земле.
Искусство подразумевало творчество. В этом была его душа, его суть. Творчество и порядок. Взяв что-то простое и незамысловатое — немного чернил, чистый лист, — можно было создать нечто совсем другое. Что-то из ничего. В этом и заключается душа творчества.
Рисуя, она чувствовала, как по щекам текут слезы. У Далинара не было ни жены, ни дочерей; никто не мог за него помолиться. И потому Навани нарисовала молитву прямо на земле, велев прислужницам добыть еще чернил. На коричневатых камнях раскинулся огромный глиф, который можно было измерять шагами, и она все продолжала рисовать.
Вокруг собрались солдаты, и сам великий князь вышел из-под навеса, следя за тем, как мать короля трудится, подставив спину солнцу, как ползает по камням, то и дело исступленно окуная ручку-кисть в одну из чернильниц. Что есть молитва, как не творчество? Сотворение нового из пустоты. Создание просьбы из отчаяния, мольбы из муки. Поклон Всемогущему, претворение пустой человечьей гордыни в смирение.
Что-то из ничего. Истинный акт творения.
Ее слезы мешались с чернилами. Она использовала четыре полных чернильницы. Вдовствующая королева ползала по камням, опираясь защищенной рукой, вытирая пыль и размазывая чернила по щекам в те моменты, когда приходилось смахивать слезы с глаз. Когда глиф длиной в двадцать шагов, будто нарисованный кровью, был наконец-то закончен, она опустилась рядом с ним на колени. Чернила блестели на солнце, и Навани подожгла их свечой; состав мог гореть и в сухом, и во влажном виде. Огонь охватил всю молитву, уничтожая рисунок и посылая саму его душу к Всемогущему.
Навани опустила голову пред собственной молитвой. Всего один символ, но сложный. «Тэт». Справедливость.
Мужчины молча наблюдали, словно боясь по неосторожности испортить ее святое дело. Поднялся холодный ветер, знамена и плащи затрепетали. Молитва погасла, но не беда. Она и не должна была гореть долго.
— Светлорд Садеас! — взволнованно закричал кто-то.
Навани вскинула голову. Солдаты расступились, пропуская гонца в зеленом. Он поспешил к Садеасу и начал что-то говорить, но великий князь схватил его за плечо рукой в латной перчатке и жестом велел гвардейцам заслонить их от посторонних, после чего толкнул гонца под навес.
Мать короля по-прежнему сидела на коленях возле своей молитвы. Огонь выжег на камнях шрам в форме глифа. Кто-то приблизился к ней. Ренарин. Он опустился на одно колено, положил ей руку на плечо:
— Спасибо, машала.
Она кивнула, вставая; свободную руку покрывали красные чернильные пятна. Ее глаза все еще были полны слез, но она прищурилась, высматривая Садеаса за шеренгой гвардейцев. Его лицо уподобилось буре — оно налилось краской, а глаза заполыхали от гнева.
Навани повернулась и, пробившись сквозь ряды солдат, выбралась на край площадки для построения. Ренарин и несколько офицеров Садеаса последовали за ней — и все вместе они уставились на открывшийся вид.
По Расколотым равнинам к военным лагерям приближалось измученное войско во главе со всадником в сланцево-серой броне.
Далинар ехал верхом на Храбреце впереди войска из двух тысяч шестисот пятидесяти трех человек. Вот и все, что осталось от восьми тысяч, которые он повел на штурм Башни.
Долгий путь обратно через все плато дал ему время на размышления. Внутри у него по-прежнему бушевал ураган чувств. Он сжимал и разжимал левый кулак, пока ехал; князь одолжил синюю латную перчатку у сына. Понадобится несколько дней, чтобы собственная перчатка Далинара восстановилась. Или больше, если паршенди попытаются вырастить полный доспех из тех обломков, что он оставил. У них ничего не получится, если оружейники Далинара будут подпитывать его доспех буресветом. Брошенная перчатка разрушится, рассыплется в пыль, а доспех отрастит новую.
Пока что он взял перчатку Адолина. Они собрали все заряженные самосветы, что нашлись у двадцати шести сотен солдат, и использовали этот буресвет, чтобы зарядить и восстановить его доспех. Броню по-прежнему покрывали трещины, похожие на шрамы. Чтобы возместить весь причиненный ущерб, потребуется много дней, но доспех уже сейчас пригоден для битвы, если до нее дойдет.
Но битвы необходимо избежать. Далинар должен встретиться с Садеасом лицом к лицу, и нужно сделать это во всеоружии. Вообще-то, князь очень хотел ринуться вверх по склону в лагерь Садеаса и официально объявить о начале войны со своим «старым другом». Возможно, призвать осколочный клинок и прикончить его.
Этого не случится. Солдаты Далинара слишком слабы, а его собственное положение — слишком зыбко. Настоящая война уничтожит и его, и королевство. Надо предпринять кое-что другое. То, что защитит королевство. А отомстить можно и потом. Даже нужно. Но Алеткар превыше всего.
Он опустил синий бронированный кулак, стиснул вожжи Храбреца. Адолин ехал неподалеку. Они и его доспех зарядили, хотя теперь ему не хватало латной перчатки. Далинар сначала отказывался от предложенной сыном перчатки, но потом уступил рассудительным доводам Адолина. Если кому-то придется обойтись без нее, то пусть это будет тот, кто моложе. Доспех стирал разницу в возрасте, но без доспеха Адолин был юношей двадцати с небольшим лет, а Далинар — стареющим мужчиной за пятьдесят.
