Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком
— У нее командировка.
— Вот-вот. Знаем мы эти командировки.
Администратор время от времени поглядывала на Трубина, словно собиралась что-то ему сказать.
— Последний номер для Елизовой остзечлся. Я бы могла вам предложить, да право не знаю...
— А что такое?
— Есть у меня номер, но ключ сломан и застрял в замке. Пошла я отпирать, а он почему-то сломался.
— Я согласен взять этот номер.
— Согласны-то согласны,— в раздумьи проговорила администратор.— А вот, если случись пропажа...
Трубин заверил ее, что с собой у него нет никаких ценностей.
Она провела Григория в номер, показала на сломанный замок и снова повторила, как все это у нее произошло. Но он уже не слушал администратора, в голове стучало одно: «Даша Елизова... Здесь, этажом выше, Даша».
Они познакомились с полгода назад на каком-то совещании. Вскоре он повстречал ее в конторе, и она улыбнулась ему и кивнула. Потом они опять столкнулись нос к носу в конторе, когда она шла к Шайдарону, и они обменялись несколькими словами.
Как-то так выходило, что они виделись чуть ли не каждую неделю и все дольше простаивали возле конторы или на трамвайной остановке. Странно, что они не испытывали ни неловкости, ни неудобства друг перед другом, если даже разговор между ними вдруг иссякал и оба молчали.
Незаметно, само собой, у обоих возникло ощущение, будто они знакомы давным-давно.
С ней Григорий чувствовал себя не как с Флорой. Слушать ее было интересно и они могли, не замечая, проговорить час, а то и больше.
После института Даша специализировалась по бетону. Практику начинала в Молдавии. После демобилизации Николая Ильича она поехала с ним на его родину. Почему поехала? Так уж вышло. Знакомые спрашивали при встречах, родные спрашивали в письмах: «Ну как, замуж еще не вышла?» Надоело отвечать наигранной шуткой: «Никто не берет». Айв самом деле — никто. Все чаще приходила мысль: «Надо куда-то уезжать».
Когда познакомилась с Николаем Ильичем, он тогда постоянно болел, подолгу лежал в госпитале. Ей хотелось утешить его, сгладить ему боль. Он был так же одинок, как и она.
Даша носила ему цветы. Ничего другого он не принимал от нее. Да, она помнит прогулки с ним по каштановым, пахнущим морем, улицам. Ей казалось, что она любит Николая.
Да, у нее были сомнения в этом. Она проверяла себя. Боязнь одиночества, потребность о ком-то заботиться — это взяло вверх
Поздно вечером, возвращаясь с завода, она повстречала Трубина и сразу почувствовала какую-то смутную радость.
Он не был, как всегда, оживлен, и она это сразу заметила.
— Что с вами?—тревожно спросила Даша. — Вы откуда?
— Прогу-уливаюсь!—дурашливо протянул Григорий. — Был на вечернем сеансе. Да вот что-то приболел...
— Вас проводить?
— Что вы, пустяки!
— Провожу до автобуса.
До автобуса они не дошли. Боль в пояснице заставила его остановиться. Он попросил ее посидеть на скамейке. Ей пришла мысль увести Трубина на квартиру матери и вызвать врача.
— Вы далеко живете?
— А что? Я задерживаю вас?
— Пустое. У меня есть ключ от маминой квартиры. А мама в отъезде. Пойдете? Тут близко.
Было тревожно подниматься по темным лестничным клеткам. Гулко билось сердце, готовое вырваться из груди. .Перед ее глазами проплывало что-то неясное, бесформенное и снова стены окутывал мрак В мыслях все смешалось — и радостное, и страшное...
Даша постелила Трубину на диване, и все пыталась вспомнить, у кого из соседей телефон. Он лежал с закрытыми глазами, ничего не говорил и только пожал ей пальцы, когда она поправляла ему подушку.
Ему полегчало, боль утихла.
В тот вечер Трубин говорил ей о Софье, о том, почему она уехала. Даша поведала ему о молдавском городишке, о знакомстве с Николаем Ильичем, об извечном вопросе родных и знакомых: «Ну как, замуж еще не вышла?»
У нее вдруг возникло старое полузабытое чувство. Страх перед одиночеством, желание о ком-то заботиться. Только теперь с ней был не Николай Ильич, а Трубин. И она знала, что это чувство, явившееся из далеких годов, вызвано Трубиным. Она снова испугалась, как и тогда на темной лестнице...
Дгчна ему нравилась. Но он глубоко прятал свое чувство к ней. Не надо о ней думать. Ни к чему все это. Она замужем, у нее дочь.
О Флоре думать можно, она свободная. Ее можно полюбить.
Он так и старался думать о Флоре и не думать о Даше. Но приказывать себе оказалось не так-то просто. Флора отдалялась от него, ее облик тускнел и теперь уже не верилось, что когда-то в трамвае захотелось пойти за ней и узнать, кто она такая.
Не пришел бы Бабий к нему в гости, может, никогда Григорий не встретился бы с Флорой. Не болел бы часто Николай Ильич, Даша не пожалела бы его и не вышла бы за него замуж. Не сказал бы Григорий лишних слов в то памятное утро, не уехала бы Софья...Еся жизнь полна вот таких случайностей, и если смотреть на каждую из них, то ничего не обнаружишь из того, что бы говорило о связях между ними, о каких-то пересекающихся путях. А ведь связь существовала, пусть еле ощутимая, еле видимая, еле осязаемая. Если взять Софью и подумать... Из-за Софьи в его жизни появилась Флора. Это Бабий его познакомил с ней. А что Бабий? Тот сам, ни о чем не подозревая, был ниткой в клубке, начавшем разматываться руками Софьи. Не Бабий, Флоры могло бы и не быть. Но это и не важно. Важно, что кто-то была бы все равно. И вот в этом, и еще во многом существовала связь, и Григорий подсознательно чувствовал эту связь и тоже шел по нитке, разматываемой руками Софьи.
Все те месяцы после Софьи он жил желанием как-то ответить на ее уход. Это желание привело его к Флоре, а теперь вело к Даше.
Угадывая подсознательно то, что с ним происходило, Григорий не задумывался изменить что-либо для себя. Он лишь спешил. Если Флора отдалялась от него, надо было найти другую, и он часто ловил себя на том, что всякую девушку или женщину он рассматривал с мыслью: «А не лучше ли она Софьи?» Ему казалось, что Даша могла бы заменить Софью. Но он гнал прочь эту мысль, заставлял себя не думать об этом. Только как себя заставишь? Можно было бы попытаться, если бы сама Елизова... А сама Елизова, по всей вероятности, не хотела пойти навстречу ее робкому страху. Тот вечер, когда она привела его на квартиру матери, расшатал и без того ненадежное его сопротивление самому себе.
И вот перед ним опять испытание. Она тут, этажом выше, и он, может, если пожелает, пойти к ней. Если пожелает.
Григорий снял пиджак. Не торопясь, развязал галстук. Как будто он не собирался никуда уходить, но в душе уже все было решено. Вешая пиджак на спинку стула, он знал, что ни к чему все это, что скоро он снова его наденет. И снова повяжет галстук.
«Ну и что особенного, если я зайду к ней?»—думал он, убеждая себя в обыденности такого решения. Но сам-то он не верил в эту обыденность. Он ждал от этой встречи продолжения того, что было в тот вечер...
Даша покраснела, когда он после стука зашел к ней в номер. Григорий увидел вспыхнувший блеск и в то же время растерянность в ее глазах, и не мог понять, рада она или нет.
— Это вы? Наконец-то!— проговорила Даша, приходя в себя и машинально убирая со стола пудреницу, зеркальце и расческу.
На ней было простенькое платье, в каком, быть может, она дома готовила обед, но туфли были новые и губы накрашены.
— Почему «наконец-то»?—спросил, улыбаясь, Григорий.—Вы что, ждали меня?
— Ждала? Нет... то есть я видела вас там... —И она опять вспыхнула и стала с подоконника убирать на стол ту же пудреницу, то же зеркальце. — Какими судьбами? Рассказывайте. Давно ли здесь?
— Да нет, только что. Совершенно случайно узнал, что вы приехали.
— У меня тут дела, знаете... Со сваями нас дергали весь месяц. На полигонах даже готовили сваи. Десятиметровые, тринадцатиметровые. День и ночь... Поспишь часа три-четыре — и на завод. А теперь бетон на очереди.
— Сколько ваш цех дает бетона?
— Четыре тысячи кубиков, а требуют с меня восемь и даже заикаются о девяти. Теперь только подавай цемент, инертные материалы...
— И у меня сюда командировка. Необходимо договориться с заводом.
— Да вы присаживайтесь.
— Спасибо. Я на минутку. Хочу извиниться перед вами. Это все из-за меня тогда получилось. У вас были неприятности?— спросил Григорий, не глядя на нее.
— Григорий Алексеич, полноте!
— Все же я виноват.
— Ну что там! Лучше поговорим о другом — о чем-нибудь... Пишет ли Софья? Как у нее? Никакой переписки? Неужели она не вернется?
— А зачем ей возвращаться?
— Мне как-то не верится, что она насовсем уехала.
— Это почему же?
— Второй муж, говорят, редко бывает лучше первого. — Она искоса посмотрела на него веселыми глазами. — Я бы на это не пошла. Менять мужа...
Между ними продолжался тот, ни к чему их не обязывающий, временами с намеками разговор, от которого всегда легко отказаться, потому что понять его можно по-разному и в каждое слово вложить свой смысл, одному тебе понятный и доступный.
