Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком
— Какая там суть?— рассмеялся он.— Тебе скучно? Выпей и хандра пройдет.
Мы впервые, кажется, были с ним на «ты».
Вскоре я ушла домой и на улице почувствовала, что мне не хватает его пустых, ничему не обязывающих слов, его лица, смеющегося только глазами, его молчания, его медвежьей походки».
«Иногда мне кажется, что его улыбающееся лицо, как раскрывшийся бутон розы в шипах. Этот образ слишком уж красив. Но, как бы то ни было, а эта роза торчит... Да еше в шипах.
Видела его в театре. Я ревную его к нему самому, к его абсолютной независимости — сверх всякого!
Уверена, что он вполне чувствует мою заинтересованность им. Нет-нет да и отпускает по моему адресу шуточки, от которых то жарко, то холодно. А ему хоть бы что!
Но мне все-таки теперь легче. Он с Флорой сидел от меня двумя рядами ближе к сцене, часто к ней наклонялся, но я почти убеждена, что он думал обо мне. И уж во всяком случае, ревновать его к ней я считаю ниже своего достоинства.
Я все-таки теряю голову: доверяю свои сокровенные мысли записной книжечке, которая может быть оставлена, где угодно и брошена куда угодно. Ах, пускай!»
Сколько угодно и с кем угодно я могу разговаривать с нем. Сколько раз я бережно перебирала в памяти мгновенья, когда мы оставались вдвоем.
От Бабия я узнала, что Трубин ударил какого-то музыканта, который е войну служил вместе с ним, а потом сумел получить обморожение и уйти работать в клуб. Трубин считает его предателем.
Вторую ночь кряду видела Трубина во сне.
Пожалуй, только для того, чтобы видеть его, пошла к Флоре. Он там, и я как закаменела: мысли путаются, в голосе дрожь. Что- то ненужное предложила Флоре, чтобы уйти, и она меня охотно поддержала.
Я ушла, но меня снова потянуло туда, где он.
От Григория мы с Флорой узнали, что Чепезубов и Вылков прогуляли. Это после того, как они полотенцами привязали комендантшу к стулу. Трубин теперь их не замечает, не называет ни по имени, ни по фамилии. Будто их нет в бригаде. Они в подчинении у Михаила Гончикова.
Григорий спросил у меня, что я думаю об этих парнях и о нем самом, как о бригадире. Я сказала что-то о роли бригадира в воспитании молодых рабочих. Григорий махнул рукой и добавил, что Вылкова и Чепезубова вызывали, куда надо, и мастер с ними беседовал, а он, Трубин, предпочитает по-мужски...
— Как это?—не поняла я.
— А вот так,— сказал он.— Тонкий мужской подход.
Я замолчала. Что тут добавить?
«Болезнь» начинает принимать необычно большие размеры. У меня такое настроение... Чувствуя себя выброшенной за борт жизни. Нет ни поддержки, ни истинного сочувствия. Ни от кого! С Флорой какие-то тяжелые отношения.
И в тресте все так же. Идти к Шайдарону за новым приказом? Не хочется. Он занят и ему не до меня. Встретила его вчера. Прошел и кивнул головой. За ним бежал мужчина в брезентовом плаще и просил о чем-то. Я расслышала слова Шайдарона: «Среди тысячи обгоревших спичек, валяющихся на улице, легче отыскать одну неиспользованную, чем мне добыть вам кубометр бетона».
И после такого я еще полезу к нему с какими-то траншейными мостиками и сигнальными фонарями!
Все отрадные минуты у меня связаны с Трубиным. И я так далеко зашла в своей несбыточной фантазии. Недосягаемый... и он мой! Просто ужас.
Трубин все же неисчерпаем и уж Флора-то, наверняка, его не исчерпала и не исчерпает!»
«Флора сказала мне: «Кажется, я скоро с уверенностью тебе скажу, что Григорий неравнодушен к Даше Елизовой. Он всегда теперь ссылается на то, что у него вечерняя работа. Раньше что-то я не замечала за ним подобного».
Эта Даша — единственная женщина, к которой я способна ревновать, хотя мне и говорили о ней недостойное. Но это — говорили...
Она начальник цеха на железобетонном заводе, а ее муж у нас в тресте инженер-экономист. Бледный, малокровный, но хочет выглядеть сильным. Здоровается — жмет руку изо всех сил. Зовут его Николай Ильич, а за глаза — Коля-милый. Он милейший во всех отношениях человек. Выполнит любую просьбу и от кого угодно, если, конечно, в его возможностях. Он покупает для трестовских билеты в театр, занимает очередь в столовой, выясняет, в каком настроении пришел Шайдарон.
Он может пройти к Шайдарону и заязить:
— Олей Очирович, я не могу найти чертежи. Их нигде нету.
— Нету?— переспрашивает начальство.— А вы поищите.
— Я уже искал,— упавшим голосом продолжает Коля-милый.
— Ну еще поищите.
— Хорошо, Озен Очирович. Я еще поищу.
Так выясняется, что начальство «в духе».
А бывает наоборот.
— Опять у вас что-то с расчетами!?—возмущается Шайдарон.
— Не могу найти, Озен Очирович. Искал-искал...
— Где вы находитесь? Что вы строите?
— Комбинат.
— Нет, вы строите новую жизнь! Отправляйтесь и через полчаса всю документацию ко мне на стол.
Коля-милый такой рассеянный, что с ним каждый день что- нибудь да случается.Ну, а жена у него... Что о ней написать? Я мало ее знаю. Худощавая и высокая... Лицо в общем-то красивое, чуть увядшее. Или от возраста, или от чрезмерного употребления косметики. Курит. В руках у нее всегда папироса со следами губной помады. Иногда она бывает в тресте и разговаривает с нами. В общем-то держится корректно и вежливо, но снисходительно. И улыбается, и слова тянет, будто кому одолжение делает. Все-таки начальник цеха. А может, я ей завидую? По-моему, она воображает из себя... Впечатление порой такое: смотрите, как я могу!
А вот то, что говорили о ней недостойное...
Даша вечером встретила Трубина. Тот шел откуда-то и у него начались боли в позвоночнике. Она отвезла его на квартиру к матери. Квартира пустовала. Мать была на курорте. Там Даша пробыла какое-то время, заперла Трубина и отправилась за врачом. А муж ждал ее на улице и что-то заподозрил. Он вырвал у нее ключи и — туда...
Николай Ильич нашел Трубина лежащим на диване, а на столе недопитую бутылку вина.
Ни Трубин. ни Даша, не подходят, мне кажется, для мелодрамы. А Флора другого мнения.
Вчера у Коли-милого допоздна горел свет. Я возвращалась с последнего сеанса. И зашла в трест. Он сказал, что у его жены скопилось много поручений от Шайдарона. На стройке разворачиваются бетонные работы. Со сваями дело идет к концу, а вот с бетоном на главном корпусе только начинают. Говорят, чуть ли не четыреста рабочих выделяют. А завод железобетонных изделий у нас маломощный. Ну вот, начальнику цеха бетона Елизовой есть над чем голову поломать. Ей придется докладывать на партийном комитете: что нужно для увеличения производства бетона...
И еще я узнала, что к концу дня звонил Трубин. Меня уже не было тогда. Он спрашивал меня».
«Сегодня узнала, зачем он звонил. Просил передать Флоре, что уезжает в командировку на фабрику инертных материалов. Пробудет там дня два-три. Наши договорились с автохозяйством брать там гравий. Фабрика обеспечивает погрузку. А Трубин должен все «увязать и согласовать».
И вот что неприятно: туда же едет Елизова. Коля-милый сказал про ее командировку случайно. Цеху бетона не хватает сырья, и Елизовой поручено договориться с дирекцией фабрики об увеличении отгрузки гравия, песка и щебня. Все это похоже на правду. Но не обязательно же самой Елизовой ехать. У нее маленькая дочь... Могла бы послать кого-то из своих инженеров. Неужели она и Трубин сговорились? Неужели тогда, в пустой квартире, Елизова вела себя иначе, чем я думаю?
Весь день Трубин решительно не идет из головы, все мелочи напоминают мне о нем».
Глава девятая
В гостинице не оказалось свободных мест, и Григорий стоял в растерянности, досадуя на себя, что загодя не позвонил на фабрику и не попросил заказать номер. Вместе с ним в ожидании номера томились бригадир монтажников Цыбен Чимитдоржиев и бригадир плотников Аким Твердохлебов. Аким приехал на лесозавод за колотой дранкой, а Цыбен гостил у родственников в улусе и возвращался домой
Администратор разговаривала с Чимитдоржиевым, как со старым знакомым.
— Цыбен,— говорила она ему,— ты бы мог давно снять угол у какой-нибудь старушки, чем всякий раз являться ко мне и требовать.
— Помилуй, бурхан, у старушки...— отвечал Цыбен.— Я бы у тебя снял.
— У меня нет свободных углов,— улыбалась женщина.
— Можно и не в углу. Поставим койку посреди комнаты.
Чимитдоржиев и Твердохлебов поговорили с Трубиным, поболтали и пошутили с администратором и ушли, оставив ей для присмотра свои вещи.
Уходя, Цыбен сказал администратору:
— Смотри, дорогая, притесняешь мужчин. Пожалеешь потом. Звать будешь — не пойду.
— Раз все занято...— продолжала та улыбаться.
— А для начальницы Елизовой не занято?
— У нее командировка.
— Вот-вот. Знаем мы эти командировки.
Администратор время от времени поглядывала на Трубина, словно собиралась что-то ему сказать.
— Последний номер для Елизовой остзечлся. Я бы могла вам предложить, да право не знаю...
