Никола Седнев - В окрестностях Милены
— Ну, в десять я отвезу вас домой.
— Если хотите, я могу остаться у вас на всю ночь, — прошептала шатенка Галя.
* * *
Шприц выплюнул вверх пробный фонтанчик.
— Вы еще хорошо отделались, — сказал врач в белом халате, — всего-навсего банальная гонорея. Могло быть и похуже...
И вонзил мне в ягодицу раскаленный добела шампур.
* * *
Я плескался и нырял, не заметив Милены, которая прокралась по песку и спряталась за пирсом.
Когда раздался призыв моего мобильного телефона, я направлялся к своим вещичкам, прыгая на одной ноге, чтобы вытряхнуть воду из уха.
— Приветик, — сказал в трубке голос Милены.
— Здравствуй. Ты где-то близко, я чувствую тебя.
— Я здесь, — Милена появилась из своего укрытия. Она была в рубашке-распашонке без пуговиц, завязывавшейся полами на животе так, чтобы оставлять полуобнаженными груди, и новеньких, искусственно сношенных, с показушными заплатами джинсах — эстетика обтрепок, оперетта с поддельными нищими в перекормленном мире.
— Я слушаю, — отозвался я.
— Я люблю тебя, — прозвучало в мобильнике. Я залился хохотом. До колик в животе.
— Ну, спасибо, — сказал я трубке, когда наконец, отсмеявшись, вновь обрел дар связной речи. — Развеселила. Давненько я так не смеялся — от души. А Джону не будет больно?
— Зачем он мне нужен? Он дурак.
— Ты ведь получила все, чего хотела — главную роль в кино, да еще у самой Доры Филатовой, твои фото уже появились в журналах. — Я прихватил свои манатки и направился в раздевалку. — Чего тебе еще от меня нужно?
— Я не могу без тебя.
— Что такое — Джон тебя бросил? Понадобился я?
— Нет, это я его бросила. Он вообще никакой не Джон, он Ваня, просто он говорит всем, чтобы его называли Джоном.
— Иван, родства не помнящий, — заметил я, выходя из раздевалки. — Псевдо-Джон... Ой, как нам хочется сойти за американцев, только рожи свои рязанские да черниговские куда денешь, рожи выдают...
— Я связалась с ним только для того, чтобы определить самое важное для себя — смогу ли я забыть тебя, или ты — это на всю жизнь. Понимаешь, ну, это был просто эксперимент. Как видишь, оказалось, мне без тебя никак. Просто я люблю тебя.
— Просто ты начинающая потаскушка, — сообщил я, прижав мобилу к уху плечом, так как решил выкрутить на ходу плавки.
— Виталик, если я не буду с тобой, мне конец, — сказала она, плетясь за мной в отдалении.
— В каком смысле?
— Я только теперь поняла, что означают твои слова «кино съедало с потрохами многих». Без тебя я пропаду.
— Ты сиганешь с крыши? — иронично осведомился я.
— Я сама себе противна. Я вела себя как дрянь. Прости меня, пожалуйста. Я люблю тебя. Я пойду за тобой на край света...
Я резко остановился и обернулся. И успел увидеть, как «инстинктивным» движением рука Милены сметает с лица несуществующую паутину. Я хмыкнул и сказал в трубку, продолжая свой путь:
— Если тебе нужна помощь в реализации твоего, гм, таланта, я всегда помогу. Но для этого тебе совсем необязательно разыгрывать любовь ко мне.
— Какой ты глупый... Я действительно люблю тебя.
— Из какого глаза ты сейчас пустила слезку — из левого или правого?
— Я не притворяюсь сейчас. Это не уловка, клянусь. Может, вначале это и было... немножко... не скрою... первое время. Я очень жалею об этом. Я никогда больше не буду тебя ни обманывать, ни разыгрывать.
— Послушай, дорогая...
— Как ты меня назвал — дорогая? — встрепенулась Милена, точнее, ее голос в беспроволочной трубе.
— Не придирайся к словам. Послушай, Милена, я не комната, в которую можно зайти и выйти, и опять зайти, когда захочется. Я человек. Может, не самый лучший, наверняка не самый лучший из людей, но все-таки человек.
— Подожди, не клади трубку. Алло!
— Мне давно надоели твои бесконечные хитрости! — сказал я, надевая футболку.
— Виталичек, ты мне снишься каждую ночь, — жалобно сказала она. — Один и тот же сон. Будто я сплю, а ты пришел к моему окну, стоишь молча, смотришь на меня... А у меня сердце замирает...
На безлюдный пляж спускалась женщина с собачкой, расстегивая на ходу халат, под которым расширяющимися фрагментами по мере освобождения очередной пуговицы вылуплялся бирюзовый купальник. Она улыбнулась — действительно, смешно: два человека в десятке шагов друг от друга общаются посредством телефона. Я, не останавливаясь, посмотрел ей вслед. Лет тридцати. Хорошая фигура. Доброе милое лицо. Без обручалки. Вот с такой надо было связываться, а не с этой соплей малой, у которой семь пятниц на неделе.
— Понятно, — вежливо и сочувственно сказал я.
— Ты опять думаешь, что я лицемерю... Ну, что ж, я получаю, что заслужила. Оставь мне хоть маленькую надежду. Умоляю, не отталкивай меня сейчас. Позвони мне потом сам и скажи, что ты решил. Ну, пошли меня, только не сейчас, прошу тебя. Пожалуйста, ничего не говори больше, просто отключи трубку. Я буду ждать твоего звонка сколько понадобится — год, два, три... Я люблю тебя.
Как и было велено, я нажал на кнопочку, прерывающую связь. Мобильный телефон прикрепил к поясу шортов и зашагал вверх по лестнице. Прощай, Милена! Я буду еще долго разговаривать с тобой, хотя тебя рядом не будет.
* * *
Редкостная непосредственность, легкость необыкновенная при переходе из одного состояния в другое, словно внутри у нее все было на хорошо смазанных шарнирах, невообразимо динамичное, постоянно меняющееся, как в калейдоскопе, настроение, богатство внутреннего мира — сложного, противоречивого, с изысканными перетеканиями, дивной нюансировкой — абсолютно без всяких перепон и проволочек, мгновенно во всех тонкостях отражающееся на лице (если, конечно, она позволяла реальным эмоциям проявляться, а не корректировала их, не заменяла совсем другими по ходу пьесы, каковой для нее была жизнь), — это Милена.
Она поражала меня крайней неравномерностью, полярностью своего интеллекта. Иногда в своих суждениях представала не по возрасту умной, проницательной и изящной, а порой — ужасно вздорной и вульгарной, причем бывало, что перепрыжки от умнички к дурехе или наоборот не наблюдалось часами, а то вдруг несколько раз в течение минуты. Мозаичная Милена...
Другими словами, ординарность в ней отсутствовала напрочь. «Золотая серединка» в Милене хронически отдыхала, как, впрочем, и какая бы то ни было определенность вообще.
Серединки как таковой, того, что принято считать нормальным, в ней не было от природы. Одни крайности.
Это все лишний раз свидетельствовало о ее огромном таланте. И еще — о неустойчивой психике. Что, впрочем, одно и то же.
Я закрываю глаза, и Милена тотчас возникает передо мной — прихотливый и одновременно плавный, мягкий рисунок губ, ее чудно подвижное лицо, на котором не только отражались малейшие оттенки чувств, но порой и радость и печаль одновременно, и ее манера без видимой связи с темой разговора неожиданно по-детски грустненько вздыхать или вдруг безотносительно к происходящему озаряться чуть заметной улыбкой, словно в глубинах ее естества постоянно шел другой, свой, потаенный, более интересный фильм, не совпадающий с кинолентой «Внешняя жизнь Милены», и ее, только ей присущий поворот головы, и микроскопическое, немного нетерпеливое движение плеча, и доверчивая интонация, выдающая недалеко притаившееся ожидание чуда, детскую веру в птичку, которая сейчас откуда-то куда-то вылетит, и это все — Милена.
Если другие ее сверстницы, или скажем так — все женщины, которых я встречал когда-либо, напоминали гравюру, то Милена — полноцветную живопись маслом, сквозь которую время от времени таинственным образом проступают следы множества женских портретов, ранее написанных на этом же холсте.
* * *
Моя попытка ознакомиться с кинокартиной, в главной роли которой снялась Милена, закончилась досрочно на завязочном эпизоде, где Джон, он же Иван, едет на открытом джипе, он же «уазик», рядом с идущей параллельным курсом Миленой. Я расколошматил вдребезги с последующим тщательным растаптыванием ногами кассету, а за компанию с ней — и видеомагнитофон, после чего завалился спать.
Печатный гомон кинокритиков по поводу изумительной, восхитительной игры самородка — нигде и никогда не учившейся актерскому ремеслу дебютантки Милены Федоренко в новой высокоталантливой, с глубокими раздумьями о судьбах современного мира ленте Доры Филатовой тоже прошел мимо меня — я их, рецензентов, просто не читал, я вообще ничего не читал.
Это другая, похожая на нее получала призы на кинофестивалях, не она.
Была девочка Милена, она разговаривала с цветами и собаками. А теперь ее нет. Мухи съели.
* * *
Внутренность огромного съемочного павильона холодила полумраком, а через открытые настежь двери, которые скорее можно было назвать воротами паровозного депо, виднелась киностудийная зелень, облитая солнцем.
— Идет! Идет! — послышались возгласы.
