Михаил Валин - Дети Гамельна. Ярчуки
— Ты что?! – тут же вскинулась ведьма. – Положи, где взяла. Оно нам и даром не нужно.
Панночка вновь заёрзала, укладываясь на живот, но тут Сух-Рука, видать, подустав и озлобившись, нагло швырнула свиток в яму.
— Что творите, варвары! – ведьма подскочила к кладу, одним махом рванула прочь Анча, тот поволок за ноги паненку… Но было поздно – в яме что-то завозилось.
— Зарывайте, дурни! – гаркнула Фиотия.
Слуги похватали лопаты, Хома сунул пистолеты за кушак, принялся швырять на дыру остатки досок. Не особо выходило: часть крышки и земли провалилась вниз, часть вылетела обратно – крепкий ком глины угостил гишпанца по лбу. Потом из подземной прорвы что-то начало выкарабкиваться. Хома больше с изумлением, чем с испугом, увидел на редкость мелкого беса: согнутого, тощего, с паскудной рожей и волосьями сплошь в колтунах. Мерзкое создание закрутило головой, тараща свои рачьи глазки.
— Не выпускай! – скомандовала ведьма.
Не пристало казаку перед погаными карлами отступать – Хома ткнул мелкого чёрта лопатой, сшибая обратно в дыру, да нечисть оказалась цепкой. Бес ухватился лапами за инструмент, прихватил его зубами…
Хома и охнуть не успел, как лопата оказалась погрызена до самого черенка. Да что ж за тварь такая?! Да подавись ты…
Чахлый, но грызучий чёрт немедля выплюнул выпущенный казаком остаток лопаты и вдвойне усерднее полез из ямы. Хома выхватил пистолет…
— Не шуми сразу, все полезут! – предостерегла ведьма.
Да что такое?! Откуда еще и «все»?!
— Бечь нужно! — призвал кобельер, в два прыжка оказываясь весьма далеко от клада.
— Куда?! Шпагой его руби! – Хома схватил кирку.
Панночка опередила – свистнул молот, высоко вознесенный нежными ручками, и тяжелая железяка опустилась на вытянутую башку подземного чёрта. Раздался звонкий костяной звук, но бесов череп выдержал – видать, из сплошной кости в пекле точили. Хелена немедля двинула стойкую нечисть ещё разок – звонче вышло, но чёрт лишь растопырился над разворошённым кладом, словно над нужником расселся. Прыти, правда, поубавил – лишь уродливой головой мотал. Хома ткнул его киркой под рёбра, пытаясь спихнуть в дыру. Нечисть, хоть и оглушённая, за инструмент немедля уцепилась. Казак пихал супротивника изо всей силы, но чёрт стойко упирался, его колени растопыривались всё шире и шире, разрастаясь и становясь всё голенастее. Да это не чёрт, а вовсе паук какой-то!
Клац-клуц-клац! – разнеслось над пожарищем. Панночка разошлась и крушила вражину со всего маху, только молот и летал. Сокрушить, может, и не удалось, но вбила лихая дивчина врага в дыру, словно сваю в песчаное дно пруда-ставка. Ещё корячились тонкие паучьи колени, но голова уже ниже ушла. – Хрум! – молот сломил ногу чёрта, было слышно, как тот плюхнулся на дно тайной ухоронки.
— Прикопать бы, да вот только… — начал Хома и задохся…
Из дыры вылезла тонкая рука, шустро скребя пальцами с грязными ногтями, поползла на звук казацкого голоса. Удлинялась и удлинялась, словно диковинный побег вьюнка волшебно рос. Опомнившись, Хома ударил каблуком по мерзким пальцам. Скрипели под сапогом паучьи косточки, но бесовы пальцы всё норовили ухватиться за обувку: то ли разуть казака, то ли выше взобраться. Не-не, определенно выше стремились, не иначе как к горлу!
Хелена била по живучей руке молотом, да только попасть было трудно – чертова конечность извивалась, куда там той прищемленной гадюке. Вздрагивала земля под ногами, взлетали комья от плуга-молота, металась, пытаясь спастись, чёртова рука. Все ж и по ней попадали крепко, и когда та чуть попритихла, взмокший Хома подхватил лопату и принялся скидывать измочаленную конечность в дыру. Останки руки трепыхались, подобно поганому щупальцу неведомого чудища, но всё ж шлепнулись вниз.
— Отойди, дурень! – приказала ведьма, пятясь прочь с узлом добычи и Сух-Рукой.
Хома поспешно отступил. Гух-гух-гух, — резво заработала за стеной своим молотом панночка.
— Под низ вдарь! – азартно пискнул невидимый пан Анч.
Хома видел, что в яме опять что-то шевелится, но тут панночка выдала особо крепкий «гух» и угол ещё стоящей стены начал заваливаться, накрывая яму. Поднялось облако пыли…
Чихая и кашляя, кладоискатели отошли подалее от захоронки.
— Вылезет или нет? – спросил, отряхиваясь, Анчес.
— Чего ж ему не вылезти, — с тревогой сказал Хома. – Была бы каменная стена, а то саманная. Хотя и толстая. Не, вполне может подкопаться. А может и не совладает – хороший кус упал.
— Нам до того дела нет, — отрезала хозяйка. – Ногами шевелите, хвилософы. С утра помрёт наш пан, домовина ему готова. Погрузим покойника да распрощаемся с гостеприимным Пришебом.
***
До дому вернулись благополучно. Нести увесистый горшок с золотом было несподручно. Но приятно.
Перекусил Хома добрым шматком колбасы с хлебом и тремя луковками, наскоро запил взваром, да и бухнулся почивать. Мелькнула мысль, что самое время горилки выпить, но лениво было вставать. Всё ж утомительное дело это кладоискательство. Хотя и выгодное – это же сколько за ночь золота наковыряли!
— А крепкие здесь черти, — сказал Хома сотоварищу, тоже бухнувшемуся на свою лавку.
— Да отчего черти?! – заворчал кобельер. – У тебя что ни ткни – то чёрт. Вовсе это не чёрт, а вообще маззиким[54]. Совершенно иная порода.
— Да кто их, бесов, разберет, — зевнул казак. – Расплодилось дьяволова семени – плюнуть некуда.
Кобельер спорить не стал – хозяйка дала ему на сегодня вольную, поскольку была занята пересчитыванием добычи. Потому засопел счастливый гишпанец, едва вытянулся на лавке.
***
Утром сотоварища растолкал гишпанец – пан-лях отмучался, надлежало за ксёндзом идти и иными печальными заботами заняться.
***
День выдался хлопотным. Пока то, пока сё, пока службу служили, пока покойника в гроб клали да мёдом тело заливали – случай важный и нечастый, ведь ещё везти и везти усопшего до фамильного кладбища. Хома с плотником спорил и иные сложности устранял – гишпанец и паненка в тех делах помощь оказать никак не могли. Хелена прилюдно с большим трудом пару слезинок выдавила, да и в комнату забилась. Безутешная дочь, что с неё возьмешь. Хозяйка выправляла бумаги у войта, торопила с отъездом, да где там успеть – только с похоронным делом заканчивать стали, так такой ливень ухнул, будто сами небеса над Пришебом разверзлись, шляхтича-покойника оплакивая. Хома, накинув на голову пустой мешок, допрыгал по лужам до конюшни, проверил лошадей и карету – всё в порядке, хоть сейчас запрягай. Да куда ж ехать – не шлях, а болото безбрежное.
***
Сидели в комнатке, Анчес накрыл стол. Следовало помянуть покойника, пусть и не особо с ним близки были. Хома так и вообще запамятовал, как ляха звали. Ну да ладно. Гроб добротный, мёда не пожалели. Родному человеку, и то столько одолжений за день не свершишь. Особенно, если сиротой довелось родиться.
— Достойный был человек, хотя и грешный, — молвил Анчес, ставя на стол миску с жареными, щедро обсыпанными тмином рёбрышками.
— А отчего же такой грешный? – полюбопытствовал Хома.
— А ты много на наших шляхах встречал святых мирян? – усмехнулся гишпанец. – А наш покойник и вовсе шляхтичем был.
Хома кивнул. Это да, какой из шляхты может быть святой?
Анчес отчего-то покосился на паненку. Та всё в окно смотрела, да плечики чуть заметно вздрагивали.
— Тю, гишпанская твоя морда, — в сердцах молвил Хома. – Ты что ж язык распустил? Отец он ей, пусть и частично. Какой ни есть, а отец.
— Так я сугубо в философском плане, — оправдался кобельер. – А вообще раз отец, так, несомненно, уваженья заслуживает.
— Ясно, заслуживает. Вот и помолчал бы ты. А то в лоб этак и брякаешь. Сразу видно, московит. У вас все по нахальному.
— Не московит я!
— Московит-московит. По говору вмиг понятно. «Ны маскавыт». Говорить по-людски научися. А лучше, вообще молчи.
— Ты мне поприказуй еще, спитая харя!
Хома показал наглецу кулак. Безродный наглец схватился за шпагу. Посмотрели друг на друга, Анчес сморщил свой длинный нос, Хома махнул рукой. Спорить, и правда, не имелось настроения.
Пошли к окну.
— Пойдем, пригубишь, — сказал казак, глядя в затылок, туго повязанный черным платком.
— Пошли, помянуть надобно, — подтвердил гишпанский самозванец.
Хелена не шевелилась, но когда подхватили под руки, выдираться не стала.
Сели за стол. Молча выпили по глотку – горилка попалась какая-то вовсе безвкусная. Хома поморщился, выбрал в миске самое затминенное рёбрышко, сунул в руку панночке. Ничего, начала бедняжка жевать, хотя по щекам слезы текли. Эх, жизнь. Вот и пойми её, дурную. Ночью молотом всё подряд несла, а сейчас слезы льет.
В соседней комнате, вольготно вытянувшись на наконец опустевшем ложе, негромко похрапывала пани Фиотия. Им, ведьмам, хоть что. Навидались за свою нечистую и длинную жизнь всякого, закостенели.
