Кен Уилбер - Краткая история всего
В.: Стало быть, это разные способы рассмотрения мира?
К. У.: Да, но нам нужно быть предельно осторожными здесь. Это может показаться занудством, однако на самом деле это крайне важно: дело не в том, что есть некий один-единственный предзаданный мир, на который мы смотрим по-разному. Скорее, по мере того как Космос всё более полно себя познаёт, возникают разные миры.
Это можно сравнить с тем, как жёлудь вырастает в дуб. Дуб не является другой картиной того же самого неизменного мира, присутствующего в жёлуде. Дуб имеет в себе совершенно новые компоненты, которые отличаются от всего, что можно найти в жёлуде. У дуба есть листья, ветви, корни и так далее, и ничего из этого не присутствует в действительном «мировоззрении» или «миропространстве» жёлудя. Разные мировоззрения создают разные миры, задействуют разные миры, а не являются просто одним и тем же миром, рассмотренным с разных сторон. Водораздельный хребет постмодерна
В.: Я понимаю разницу, однако звучит и вправду занудно. В чём именно значимость этого различия?
К. У.: Оно невероятно важно, ведь во многом это и есть великий водораздельный хребет, отделяющий модернистский (современный) и постмодернистский (постсовременный) подходы к знанию. И нам стоит учесть эту экстраординарную революцию, развернувшуюся в человеческом понимании.
И на самом деле, просто невозможно продолжить беседу на данные темы без того, чтобы не обсудить судьбоносные различия между современными и постсовременными подходами к знанию. Но всё не настолько сухо и скучно. Во многом это даже представляет собой ключ к обнаружению Духа в постсовременном мире.
В.: Что ж, вы говорили о модерне и постмодерне...
К. У.: Слышали ли вы обо всех этих подходах к знанию — так называемых «новых парадигмах»?
В.: Ну только то, что, похоже, все стремятся заполучить новую парадигму. Или новые парадигмы, во всяком случае.
К. У.: Да, в общем, старая парадигма, которую никто не хочет, — это парадигма Просвещения, также известная как парадигма модерна. У неё есть десятки других наименований, и все они произносятся с презрением и отвращением: ньютоновская парадигма, картезианская парадигма, механистическая парадигма, парадигма зеркала природы, парадигма отражения.
Как бы мы её ни называли, данная парадигма теперь считается безнадёжно устаревшей или, по крайней мере, серьёзно ограниченной, и все страстно жаждут заполучить новую, а следовательно, постсовременную парадигму — или парадигму пост-Просвещения.
Однако, для того чтобы понять, что представляет собой парадигма постмодерна, или постсовременности, нам необходимо понять того зверя, которого пытаются ею заменить.
В.: Нам нужно понять фундаментальную парадигму Просвещения.
К. У.: Да. И фундаментальная парадигма Просвещения известна как парадигма репрезентации. Она состоит в идее, что, с одной стороны, мы имеем личность, или субъекта, а с другой стороны, эмпирический или чувственный мир, и всё достоверное знание заключается в создании карт эмпирического мира — одного-единственного и простого «предзаданного» мира. И если эта карта верна, если она верно передаёт, или репрезентирует, эмпирический мир (то есть соответствует ему), тогда она и есть «истина».
В.: Вот почему это называется парадигмой репрезентации.
К. У.: Да. Карта может быть реальной картой, или теорией, или гипотезой, или идеей, или схемой, или концепцией, или некоего рода репрезентацией — в общем, своего рода картой объективного мира.
Все основные теоретики Просвещения, неважно, придерживались ли они атомизма, холизма или же какого-то промежуточного воззрения, — все они подписывались под этой парадигмой репрезентации, под убеждённостью в существовании одного-единственного эмпирического мира, который можно терпеливо картографировать при помощи эмпирических методов.
И, пожалуйста, помните следующее: считался ли мир атомистическим или холистическим, совершенно не имеет значения. Все они пребывали в согласии относительно самой парадигмы картирования.
В.: Но чего же неправильного в парадигме репрезентации? Я имею в виду, что мы всё время именно этим и занимаемся.
К. У.: Суть не в том, что она верна, а в том, что она попросту очень узка и ограниченна. Однако сложности с парадигмой репрезентации имеют весьма тонкий характер, и потребовалось очень много времени — на самом деле несколько столетий, — чтобы осознать, в чём же состояла проблема.
Есть много способов обобщения ограничений парадигмы репрезентации — идеи, что знание, по сути, состоит в создании карт мира. Однако самая простая проблема с картами заключается в следующем: они упускают из виду самого картографа. Совершенно игнорировался тот факт, что сам картограф мог привносить что-то в картину!
В.: Всё это отражение и картографирование оставило без внимания самого картографа.
К. У.: Да. И неважно, насколько разнообразными были многочисленные нападки со стороны постмодерна, все они были едины в своей атаке на парадигму репрезентации. Они идеальным образом атаковали парадигму отражения, парадигму «зеркала природы» — идею, что есть просто один-единственный эмпирический мир, или эмпирическая природа, и что знание состоит исключительно в отражении, отзеркаливании или картографировании этого одного-единственного истинного мира. Все, кто выступил на стороне «пост-Просвещения» или «постмодерна», согласились в том, что идея «зеркала природы» была необычайно, безнадёжно и тотально наивной.
Во всех трудах великих теоретиков «постмодерна» — в особенности начиная с Канта и продолжая Гегелем, Шопенгауэром, Ницше, Дильтеем, Хайдеггером, Фуко и Деррида — мы обнаруживаем мощную атаку на парадигму картирования, ведь она неспособна принять во внимание личность, которая в первую очередь и создаёт карты.
Личность не просто спрыгнула на землю с парашютом. Ей свойственны свои качества, свои структуры, своё развитие, своя история — всё это управляет тем (и оказывает влияние на то), что мы будем видеть, равно как и то, что мы вообще способны увидеть в этом, как полагалось, «одном-единственном» мире, лежащем вокруг нас. Сам парашютист по уши увяз в контекстах и культурных фонах, которые в первую очередь-то и предопределяют, что он способен увидеть!
Стало быть, великое открытие постмодерна состояло в том, что ни личность, ни мир не есть нечто просто предзаданное, а напротив — существуют в контекстах и фонах, которые имеют свою историю и проходили своё развитие.
В.: Которые сами эволюционируют.
К. У.: Которые эволюционируют, верно. Картограф не является некоей маленькой, развоплощённой, внеисторичной, самостоятельной монадой, стерильной, изолированной и незатрагиваемой миром, карту которого она создаёт. Личность не имеет неизменной сущности в той мере, в какой она имеет историю, и картограф будет создавать совершенно разные карты на разных стадиях своей истории, своего роста и развития.
Так что в этом процессе развития субъект будет изображать мир совершенно по-разному, опираясь не столько на то, что действительно находится «там», в предзаданном мире, сколько во многом на то, что сам субъект привносит в картину.
В.: «Коперниковская революция» по Канту: разум формирует мир в большей степени, нежели мир формирует разум.
К. У.: Не во всех смыслах, но во многих значимых так и есть. И Гегель затем добавил существеннейший момент, который так или иначе определяет все постмодернистские теории: разум, или субъект, можно «помыслить лишь как нечто, прошедшее развитие».
Ницше, к примеру, обратил это в генеалогию — изучение истории того или иного мировоззрения, которое мы принимали за нечто само собой разумеющееся, которое, как мы полагали, было верно для людей повсюду и везде, но которое на самом деле оказывалось весьма ограниченным и помещённым в исторический контекст. И так или иначе — все постмодернистские дороги ведут к Ницше.
В.: Стало быть, основная мысль состоит в том, что...
К. У.: Субъект не есть некая отчуждённая, обособленная, предзаданная и полностью сформировавшаяся сущность, которая просто прыгает на землю с парашютом и далее пытается невинно «картировать» всё, что лежит вокруг, в «реальном» мире, на «реальной» территории, в предзаданном мире.
Напротив, субъект располагается в контекстах и потоках своего собственного развития, своей собственной истории, своей собственной эволюции, и «картины», рисуемые им о «мире», в значительной степени зависят не от «мира», а от этой самой «истории».
В.: Да, я понимаю. И каким образом это соотносится с темой нашего разговора?
К. У.: В общем, одна из тех вещей, которые нам стоило бы делать, — это отслеживать историю этих мировоззрений. Они являются частью эволюции в человеческой сфере, то есть различных форм Духа-в-действии, по мере того как он разворачивается через человеческий разум. И на каждой из этих стадий Космос смотрит на себя обновлённым взглядом и, таким образом, порождает новые миры, ранее не существовавшие. Два пути в постсовременности