Alexandr - Unknown
Глава 2. Социальная адаптация.
Едва подойдя к месту встречи, я сразу же отчетливо поняла, что хотя я и пытаюсь это скрыть, у меня на лбу написано: «социально адаптирующаяся». Я единственная заявилась на каблуках. У Риты туфли на платформе, а Карлота пришла в кроссовках. Они сказали мне, что теперь не так, как раньше (до тебя, надо понимать), что сейчас – чем проще, тем лучше. Я пробурчала, что они могли бы и предупредить меня об этом, и тогда я не потеряла бы весь вечер, раздумывая над тем, что мне надеть. “Конечно, – хором сказали подружки, – могли бы, но не парься, и так все отлично, ничего не произошло”. “Да, все просто зашибись, ничего не случилось, – выговаривала я им, – вот только все аж издалека обращают на меня внимание, и я чувствую себя не в своей тарелке”.
Но тема обуви тут же позабылась сама собой, поскольку мы приступили к еде. Мы ели, пили и смеялись до упаду. Когда мы досмеялись до того, что у всех потекла тушь с ресниц,
то мотанули в “Гараж”, одно заведеньице, расположенное на территории парковки на площади Премонстратов, рядом с улицей Гран Виа. Это местечко, куда мои подружки, помимо суббот, наведываются на всю ночь и по четвергам, до тех пор, пока не приходит время бежать на работу. Название “Гараж” для этого маленького заведеньица очень верное, поскольку расположено оно на самом деле внутри гаража. Иногда девчонки произносят название на французский манер “Гараже”, с этим мягким “же” в конце слова. “ Пошли в “Гараже”, – говорят они. Ума не приложу, почему они так говорят. Я спросила у них, но они ответили, что и сами не знают, почему постоянно чередуют “ Гараж”и “Гараже”, да просто так, от нечего делать.
- Подожди, послушай, как это говорит Карлота, – сказала Рита. – Ну, давай, Карлота,
скажи.
- Гаражник. Идем к гаражнику.
Смеясь, мы направились в “Гараж”, причем вошли туда, не заплатив, поскольку знакомы с
его владельцем.
Как же мне было там хреново. Карлота и Рита затерялись среди людей сразу, как только
мы вошли, оставив меня у стойки одну одинешеньку. Я не знала, что делать, поэтому заказала бокал и начала покачивать плечами в такт музыке, чтобы никто не заметил, как мне тяжело. Я сунула руку в карман брюк, потому что мне показалось, что от этого мне станет лучше. Вскоре подошли подруги: “Ната, подружка, с тобой все в порядке?”. И я выдаю им в ответ: “В чем дело? Что происходит? Разве не видно? Неужели не видно, что я, как тряпка, потому что меня бросил мой парень, мой любимый парень, а я должна снова таскаться по этим чертовым, поганым забегаловкам только потому, что вы не дали мне остаться дома, там, где я хочу, лежа на кровати, рыдать, пока не охрипну?” Так я подумала. Подумала, но не сказала. Подружкам я сказала по-другому: “Да все нормально, девчонки, не переживайте вы за меня так! Со мной все в полном порядке, просто я хочу побыть здесь немножечко одна.” Когда они снова направились на танцплощадку, Рита вдруг повернулась и сделала жест, который я поначалу и не поняла. “Вытащи руку из кармана, это просто ужасно!” – прокричала она. “Да-да, спасибо... Прости.” – я вытащила руку. Рита подмигнула мне и улыбнулась, и я ей тоже. Я понимаю, что внушаю ей жалость, да в глубине души я и сама жалею себя, ведь за эти три года многое изменилось, а я ничегошеньки не знала.
Вот, например, раньше в песнях имелись слова. Пусть я никогда их не знала и не
понимала, ведь они были на английском. Я всегда придумывала слова, и они казались мне знакомыми. Теперь же все не так, все иначе. Я не понимаю, о чем люди оживленно говорят: “Пошли в то классное местечко, там охренительно зажигают”. Мне не понятно, что в песнях нет слов ни английских, ни испанских, ни даже арамейских. Но что меня особенно поражает, так это то, что все их знают, люди их знают. Народ ритмично танцует, а когда диджей делает паузу и поднимает руку, как бы призывая к молчанию, то все оказываются в тишине, вспотевшие, сдерживающие дыхание, с высоко поднятыми бокалами. Но вот диджей неожиданно опускает свою руку и снова заводит всех. Проходит всего полсекунды, но поскольку в эти полсекунды музыки не было, и никто не слышал ни единой ноты, то все вокруг уже нетерпеливо орут: “Гони хи-и-ит” и принимаются прыгать, мотая головой из стороны в сторону. Меня это так напрягает. Меня достало то, что теперь я поняла, почему никто не ходит на каблуках, достало, что я не умею двигать головой, как они. Меня затрахало смотреть, как они танцуют под эту музыку без слов, потому что я тоже, тоже так хочу. Я хочу быть такой же, как все они, такой же, как все эти люди, суперсчастливые субботними вечерами, потому что в их жизни нет Альберто. Лучше сказать, что в их жизни нет “отсутствия Альберто”. Никто из них, танцующих себе здесь, обменивающихся дружескими, ни к чему не обязывающими поцелуями в губы, не кажется расстроенным. А вот я огорчена, и мне хочется уйти домой. Ведь у них, у всех, своя жизнь, и только лишь у меня жизнь была его: его дом, его песни, его фильмы, его рестораны, его отдых, его народ. Его, его. Его! Какое
странное, необычное слово. Одно это слово само по себе ни о чем не говорит. Как и я. Раньше я тоже была только “его”, теперь я и вовсе ничто и ничья. Словом, я сдалась,
оставила бокал на стойке бара и пошла домой.
Я почти не вспоминаю о поездке в Нью-Йорк, потому что придумывать что-то, измышлять
– далеко не лучшая идея, словом, полная хрень, ведь потом в какой-то момент ты запутываешься, и в голову уже ничего не приходит.
Думаю, что я буду спать. Завтра воскресенье. А с тех пор, как ты ушел, мне нечего
делать по воскресеньям.
Премонстраты (Mostenses) - монашеский орден, основанный святым Норбертом Ксантеном
Глава 3. Еще одно дерьмовое воскресенье.
Прошел месяц с того времени, как я писала последний раз, и есть два варианта: или моя
жизнь действительно дерьмо, или же она дерьмо каждый раз, как я пишу, поскольку я пребываю в унынии. Хотя, если приглядеться, то моя жизнь не так уж плоха. Конечно, она меня мучает, и нужно признать, что в эти последние месяцы я каждый раз включаю компьютер для того, чтобы написать разные грустные вещи. Дело в том, что, по словам психолога, я уже вылечилась. А раз я вылечилась, то она, в буквальном смысле слова, выгнала меня с консультации. Я настаивала:
- Так когда же я должна прийти снова?
- Ната, ты не должна больше приходить. Ты мне сказала, что приходила только для того,
чтобы излечиться от расставания с Альберто, так вот уверяю тебя – ты здорова. Мы закончили с тобой курс терапии. Думаю, ты достаточно благоразумна для того, чтобы быть уверенной в том, что не захочешь быть с ним. Во-первых, потому что сейчас слишком мала вероятность того, что он вернется к тебе. А во-вторых, потому что ты и сама больше никогда не захочешь встречаться с Альберто.
В общем, я поблагодарила ее и, распрощавшись, ушла. Едва выйдя от психолога, я
отправила тебе СМС-ку: “Бето, я пишу тебе только для того, чтобы сообщить, я уже
закончила курс терапии, излечившись от тебя. Целую”. Ты мне не ответил.
Тогда я подумала, что, если я могу послать тебе сообщение, не успев еще даже
спуститься по лестнице консультации; если могу снова писать тебе, хотя ты даже ничего не отвечаешь на мои послания, которые я строчила тебе с тех пор, как мы расстались; если я способна думать о тебе, несмотря на то, что ты ни разу не спросил меня, как я, чтобы, по крайней мере, хотя бы узнать, жива ли я еще, или вскрыла себе вены; и если ты все еще не выходишь у меня из головы несмотря ни на что, то, пожалуй, единственное, в чем я абсолютно уверена, так это в том, что я НЕ излечилась. Похоже, я просто вышвырнула деньги на терапию впустую. Отлично!
“Потому что сейчас слишком мала вероятность того, что он вернется к тебе”, – сказала
терапевт. И добавила “во-первых”. “Во-первых, потому что сейчас слишком мала вероятность того, что он вернется к тебе”. Она ляпнула это, пристально глядя на меня и не моргнула. Она не дала мне возможности возразить, а я могла ей ответить: “Ты-то
откуда знаешь?”
Откуда ей знать! Она незнакома с тобой. Что бы я ни говорила о тебе на сеансах,
сколько бы ни рассказывала, она никогда тебя не видела. Она не знает ни того, какой ты, ни того, какими были мы. Она понятия не имеет, как мы любили друг друга. Она не видела тебя в тот самый день, когда ты сказал мне, что мы должны поговорить, потому что тебе нужно
сказать мне что-то очень важное. Она не видела, как ты плакал, как обнимал меня под дождем, сказав, что никогда никого так не любил, и именно поэтому ты должен оставить
меня. Потому что мы причиняем друг другу боль, потому что это было невыносимо, ведь мы
только и делали, что спорили. Мы были так далеки от начала, так далеки от того, чтобы
переживать друг за друга, от того, чтобы почувствовать, что этот мир был наш, только для нас двоих. Она не слышала твоих сомнений: “Если не теперь... если не ты…” Она не
