Семён Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 4. Гражданская лирика и поэмы

Мы — в окопах. Темь — аж ну!
Аж в комок затяп.
Не дрефозь, браток, — нажму,
закреплю Октябрь!

Собралися мы в кружок,
тот — об этом, тот — об том…
— Эх, еще один прыжок, —
всех бандитов перебьем!

Посередке я сидю:
— Докатились до беды.
Из деревни ни тю-тю,
ни туды и ни сюды!

— Эх, Тимошка, ну, да ну…
— Перебьемся, ничего, —
взводный к нам. — Ну-ну, загнул!
Погляди, а ну-ка в-во:

— Тимофею Елеву, — Ермолаю Пудову,
— Родиону Семенцову — письмецо.
— Скелева? — Скудова?
— А с деревни, от жены… Письмецо — налицо!

Стой, моя штыковина,
ружьецо!
Вот так, брат, штуковина,
письмецо!..

Письмецо — мне:
эн и е — не…
Прочитай — на:
эн и а — на…
(не-на)
Тимофей — глянь:
гэ и ля — гля…
(не-на-гля)
Тимохвей, розумий:
дэ и эн
ы и ий —
дный…
На махры, покрути:
те и и,
будет — ти…
Да не лезь,
дай письмо:
эм и о
значить —
мо…
Ха и ве —
хве…
хвей…
Ого-го-эй:
Нe-на-гля-дный Ти-мо-хве-й…

С этого подхода
забрала охота,
пальцы тянутся к перу,
а глаза — к бумаге.
Прорубили мы дыру
в белые ватаги:
в банды — клин,
в Деникина — кол!
Белым — вата блин,
наши — в комсомол!

Эх, кому бы, кому
Научить меня уму?
И хожу середь полей без памяти.
Обучи меня, Михей, грамоте!
В школе — стены бе-елые, белю-сенькне,
в книжках — буковки малю-у… малюсенькие.
Глаз неймет,
зуб неймет —
хвостики
да усики.
Поучусь, будет впрок, —
задавай, Михей, урок!

А, Б, В, Г, Д, Е, Ж…
(буквы ходят в полосе) —
вот и азбука уже
у меня на голосе.
И, К, Л, М, Н, О, П…
После П ударит Р,
запишуся в РКП,
надо двигать СССР!

С политграмотой живей,
айда, братец Тимофей!
Стал Тимошка грамотеем, —
значит, братцы, не робей:
если дружно пропотеем,
каждый будет грамотей!

Если
были
вы картавы —
значит,
знали
муки рта вы!
Я был
в юности
картав,
пыла
бедная
гортань.
Шарахались
красавицы
прославленной
картавости.
Не раскрываю
рта я,
и исхудал,
картавя!

Писал стихи:
«О, Русь! О, Русь!»
Произносил:
— О, Гусь, о, Гусь! —
И приходил на зов — о, грусть! —
соседский гусь, картавый гусь…

От соклассников — свист:
— Медное пузо,
гимназист, гимназист,
скажи: кукуруза!

Вместо «Карл, офицер» —
ныло «Кагл, офицег».
Перерыл медицинские книги,
я ищу тебя, эР, я зову тебя, эР,
в обессиленной глотке возникни!

И актер из театрика «Гамаюн»
изливал над картавостью ругань,
заставлял повторять: — Теде-дюм, теде-дюм,
теде-дюм, деде-дюм — ррюмка!

Рамка Коррунд! Карборунд! Боррона!
Как горошинка, буква забилась,
виноградного косточкой силилась вылезть,
и горела на нёбе она.

Хорохорилась буква жемчужиной черной,
по гортани рассыпанный перл…
Я ходил, прополаскивал горло, как борной,
изумительной буквою эР.

И, гортань растворивши расщелиной трубной,
я провыл над столицей трикрат:
— На горе Арарат растет красный и крупный
виноград, ВИНОГРАД, ВИНОГРАД!

Для песен смуглой у шатра
я с фонарем не обернулся.
Фатима, жди — спадет чадра
у черной радуги бурнуса.

В чье сердце рай, Селим, вселим?
Где солнце — сон? И степи сини?
Где сонмом ангелов висим
на перезрелом апельсине?

Где сок точили? На углу…
Как подойти к луне? С поклоном…
Горам — Корен Как Иль-ля-У,
мой берег желт, он — за Ливаном.

Багдад! Корабль!! Шелка!!! Любовь!!!
О, бедуин, беда и пена!
И морда взмылена его,
и пеньем вскинуты колена.

О, над зурной виси, Гафиз,
концы зазубрин струн развеяв,
речей ручей, в зурну катись
и лезвий речь точи быстрее…

Но как взлетит на минарет
фонарь как брошенный окурок…
С огнем восстанья и ракет
подкрался рослый младотурок.

Но в тьму ночную — не спеша…
Такая мгла! За полумесяц
отряд ведет Кемаль-паша,
штыками вострыми развесясь.

И что же, ты оторопел?
Нет! Видно, струн не перебросить,
покуда в горле Дарданелл
торчит английский броненосец.

Были ива да Иван, древа, люди.
Были выше — дерева, люди — люты.

Упирались в бел туман поднебесный
деревянные дома, церкви, кнесы…

За кремлевскою стеной Грозный топал,
головою костяной бился об пол.

Звал, шатая бородой: — Эй, Малюта!
Помолися за убой, смерть-малюток.

Под кремлевскою стеной скрипы, сани,
деготь крут берестяной варят сами.

Плачет в избяном чаду молодуха,
будто в свадебном меду мало духа.

И под ребрами саней плачет полоз,
что опричнины пьяней хриплый голос.

Бирюками полон бор, площадь — людом.
По потылице топор хлещет люто.

Баба на ухо туга, крутобока.
И храпят, храпят снега, спят глубоко.

Были ива да Иван, были — вышли.
Стали ниже дерева, избы — выше!

А на пахотах земли стало вдвое.
То столетья полегли перегноем.

С песнею гуляю от Москвы до Баку,
сумочку ременную ношу на боку.

Старую ли песню по-новому петь?
Новую ли песню струне одолеть?

«Ехал на ярмарку ухарь купец,
ухарь купец, молодой удалец…»

Ехали купцы да из Астрахани,
водкой с икоркой позавтракали…

Чайники фаянсовые, рокоты кобзы.
Рубахи распоясывая, сели купцы.

Грай-играй, машина! Савва, гогочи!
Мы-ста купецкие, мы-ста богачи!..

— Руб с полтиной, никак не меньше,
Панфил Парамоныч, да как же можно?..

Ярмарка, ярмарка, шаляпинский бас,
ярмарка-боярынька, полный лабаз!

Фатит смекалки да хитрости —
обмерить, обвесить да вытрясти.

Гармозы яровчатые душу веселят,
мужики сноровчатые пишут векселя.

Водка Ерофеича споласкивает рот,
купец не робеючи векселя берет…

Город неприветливый, жесткий хлеб,
Александра Третьего черный герб.

Сброшен он, грудастый, — не разыскивай
того государства Российского!..

Новые легли перед ним рубежи,
новая песня, звени, не дребезжи.

В халатах, тюбетейках приехал Восток,
дело — не потеха, здравствуй, Мосторг!

Мертвые Морозовы сюда не придут,
а Продасиликат и Хлебопродукт.

Не ради наживы да корысти,
а ради — стране чтоб легко расти!

Сеялки, веялки, плуги, лемеха,
у баяна тульского тугие меха.

Тракторная музыка, ах, как хороша,
у завода русского чудо-душа!

Песня моя, как расписка твоя,
лети, зазвеня да посвистывая.

Старое, темное сотри в порошок,
стало чтоб легко нам да жить хорошо!