Анатолий Гончаров - Санкционный смотритель
В десять вечера 3 мая царская карета остановилась у подъезда ее дома. Императрица быстро вошла, прикрывая глаза от чересчур ярких, как она выразилась, огней, пожелала загасить все свечи, кроме двух, и тотчас попросила оставить ее одну. Хозяйка прилегла у себя на кушетке, не раздеваясь, тревога неясная томила сердце, только к полуночи и задремала, но тут же и разбудил придворный чиновник, ранее ею не виденный: «Государыня скончались...» Часы в доме пробили двенадцать.
Войдя в спальню к почившей императрице, она приблизилась, словно еще во сне, чтобы поцеловать руку, как того требовали обычай и этикет, и поцеловала. Вглядевшись в ее черты, оторопело вдруг подумала, что это совершенно незнакомая женщина: «А царица вдруг пропала, будто вовсе не бывало...» Это все пушкинский золотой петушок ерничает: пропала царица.
Зато некоторое время спустя в Томской губернии появилась таинственная монахиня Вера Александровна, по прозванию Молчальница, речь и манеры коей обличали будто бы особу из высшего общества. Образованна была, это верно, осанкой не монашеской выделялась, но молва и без того охотно подхватила еще одну легенду о внешнем якобы сходстве странницы с императрицей, хотя и не было к этому фольклорному откровению никаких оснований. Оба мифа, обе легенды, как парочка полуфрачных сорок на березе, укрепляли просвещенное общество во мнении, что «великия тайны спасения царской четы есть промысел божий, ко благу отечества устремленный», и что там усопший кучер Байков, никто о нем и не вспоминал, быль и небыль разглашая.
22 мая, через две с половиной недели после загадочной кончины императрицы, умирает в Таврическом дворце историограф Российской империи Николай Михайлович Карамзин, не успевший достичь своего шестидесятилетия. Только что вышел высочайший указ о назначении действительному статскому советнику Карамзину, отъезжающему за границу, пятидесяти тысяч рублей ежегодно - «с тем, чтобы сумма сия, обращаемая ему в пансион, была производима сполна жене его, а по смерти ее также сполна их детям - сыновьям до вступления всех их в службу, а дочерям до замужества последней из них».
Николай Михайлович, выпустивший наконец из печати труд всей своей жизни «Историю государства Российского», собирался во Флоренцию, испрашивая у государя должность тамошнего резидента. Государь нисколько не возражал, даже напротив - с пониманием отнесся к желанию знаменитого историографа и писателя окунуться в средневековую романтику прекрасной Флоренции, и лишь подробно интересовался, каким путем тот собирается туда добираться: «Морем ли до Италии или только до Любека, или сухим путем?»
Карамзин стремился поскорее распрощаться с траурным Петербургом, и было ему все равно - морем ли, сухим ли путем. Никак не отреагировал на известие о щедром пенсионе и воспоследовавшем указе, каковой вольно или невольно, однако же отсылал к ненужным мыслям о грядущей смерти. Тошно на душе стало еще и оттого, что канцелярским параграфом казенно обозначилась впереди, и неизбежная кончина красавицы еще Екатерины Андреевны, бывшей на пятнадцать лет моложе Николая Михайловича.
Не коронованный пока что царь писал ободряюще: «Пребывание в Италии не должно Вас тревожить, ибо хотя место во Флоренции еще не вакантно, но российскому историографу не нужно подобного предлога, дабы иметь способ жить свободно и заниматься своим делом, которое без лести, кажется, стоит дипломатической корреспонденции, особо флорентийской. Словом, я прошу Вас, не беспокойтесь об этом, и хотя бы мне в угождение - дайте позаботиться способом устроить Вашу поездку».
Письмо императора Николая Павловича датировано 6 апреля, а в начале мая высочайше сообщено было о новой милости государя: переселить Карамзина в Таврический дворец, при котором имелся роскошный сад, а в том саду чистый воздух, столь необходимый для умственных занятий отечественной историографией.
Зачем было городить огород с садом, когда Николай Михайлович уже, можно сказать, сидел на чемоданах? А затем, видимо, что уготован был дотошному историку и насторожившемуся летописцу дома Романовых почетный, необременительный и самый короткий путь - в некрополь Александро-Невской лавры.
Похоронили тех, упокоили этих - чистые труды. И не стоит затаенно думать, что череда знатных петербургских похорон, имевшая быть в первой половине 1826 года, призвана была стать пышной завесой для казни пятерых декабристов на кронверке Петропавловской крепости в 5.30 утра 13 июля. Николай намеренно желал сделать ее оглушающе жестокой, вселяющей долгий ужас в колеблющиеся души, которые, кажется, и впрямь не сознавали разницы между тем, кто умер на самом деле, а кого только пропоносило в Таганроге.
Кстати, Павел Пестель все-таки понял, что он со своим тайным обществом стал орудием в чьей-то игре (британской, конечно же), и признался своему соратнику майору Лореру в намерении броситься в ноябре в Таганрог, открыться царю и тем самым остановить коварную интригу. Но было уже поздно.
Догадывались и другие. Вот и горячечный шепот болтливой старины не к вящей славе державы упадает в душу: «Решающее выступление декабристов намечалось на май 1826 года. Смерть Александра спутала все карты заговорщикам и вынудила их к импровизации по обстоятельствам, не располагая даже и психологической готовностью - ни к такой импровизации, ни к обстоятельствам, ее вызвавшим. Если это чей-то расчет, то расчет, несомненно, дьявольский».
Право же, не стоило труда такое заключение. И без того ясно, что расчет, и видно, что дьявольский: тем же годом умерли один за другим - в Митаве граф Петр Алексеевич Пален, главный организатор заговора, а в Ганновере - генерал Беннигсен, не имевший к этому заговору никакого отношения.
Мертвые хоронили своих мертвецов.
Комментарий к несущественному
Целью глобального заговора против самодержавия, каковую не осознавали даже сами заговорщики, являлось отторжение от России Крыма. Кто владеет этим благословенным полуостровом, тот господствует над Понтом Эвксинским, что в переводе с греческого означает «Море Гостеприимное». Все нити заговора туда вели - в Крым. Для Турции и европейских держав непереносимо было наблюдать, как генерал-губернатор граф Воронцов, переняв от блистательного Григория Потемкина науку последовательного освоения Северного Причерноморья, где на глазах зарождалась Новороссия, превращал Крым в край цветущего изобилия.
Много сил положил Михаил Семенович Воронцов на дело своей жизни, а умер вскоре после окончания Крымской войны и подписания Александром Парижского мира в 1856 году, в результате чего Россия утратила свое господство над Понтом Эвксинским и еще много чего. А генерал-фельдмаршал Григорий Потемкин, должно быть, и на том свете бессильно гневался по поводу «потемкинских деревень» - запущенной Англией пропагандистской фальшивки: якобы все возникшие его стараниями поселения в Новороссии есть декорации, бутафория, коей наивно умилялась Екатерина.
Поселения в тех краях, ставшие процветающими городами, были настоящими, что пугало Турцию и раздражало Европу. К примеру, нынешний Днепропетровск звался Новороссийском. Переименован в Екатеринослав после убийства Павла. То же и Екатеринодар, основанный как крепость в 1793 году, а в 1920-м переименованный большевиками в Краснодар. То же - Одесса, ставшая крепостью на месте турецкого села Хаджибей. То же - Николаев. И еще десятки новороссийских городов, заложенных Потемкиным, а ныне методично и целенаправленно уничтожаемых марионеточной киевской властью.
Правду сказал Пушкин про царя Дадона: «Чтоб концы своих владений охранять от нападений, должен был он содержать многочисленную рать. Воеводы не дремали, но никак не успевали...» И никому сегодня не в изумление, что ради завладения Крымом и Новороссией отечественных самодержцев давили, как коронованных лягушек.
Александру предначертано было почить осенью 1825 года в Крыму, где его уже поджидала «шамаханская царица» баронесса Крюденер, проходившая по агентурным донесениям под псевдонимом «Черный попугай». Там бы Александр и «сораспялся» Христу. Но уже был в Крыму, и опытный контрразведчик полковник Иван Петрович Липранди, тесно друживший с Пушкиным и поведавший ему: общие контуры заговора против Александра, что и легло впоследствии в основу «Сказки о золотом петушке».
«Шамаханская царица» не дождалась Благословенного. Нёжданно-негаданно отдала богу душу в крымском Карасу-Базаре (ныне - город Белогорск).
А Липранди - что Липранди? Выражение искреннего соболезнования по поводу скоропостижной смерти последней фаворитки Благословенного нетрудно подобрать к цвету мундирного сукна.
А лучше бы вспомнить слова графа Воронцова, сказанные им то ли на том, то ли еще на этом свете: «Во всем мире полно дураков, да только у нас они обреченные - даже и среди самодержцев, не имеющих воли исправить собственную судьбу, а только на умных тоску наводящих. В этом абсурдность русских смут. В этом же суть их. Ничего и близко подобного в мировой истории нет, а у нас еще и не то будет. Потому что русские люди вечно внутри себя бездну ищут, и любую правду винят в том, в чем сами же виноваты. Всякое прошлое правление для них тогда плохим было, когда оно было, но всегда лучше настоящего, которое есть. И никому на ум нейдет, что это они сами в прошлом нехороши были, но все же лучше их самих - нынешних. Законы существуют, правильные и справедливые законы, но они двигают поодиночке каждого дурака к бесправию, умного - к отчуждению, обнадеженного - к отчаянию, страждущего - к пороку, и всякую-то радость в похмельный синдром обращают.
