Феликс Максимов - Все, кроме смерти
Альберт вывернул карманы брюк - сор по шву, махрушки, пыль.
Пусто.
Попугаем глянул из за угла ливрейный.
- Ваш светлость, там вас с утра посетитель домогаются… На авто приехали, просют. Прикиньтесь, я рубашечку принес, простудитесь. Свежая, только от прачки.
Альберт отлаялся на ходу:
- Не выйду. Уехал. Болен. Умер.
- Сегодня умер, вчера умер, третьего дня умер… Неудобно-с докладывать…
- Что?
- Гость солидный. Стул сломал. Буйствуют-с. Извольте карточку посмотреть.
Альберт
взглянул на визитку, прочел имя, присвистнул, рванул надвое тонкий картон.
- Нашел время, хорошенькое дело… Слушай, как тебя?
- Федор Иоаннович…
- Ого… Ну исполать, Федор Иоаннович, где он?
- В стеклянном зимнем саду. Суровый. Как приехал - спросил шампанского-с, и … бицикл.
- Какой к дьяволу бицикл?
- Английский, - выпучился ливрейный - Для мускулов.
Альберт показал зубы. Легла на голые плечи холодная крахмальная сорочка.
Он открыл глаза - из зеркального овала напротив выпрыгнул бледный гробовой двойник с отравленным ртом, плоскими сосками, черным галстуком на голой с жилами шее, Альберт закрылся от него пятерней и сказал:
- Я готов. Веди.
Второпях застегнул на груди тугой перламутр пуговок не в ту петлю.
Общий план. Павильон.
Стеклянный купол оранжереи. Капли медного солнца сквозь густую зелень. Традесканции, финиковые пальмы, драцены в кадках.
Амадины, вьюрки, канарейки, свиристели и корольки скачут и чирикают в китайских клетках-пагодах, просыпалось просо, комнатный фонтан мелко плюет водичку из чаши в чашу.
Дамские качели на цепях.
Душно, хоть пляши.
По цветной плиточной дорожке среди растений и скульптур кружил бицикл - стрекозиное огромное колесо впереди и крохотное - сзади.
Породистый, как сеттер, седок в офицерском кителе в фуражке с белым околышем остервенело крутил педали, дзинг-дзанг - заливался звоночек с язычком.
Альберт замер враспор в дачных сетчатых дверях.
- Я же просил! Не здесь! Отец узнает, будет все!..
Бицикл зашатался и рухнул со звоном, круша горшки.
Офицер, дергая локтями, выпутался из его цепей и спиц.
В ледяном серебре ведерка потела в колотом льду бутылка “клико”.
Хлопнула в потолок пробка. Офицер выкатил черносливные глаза и, обливаясь, выпил из горла пену.
Дмитрий Адлер грузно сел на качели - пискнула доска.
Оправил белую полоску на галифе.
- Я уезжаю на фронт. Как Байрон.
- Какой фронт? Войны нет нигде…
- Всегда где-нибудь есть война… Кафры против туарегов. Какая разница? Я - мертвый человек.
- Митька, не дури! - Альберт срыву перехватил качели, удержал.
Дмитрий Адлер набело прочертил кавалерийскими каблуками метлахскую плитку.
Глупо улыбнулся.
- Хочешь - плюну? Я могу. Я мертвый человек. Ты сделал меня чудовищем… Четыре года с тобой в аду.
Он протянул липкую бутылку -
- На, пей. Пей теперь со мной таким. А я все-таки плюну в тебя. У меня порок сердца. Вот тебе, гнида.
Офицер жидко плюнул. Мимо. Закрыл лицо ладонями. Блеснули кольца, как зубные мосты.
Альберт погладил его по бедру:
- Митенька, не буянь, иди спать… Тебе постелят в гостевой. Поговорим после.
- Не тронь, ты погубил меня. Мне больно! Я мертвый человек.
Альберт - мелкотравчатый, взъерошенный, с нездоровой оттенью под глазами, концы сорочки по заячьи торчат из штанов, черные точки утренний щетины на левой щеке, рявкнул рваным фальцетом, отвалил маленький женский подбородок:
- Стоять! Смир-рна! Руки по швам!
Офицер вскочил. Доска качелей тюкнула его под зад.
Шатнулся, схватил приятеля за плечи - Дмитрий был выше Альберта на полголовы.
- Ты дразнил меня птицей… на букву “Пэ”? Павлин, пеликан, поползень? Зеленый жесткий томик Брэма… С гравюрами. Тиснением и золотым обрезом. Так удобно подстелить книгу под затылок или крестец. А потом ты листал и смеялся… Перегибался через меня и просил закурить. Постель расстелена. Простыни скомканы. Окно распахнуто, весна. Сперматический запах каштанов. Ванильный сахар на безымянном пальце… Дай облизнуть…
Но птица, птица, я не могу вспомнить мою птицу на букву “Пэ”!
- Пингвин - убито напомнил Альберт - Скажи добром, что стряслось? Ты никогда не пил до адмиральского часа. Надо же было так налимониться, твое высокоблагородие…
Офицер скомкал в кулаке белый сахарный платок, поднес к губам, кашлянул и эффектно промакнул невидимую кровь с уголка рта.
Усмехнулся:
- Я трезв. А… так ты действительно не читаешь газет?
- Пингвин! Будь ангелом, не будь какашкой. Давай по существу.
- Милый, я - Иуда. Я ювелирно предал тебя. В кабаке. Под утро. Я рассказал все. Без остатка. Самому грязному, самому мерзкому, самому низкому! Чистосердечно. Меня рвало правдой и подоплекой. И если ты еще раз назовешь меня пингвином, я удавлю тебя вот этими голыми руками.
- Кому ты проболтался? - попросил Альберт - Бога ради, Митя, имя!
- Эдуард Поланский… Еврейчик из ресторана. - офицер Дмитрий мазнул языком за щекой, обвил слабой рукой розовые цепи дачных качелей - Я совершил телефонный звонок в ночную редакцию. Его зачислили в штат. Он строчит мерзости в газеты под псевдонимом “Гражданин”… С моих слов.
- Пингвин. Ты долдон, - заметил Альберт и сел в плетеное кресло качалку, вынул из лаковых туфель ступни в белых носках, улыбнулся, как зарезанный арбуз.
- Что теперь прикажешь делать?
Офицер серьезно ответил:
- Предлагаю двойное самоубийство. Сначала я застрелю тебя, а потом застрелюсь сам.
- СтарО. Что-то мне подсказывает, что во второй раз ты промахнешься. Еще есть идеи?
- Поедем к Антону играть в безик и пить кофе с миндалем, а после полуночи на острова…
Альберт прикрыл глаза и глухо выдохнул.
- Это все?
- Все… - смутился Адлер.
- Вот и прекрасно. Езжай, Митя, проветрись.
- А ты?
- Ни в коем случае. Дела.
- Какие дела?
- Скверные. Керосином пахнут. Ах да, еще, Митя. Будь добр, больше домой ко мне без спросу не езди. И телефонировать не надо. И под окнами не тряси своими купидонами, Бога ради. Maman на курорте, отец в нервах, ты - “на фронте”, я - как ведется, в дерьме.
Офицер поправил фуражку на лакированной голове. Скорбно округлил мокрый рот:
- У тебя вместо сердца кусок сырого мяса!
- Мерси. - Альберт взял из вазы на столике ириску, сунул в рот, пожевал и невнятно крикнул:
- Федор!
Из лиан и баньянов вынырнул ливрейный.
- Пвоводи гостя.
+ + +
Будничный обеденный зал в нижнем этаже гостиницы “Новая Аркадiя”. Обстановка средней руки, куверты дешевые, заполдень здесь закусывают мелкие чиновники, судейские секретари, страховые агенты, репортеры и господа без определенных занятий и материальных средств с навязчивыми глазами. Они подходят к чужим столикам и быстро шепчут:
- Презервативы, бумага японская, бюстгальтеры французские, мерлушки, корсетные кости, пудра, необандероленный табак мелкий опт интересуетесь?
На отказ деляги не обижаются, а торопятся дальше и снова нагибаются над чьей-то лысиной, склоненной над горшочком солянки:
- Иглы патефонные, открытки пикантные, репс, фай-де-шин, греческое мыло, повидло сортовое?
Изумленная лысина роняет в горшочек скользкую маслинку.
За столиком у пыльного окна прилично кушает репортер Эдуард Поланский. За воротник заложена крахмальная салфетка.
Он любовно разваливает вилкой на две половинки порционную навагу. В кружке млеет прожженное солнцем пиво.
Блинные довольные щеки, клякса усиков.
Два ловкача в шляпах и одинаковых верблюжьих пальто придвинули стулья к столу репортера, один шепнул, интимно взяв едока под локоток:
- Приятного аппетита. Прошу не совершать шума.
Второй бережно вынул из за воротника репортера салфетку, сложил и бросил поверх рублевку с мелочью.
Обед закончен и оплачен.
- Господа…. Я бы выразился… закипел Поланский, но один из ловкачей мгновенно и точно воткнул ладонь под ложечку - Кхрряяхях… - Поланский выкатил белые глаза из орбит, двое подхватили его, как тюк, и крепко вывели в дверь.
Официант в белом фартуке смотрел сквозь немытое стекло. Двое погрузили репортера в пролетку с закрытым верхом.
Пролетка тронулась. Но никто из прохожих не обернулся - буднично тащился лотошник, бродячий пес поливал тумбу, два гимназиста с ранцами кусали на ходу от одного яблока.
Средний план. Натура
Тесная полутемная комната. Разномастные кресла, обшарпанная конторка, пыточного вида рейки с зажимами для шеи, к стене прислонены легкие холстины на распорках - дымно намалеваны горные пейзажи, кавказские пиршества с барашком и полной луной, средневековый замок на горе, рыцарь с вырезанным овалом лица, безликая дева на крупе белой лошади. Тряпьем накрыт аппарат на черных козьих копытцах треноги. Налеплены на обои вкривь и вкось портретные карточки - групповые портреты ушастых подростков в фуражках, невесты с женихами, младенцы в кружевах.
