Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком
— Как же тебя угораздило обморозиться?— спросил Трубин. Чепезубов стал охотно рассказывать:
— Я тогда в школе учился. Мать собиралась на Байкал. Отпуск нее подошел. Ну, купила мешочек муки, а в муку затолкала полира, чтобы не разбить в дороге. А я подсмотрел... Эту бутылку
вдвоем с приятелем кончили. Домой я побоялся пойти, ночевал чердаке клуба. Вот потерял где-то, вот ногу и обморозил.
— Ну, а мать что?
— А что мать? Ничего. Взяла из моей копилки четыре рубля, сказала, что это я свои сбережения пропил. Как сейчас, помню... четыpe рубля мелочью. Я эти деньги копил на ласты и накомарник.
Хотел летом двинуть в турпоход. Да не вышло. В больнице провалялся. Чуть ногу не отрезали. Вот так...— Он полоснул ребром ладони выше лодыжки.
— У нас с обморожением часто лежат,— сказала Флора.— И все пьянке. У одного пальцы обеих рук отрезали. Прямо жуть. Мощой, а вот... .
— А у меня обошлось,— перебил ее Ленчик и засмеялся.
— Повезло тебе,— сказала Флора. — Но учти, раз — повезло, два — повезло, а на третий — не повезет.
— А мне все равно, лишь бы меня лечили красивые женщины! Григорий заметил: Флоре стало стыдно от этого Ленчикова комплимента. Она стояла растерянная.
— У меня есть знакомые,— вдруг заговорила Флора со странной решимостью.— Не так давно поженились. Как-то ее встречаю, ну, разговорились. Она мне про своего мужа... Смеется и рассказывает. Без конца смеется. Муж у нее просит: «Дай денег».— «Зачем !?» Оказывается, кто-то продает мотоцикл без колес, а где-то колeca продают. Так мужу пришло в голову все это купить, собрать с выгодой продать. Ну она ему, конечно, денег не дает. А он с новой идеей. «Покупаем,— говорит,— мотор на двоих с соседом, конструируем моторную лодку, едем ловить рыбу, продаем, а там, глядь, пол-«Волги» есть. Жена, конечно, против. А у него новая затея. «Поступлю,— говорит,— в институт, буду учиться на инженера. За год кончу три курса». Жена ему: «Ка-ак? За год?» Он свое: «А что я? Дурак, что ли?» Жена спускает его фантазию на тормозах «Валентин, три курса за год ты не кончишь, но два, видимо, кончишь».— «Не-ет, только три».— «А может, два?» Сам, конечно, ни в какой институт не идет. А ревнивый до чертиков. Прямо Жуть. Я ей говорю: «Лидка, как ты с ним живешь? Я бы не смогла. Это же колоссальный чудик!» И что вы думаете? «Он,— говорит,— у меня с причудами. Это верно. Но жить я с ним буду все равно Мне его жалко. Он обещал утопиться, если я уйду от него». Слушаю ее — мне ее жалко. Думаю, так жить—надоест быть женщиной. Вообще...
«Она все-таки завидует той Лидке,— подумал Григорий.— В чем- то ей завидует. Может быть, в том, что у Лидки есть Валентин. Колоссальный чудик, а все же...»
— Мало ли на свете забавного,— сказал Колька Вылков. — Вот у нас...
Но его перебила Догдомэ. Она спросила у Флоры:
— А чего тебе-то надоело быть женщиной? У тебя никакого Валентина пока нет.
— Все равно... что есть, что нет.
Флора передернула плечами и отвернулась к окну.
— Вот у нас,— снова заговорил Колька Вылков.— У нас тут... Один пил три дня, не ночевал дома. Пришел, да? Помириться надо, да? Ну и пишет записку дочери: «Доча моя...» В скобках ставит имя ее — Вика. «Твой папа...» В скобках ставит свое имя — Георг. Кик. Это сокращенно. Ну вот. «Твой папа Георг. Ник. ушел на работу не к четырем, как надо, а к двенадцати, так как мне нужно подготовить станки для выполнения нормы». И дальше: «Прочитай и передай маме. Твой папа». В скобках «Георг. Ник.»
— Это не ты ли такую ноту писал?—спросил Трубин.
— Ну, как я? Я еще холостой. А у нас в бригаде есть некоторые женатики.
Ленчик и Колька скоро ушли, сказали, что им пора, что у них «всякие дела».
— Что это они приходили?—спросил Трубин у Флоры
— Да этот Ленчик уже не первый раз,— ответила она.— Еще е больнице у меня адрес просил. Ну и парень!
— Он ведь из уголовников.
— Это уже после больницы... к ним, к ворам попал. А когда с ногой лежал, уголовников он еще не знал. Помучились мы с ним У нас в отделении есть коляска для неходячих. Так он из нее не вылезал, пока не сломал. Режим не соблюдал, никого не слушался. Кровь из вены надо брать, а он кричит: «Не умеешь, не подходи! Перед операцией ему нельзя ни ужинать, ни завтракать. А он криком изошелся. Подай еду и все.
— Взяли бы и выписали. Чего такого лечить?
— Хирург ему так и сказал. Дня на два присмирел, а потом опять за свое. То обругает санитарку, то сестру. У нас перед окнами хирургического растет тополь. Старый уже. И у него сук засохший, без листьев, без веток. Так этот Ленчик заберется с больной ногой по стволу и висит на суку вниз головой, как на турнике. Мы ему говорим, что он может полететь оттуда. И однажды сук затрещал. Ладно, что не сразу переломился, а то бы Чепезубов свернул себе шею.
— Но почему же он к тебе ходит?—удивилась Чимита.— Неужели у тебя с ним может быть что-то общее?
— Да ничего... Какое там! Только я замечала, что в мое дежурство он вел себя как-то не так. Не ругается, не слышала ни разу Но становился нервным. Чуть что — слезы. Когда я подходила к его койке, он вроде как... каменел, что ли. В такие минуты я напоминала ему о предписаниях врача. Он ни в чем не перечил. А однажды так напугал меня... схватил за руку и тащит к себе. Глаза беспамят ные, воспаленные. Не помню, как вырвалась. А ночью плакал. Перед выпиской из больницы он попросил у меня адрес.
Чимита хотела отпустить шутку по поводу длинного рассказа Флоры, но, перехватив взгляд Григория, передумала.
— Ну что же, мне пора,— сказала Чимита.
Трубин поднялся с дивана:
— И мне пора. Я провожу вас.
Глава седьмая
В трамвай вошли двое мужчин с девушками. Мужчины бросали быстрые, короткие взгляды по сторонам: по всей вероятности, опасались встретить знакомых. Но знакомых, видимо, не оказалось, и вошедшие стряхнули с себя скованность, начали громко разговаривать с хохочущими девушками.
Едва трамвай затормозил, как мужчины с девушками шумно покинули вагон.
У Григория возникло такое ощущение, будто веселая компания оставила ему некую ниточку, и трамвай, отсчитывая кварталы, разматывал ее...
— Нам выходить,— предупредила его Чимита.
Они пересекли улицу и свернули к белокаменному двухэтажному общежитию.
— Бы бы уж лучше не провожали меня.
— А что такое?
— Молчите всю дорогу, и мне с вами трудно. Не знаю, о чем и говорить. От этого я устаю.
— Да я из-за этой трамвайной компании...
— Ну, что они? Вы подумали, что мужчины обманывают своих жен? А что можно сказать о вас? Вы сидели, как бирюк. Если те девушки наблюдательны и склонны к анализу, они подумали, что вы мой муж. Не так ли?
Он не успел додумать над тем, что сказала Чимита. От слабо освещенного подъезда общежития доносился шум, слышались возбужденные голоса.
— Опять что-то там,— сказала, вздохнув, Чимита.
— Почему опять?
— Да местные геройчики. Напьются и — сюда. То стол ножом изрежут, то открутят плафоны от электролампочек, то еще что-нибудь. А бывает, тащат у девушек продукты.
— Сообщили бы в милицию.
— Сообщали.
Но на этот раз. оказалось, шум в общежитии подняли Колька Вылков и Ленчик Чепезубов. Они прошли в комнату, где жила Рая Шигаева, и стали к ней приставать. Комендантша хотела их выста- зить, а они привязали ее мокрыми полотенцами к стулу.
— С чего они к тебе пристали?—спросил Раю Трубин.
— А я знаю?
По ее лицу не заметно было, что она взволнована или расстроена.
Что-то не похоже, что ее обидели»,— подумал Трубин.
— Ну, а что они тебе говорили?— обратилась к ней Чимита.— Ведь не молчали же они.
— Ну, говорили... так себе... пустяки, глупости сочиняли.
— А чего ты тогда комендантше жаловалась?
— Дак он же лез ко мне.
— Кто? Ну, кто?
— Дак Колька же. Он говорит... Да всякую ерунду, даже вспоминать не хочется.— Она вдруг рассмеялась.— Это все из-за Бабия. «Ты,— говорит,— сделай так, чтобы он в тебя влюбился». Я отвечаю, что нечего надо мной смеяться. Если я не городская, так и смеетесь? А они тогда ЕСей бригадой в голос, что так, мол, задумано, стало быть, по-настоящему. Он... ну, Колька этот — прогульщик и нарушитель. И если я его завлеку, так он исправится. Это они так смеялись. Ну, я не стала с ними беседовать. Взрослые, а не понимают.
— Ясно.— Трубин потер ладонью лоб. — Ну, а он... Колька не обидел тебя?
Рая вскинула голову — губа от злости закушена.
— Еще чего не хватало? Я бы его...— Она обшарила глазами комнату, взяла с тумбочки чайник.— Я бы его этим... Кипятком бы ошпарила. Он бы и дорогу сюда позабыл.
— Так их же двое было!
— То-то и оно, что двое. Я потому и крикнула тетю Дуню.
— А чего ж ты за тетю Дуню не заступилась7
— Дак я ж не видела, как они... Я думала, они ушли. А они вернулись, из умывальника стянули полотенца, намочили их...
Она хохотнула.
— Смех тут ни к чему,— стараясь быть строгим, проговорил Трубин.
