Би ДЖЕЙМС - СЛЕЗЫ НА ЛЕПЕСТКАХ РОЗ
Патрик взглянул на телефонную книгу на журнальном столике. Там полно женщин, готовых прибежать по его первому зову. Но он никого звать не станет. Да, женщина ему нужна, но только одна-единственная.
Джордана.
Ее имя звучало в его сознании молитвой, литанией. Лекарство есть, и он его получит. Разъяренный, он сорвал с себя галстук и отшвырнул его в сторону.
– Ко всем чертям романы и ухаживания! Ко всем чертям девственниц! – Завтра, как только самолет приземлится, он отправится к ней и сделает ее своей, независимо от времени дня или ночи.
Приняв решение, Патрик ожидал, когда прояснится сознание. Завтра наступит быстро. Он направился к столу, намереваясь с головой погрузиться в отчеты, довольный, что сможет наконец выбросить Джордану из головы. И вдруг ему вспомнился ее голос по телефону – она так радовалась цветам.
– Проклятье! – Бумаги отлетели в сторону. Ну почему дурацкий букет сорняков для Джорданы значит больше мехов и драгоценностей?
Патрик уже был на ногах и пересек почти всю комнату с бокалом в руке, когда сам осознал это. Уставившись на бокал, он гадал, какого черта налил виски.
Покачав головой, отставил бокал и опять зашагал по комнате. Остановился у окна, и суровые складки на лице разгладились при виде роскоши английского сада, заметной даже в темноте, – в мерцающем свете медных фонарей краски казались еще богаче, еще насыщеннее.
Он мог представить ее здесь. Девушку лета, в белом платье, захваченную буйством ощущений. Она способна полюбить каждый цветок, каждый куст. Даже если это будут чахлые, невзрачные сорняки с благоуханными бутонами, она их тоже полюбит.
– Джордана, малышка, – мягко прошептал он, и его шотландский акцент усилился от охватившего душу смятения. – Ну что мне с тобою делать?
– Почему ты удивился, что Патрик возвращается завтра? – Рука Джорданы лежала на руке Рейфа. Когда он выразил желание увидеть входившее в славу растение в его естественной среде, она предложила ему прогуляться по саду.
– До этого он говорил, что ему придется задержаться на пару дней. А я, признаться, полагал, даже на пару недель.
– Он передумал. Это необычно?
– То, что передумал? Нет. А вот то, что оставил сделку в подвешенном состоянии, – да.
– Он наверняка знает, что делает.
– Раньше знал.
– Ты хочешь сказать – до того, как я появилась в его жизни?
– Ни из-за одной женщины он не терял головы так, как из-за тебя.
Сердце Джорданы забилось глухо, часто. В горле пересохло, дыхание вырывалось тяжким вздохом.
– Тебе виднее, – едва слышным шепотом произнесла она. – Ты же его хорошо знаешь?
– Лучше, чем кто другой. – Рейф зашагал в ногу с ней. – Мы познакомились здесь, в Штатах, в военной школе, и дружим уже двадцать пять лет. – Он почувствовал, как она легонько подтолкнула его, обходя выступавший на тропинке камень.
Уловив его удивление, она виновато объяснила:
– Никакой загадки или телепатии. Этот камень торчит тут уже много лет. Я натыкалась на него достаточно часто и наконец, чтобы спасти ноги, запомнила, где он находится. – Оставив разговор о своих успехах, она вернулась к Патрику:
– Сколько ему было лет?
– Двенадцать. Следующие шесть лет школа Патрика обучала, а меня приручала.
– Ты говоришь о себе так, словно был малолетним преступником.
– Не преступником, конечно, но порядочным дикарем. На нашу с Патриком долю досталось немало бед.
Мать Патрика оказалась настоящей стервой, предавшей собственную семью. Отец тяжело переживал ее уход, поэтому и отослал сына подальше. Не потому, что не любил своего единственного ребенка, напротив – любил настолько, что хотел избавить от печального зрелища распада семьи. Но Патрик все знал, большой уже был мальчишка, но все-таки не такой большой, как хотелось бы его родичам – от него ожидали, что он примет предательство матери и разлуку с отцом как взрослый. Ему редко удавалось побыть ребенком.
– А с тобой удавалось. – Джордана начинала по-новому видеть Патрика и его дружбу с Рейфом.
– Со мной удавалось. Я видел, что разлука с отцом ему только во вред. Так он, бедняга, маялся. То чувствовал себя ребенком, который нуждался в отце, то взрослым, полагавшим, что отец нуждается в нем.
– Он обвинял отца?
– Никогда. Только мать.
Ясно. С тех пор он не доверял ни одной женщине.
Двенадцатилетний мальчишка, после жестокой жизненной встряски, совсем заброшенный – и ни одной близкой души, кроме такого же бедолаги. Джордана вздохнула. Страдающее дитя, каким бы рослым оно ни выглядело, нуждается в особой любви и заботе.
– Отец умер, когда Патрику стукнуло шестнадцать. И только в двадцать два он смог помыслить о возвращении в Шотландию. Многие годы он даже думать не мог о родине, но все же Патрик – шотландец, а Шотландия – его дом.
Да, согласилась Джордана, Патрик действительно шотландец, и даже годы в Америке не изгладили полностью легкого шотландского акцента его речи. Он слышался в каждом слове, он особенно усиливался, когда Патрик уставал или злился.
– Когда он вернулся, оказалось, что связавшая вас в школе нить не порвалась, – понимающе заметила Джордана.
– Ни у него, ни у меня братьев нет. В первый же школьный год мы, не долго думая, рассекли запястья перочинным ножом и стали кровными братьями. Рейф рассеянно смахнул с ее волос упавший листок. Вместе дрались, вместе смеялись. Если бы мы были нюнями, то и плакали бы вместе.
Джордана хранила молчание. Образ одинокого мальчика, не способного доверять, потому что его предали, тяжким грузом давил на сердце. Но он все-таки спасся от одиночества. У него был Рейф. Благодарность поднималась в ее душе. Благодарность к человеку, шагавшему рядом с ней, – такая же, какую он сам испытывал к Патрику.
– Дружба наша завязалась в детстве, но устояла и потом, – продолжал Рейф. – Я стольким ему обязан, что навряд ли когда-нибудь расплачусь. Когда я терял свою жизнь, Патрик сохранил ее для меня.
Странная фраза. Джордане хотелось его понять.
Уловив знакомый запах, она поняла, где они находятся.
– Здесь у стены есть скамейка. Любимое место Патрика в саду. Может, присядем?
Рейф за последние десять минут окончательно сбился с пути. Изумленно покачав головой, он спросил:
– Откуда ты знаешь?
– Розы. Скамейку нарочно сюда поставили – они очень нравились Патрику. – Позволив ему провести себя под вьюнками, вокруг маленького декоративного пруда, она присела на скамейку и замерла в ожидании. Рассказ еще не был закончен, и ей не терпелось услышать продолжение.
Скамейка скрипнула под тяжестью Рейфа.
– Патрик тогда начал приводить в порядок семейное состояние. Мы возвращались домой после заключения сделки, которая должна была нормализовать положение дел. Наш самолет упал в безлюдных районах Аппалачей, пилот погиб, а я получил внутренние повреждения – как мы тогда думали, – контузию. У Патрика оказалась сломанной нога, причем обломок кости торчал наружу. Меня здорово покорежило, но передвигаться я все же мог. Патрик соорудил из веток подобие костылей и настоял, чтобы мы отправились в путь, не дожидаясь помощи, которая могла и не подоспеть. Дело было зимой, деревья, кроме вечнозеленых, облетели, и путь оказался очень нелегким. Через час он догадался, что у меня не просто контузия; действительно, как мы узнали потом, у меня началось внутричерепное кровотечение. Я все время терял сознание, левую половину тела парализовало. Патрик не издавал ни стона, но тоже страдал ужасно. От каждого движения обломки кости расходились, разрывали кожу. Наступала ночь, температура падала, и вскоре нам предстояло замерзнуть насмерть. Я понимал, что мне не дойти. У Патрика еще оставался шанс. Без меня он мог бы двигаться куда быстрее. Но он не захотел. Вместо этого он разыскал маленькую пещеру и перетащил меня туда. Окруженные кострами, которые он разжег, мы смогли пережить ту ночь. Я то засыпал, то впадал в беспамятство. Патрик не покладая рук поддерживал костры, мастерил носилки, чтобы тащить меня, опираясь на костыли. К утру мне уже было все равно. Забота о нашем спасении легла на его плечи.
Рейф замолчал. Джордана легонько прикоснулась к его руке и, почувствовав его ответное пожатие, поняла, что он благодарен ей за сострадание;
– После того утра я ничего не помню. Осталось только ощущение кошмара. Я благодарю Господа, что он избавил меня от вида мук, какие претерпевал Патрик во время того страшного спуска. Сколько раз он падал…, сколько раз поднимался…
Рейф чуть не расплющил ее ладонь, но Джордана не отдергивала руку. Что значит боль в руке по сравнению со страданиями Патрика?
– Врачи хотели ампутировать ногу. Началось заражение крови, от кости практически ничего не осталось.
Но Патрик им не позволил. Он не хотел ставить на себе крест и не позволял ставить его на мне. – Рейф язвительно, резко рассмеялся. – Хорошенькой мы тогда были парочкой с нашими бинтами и повязками: я – бритый наголо, а он – весь в гипсе. После той истории я оправился совершенно, а вот Патрик не совсем. Он старается не хромать, но нога частенько здорово побаливает.
