Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл
верглись террору внезапно и со стороны оккупантов в годы Второй мировой
войны. Но когда чехи тоже почувствовали на себе власть органов безопасно-
сти, они обнаружили сходство с тем, что испытывали и с чем смирились со-
ветские люди. И хотя разными были подоплека и масштабы репрессий,
«страх перед ночным стуком, произвол при толковании законов, методы за-
пугивания, боязнь честных людей высказывать критическую мысль» нано-
сили большой ущерб морально-политическому состоянию чехословацкого
общества.
Я часто представлял, как сидят за письменными столами эти два чело-
века, чьи книги открывали моему поколению окно в недоступный нам тогда
мир. В январе 1965 года я был у Мирослава Зикмунда в Готвальдове (Злине),
у Иржи Ганзелки и его жены Ганны в Праге, в их милом доме На Мичанце; мы
сидели у камина, слушали музыку: Иржи играл на органе любимого Баха; ни-
что не предвещало беды.
А под конец мая в Иркутск пришел конверт в траурной рамке. Из кон-
верта выпала подписанная Иржи Ганзелкой карточка с печальными строч-
ками:
«Сегодня мне приходится написать до сих пор самые тяжелые слова. Ганночки
уже нет в живых. Она ушла от нас на рассвете в майскую неделю так, как прожила
свои краткие 37 лет до последней минуты терпеливая, самоотверженная и муже-
ственная. И последние ее мысли принадлежали детям, родителям, самым близким, и
она заботилась о нашем будущем. Прощание с ней состоится в Страшницком доме
ритуалов в четверг 20 мая 1965 года в 9.30. А потом Ганночка будет жить только в
нас. Иржи Ганзелка.
Мы нарушим ужасную традицию говорить речи на прощание и личные соболез-
нования. Прежде всего, это касается детей, каждое слово делало бы эту тяжелую
минуту тяжелее и тяжелее. Поэтому позвольте, чтобы с Ганночкой и Иржиком я
ушел, как только дозвучит Пассакалия с-моль Баха».
Иржи, Иржи, Иржи… Я написал в Прагу письмо, пригласил Иржи отдох-
нуть с детьми на Байкале, на туристической базе в бухте Песчаной, в одном
из самых красивых мест на озере.
Письмо И.Ганзелки в Иркутск (22 июля 1965 г.)
Леня, дорогой, хорошо было посидеть с тобою над твоим письмом. О моей Ган-
ночке ни слова – но я понял. Сказать спасибо – это мало. Сто раз я вспоминал тебя,
Макина (он меня даже два раза обрадовал звонком!), Макарова, Виктора Демина, То-
лю Чмыхало 46 . Месяцами я думал о вас всех над трудом, который я с Миреком сдал
вашим товарищам в конце апреля. И потом начал вспоминать по-другому. Скучал я
страшно и до сих пор не знаю, куда деваться.
Дети теперь в южной Чехии при больших прудах и в лесах, под палаткой. Мне
пришлось в промежутках отдать свое грешное тело хирургам. Но кажется, что все
будет в порядке. Будущую неделю я буду отдыхать с детьми. Могу уже купаться
вместе с ними, поснимаю их, посмотришь, когда вернешься в свой второй дом
в Прагу.
В начале августа у меня есть дела, потом недельку позанимаемся с детьми
любительской археологией. С Мацеком 47 пойдем на раскопку гуситской крепости. И с
15 августа придется уже сидеть в Праге и работать 48 .
Леня, милый мой, прекрасное приключение ты с друзьями придумал для Ганич-
ки и Юрочки, но ты, наверное, поймешь: мамы нет. Лишь десять недель мы пробуем
жить втроем. Как мне прощаться с ними на месяц, и как же прощаться им? Десять
дней прошло с нашей последней встречи, и уже 4 письма и две открытки: «Папа, при-
езжай скорей!». Обнимаю тебя, Леня, за искреннее предложение, но в Союз мы прие-
дем только на будущий год, когда будет чуть полегче на душе.
Леня, прошу тебя, передай иркутским друзьям с большим приветом и мое изви-
нение. Писать не успею, во всех моих планах огромный срыв. Но я не забыл и забыть
не могу. Границы нет, дом наш только один! Ленька, приезжай! ПРИЕЗЖАЙ! Твой
Юра.
Отчет о поездке по СССР Ганзелка и Зикмунд передали Новотному, уве-
ренные, что он перешлет, как условились, Брежневу. Но прочитав машино-
писный текст, глава государства заколебался: как бы советское руководство
не заподозрило, будто он разделяет их наблюдения, и тянул время. Путеше-
ственникам пришла мысль отправить рукопись в Москву через советское по-
сольство в Праге, но кто знает, в какой редакции, с какими комментариями
текст попадет по адресу. Ганзелка с пражского почтамта послал телеграмму:
«Москва, Кремль, Брежневу. Доклад подготовлен, просим сообщить, когда и
каким образом передать…»
На второй день Зикмунд приехал к Ганзелке в Прагу, к ним нагрянул
советник-посланник И.И.Удальцов, второй человек в советском посольстве.
«Вы что себе позволяете?! Вы должны были прийти к нам в посольство, и мы
бы послали шифровку в Москву». «Если бы мы пришли в ваше посольство,
Брежнев нашу телеграмму не получил бы никогда», – оба отвечали ему. В по-
сольстве такого не прощают.
Ответа из Москвы не было.
Весной Зикмунд работал у себя в саду в Готвальдове, когда услышал
крик сына Саввы: «Папа, быстро, быстро! На проводе дядя Иржи».
Оказывается, Брежнев уже дней пять в Праге, звонили из Дворца съез-
дов: нужно срочно передать ему рукопись, через час он едет в аэропорт. Ир-
жи задыхался: «Даже если бы за тобой прислали вертолет, мы бы все равно
не успели! Столько дней в Чехословакии и позвонить в последний час, будто
мы его холопы! Ходить на кабана у него есть время! Я не хочу с ним встре-
чаться…»
«Ирко, Ирко, – сказал я, – подожди, не кипятись. Все-таки пойди, вручи
ему папку, но дай понять, что мы об этом думаем» 49.
Ганзелка поехал во Дворец съездов. Брежнев принял папку, как ни в чем
не бывало, повторив, что непременно прочтет, пригласит для разговора.
Возможно, прочти он вдумчиво эту рукопись, подумай он о будущем страны,
как его видят два просвещенных чеха, которые много чего на свете повидали
и могли сравнивать, перестройка в СССР началась бы раньше, чем к власти
пришел М.С.Горбачев. Но читать Леонид Ильич не любил, сто семьдесят три
машинописных страницы оказались для него непосильными, да и времени
не было. Он передаст папку с рукописью своим помощникам, те будут читать
в состоянии шока: такого глубокого, откровенного текста о Советском Союзе
у них перед глазами никогда не было. Об этом они могли шептаться между
собой как о самой большой государственной тайне, но чтобы журналисты!
иностранцы! все это увидели! и им на эти вещи открывали глаза! – это было
невыносимо. Путешественники представления не имели, какая суета нача-
лась в Москве вокруг их имен.
Письмо М.Зикмунда в Иркутск (18 февраля 1966 г.)
Дорогой Леня, эта карточка тебе уже давно известна 50 , но мне хочется черк-
нуть тебе несколько слов, поблагодарить тебя за привет к Новому году и за теле-
грамму, которая меня очень обрадовала. Лучше было бы поговорить по душам как
последний раз, но…
Может быть, что мы скоро полетим на несколько дней в Москву, ждем только
сообщения из ЦК КПСС, но из Москвы в Иркутск далеко, далеко – и как нам теперь
нужно сидеть, сидеть и писать. Выбросить все из головы, чтобы она была готова
воспринимать новые впечатления. Обнимаю тебя. Мирек 51 .
При всем своем чутье на людей Ганзелка и Зикмунд бывали наивны,
как дети. Им казалось, что читающий эту их рукопись поймет, не может не
понять, их доверительный тон как глубокое уважение к собеседнику, как
уверенность в его способности понять, что стоит за их откровенностью и
бесстрашием. А стояла за этим их искренняя любовь к советским людям, она
пришла к ним за два года странствий по необъятной стране, и теперь, они
надеялись, навсегда. Это чувство только усиливалось состраданием к тому,
что пережил народ, никогда в своем развитии не знавший буржуазной демо-
кратии; cтрашная сталинская диктатура повлияла на этику людей, на их
частную жизнь, на их взаимоотношения, но сами люди, другого не видевшие,
системой замкнутые в самих себе, ограниченности своих возможностей не
