Никола Седнев - В окрестностях Милены
Милена уже соединила параллельными стежками-невидимками два противоположных бережка дырки-обманки и приступила, высунув от усердия кончик языка, к ныряюще-перепрыгивающему строительству ирреальных поперечинок, что у реальных ткачих называется уток, когда я вмешался:
— Стоп! Когда отводишь иголку на всю длину нитки, до упора — эта верхняя точка у тебя получается то ниже, то выше. Значит, нитка у тебя выходит то короче, то длиннее. Длина нити не может произвольно меняться на ходу, прыгать туда-сюда. Она может только постепенно укорачиваться, ис-тра-чи-ва-ясь. Будь внимательнее. Ты еще не до конца поверила.
* * *
В очереди к кассе Милена от нетерпения даже немного подпрыгивать начала.
— Ой, как медленно движемся! Мы не опоздаем?
— До Нового года, — мужчина, стоявший рядом и уже различимо «принявший на грудь», посмотрел на свои наручные часы, — осталось... два часа сорок две минуты.
— Успеем, — сказал я.
— А вдруг опоздаем... — ныла Милена.
— Раз папа сказал — успеем, значит, папу нужно слушать, — нравоучительно сообщил все тот же досрочно встретивший Новый год гражданин.
Я промолчал.
— Виталий Константинович! — раздалось уже на улице, когда мы вышли из «универсама» с покупками для жевания-выпивания-глотания за праздничным столом. Круглое лицо, очки-телескопы, на груди фотоаппарат со вспышкой. — Меня зовут Фима. Я у вас как-то в массовке снимался, помните? Я вот тут работаю. Уличным фотографом.
— Помню, — по случаю праздника согласился я.
— С Новым годом! Здоровья, счастья. Это ваша дочь? Вы с ней похожи. Что они все как сговорились сегодня?!
— Спасибо. Вас тем же концом по тому же месту.
Поскольку я проговорил это с улыбкой, ты воспринял мои слова как шутку. И предложил:
— Давайте я вас сфотографирую!
— Ну, что ж, давайте, — согласился я. — Где?
— Вот сюда станьте, к витрине.
— Слушай, ты случайно не был близко знаком с моей мамой... лет девятнадцать назад?.. — коварным шепотом спросила меня Милена.
Вспышка, щелчок.
* * *
— Вон Ленька Гвоздь пошел, — произнес сиповатый женский голос.
— Ну, и Зевс с ним, — равнодушно сказал мужчина.
Мы уже миновали мусорные баки, когда я остановился, и Милена, сделав по инерции пару шагов, тоже.
— Подожди, — велел я.
Они рылись в отбросах поодаль друг от друга — жалкие осколки разбившейся страны. Милена не слышала нашего разговора, она видела только, как бомжиха начала кричать на меня.
— Идем, — сказал я Милене, вернувшись.
— Это твои знакомые? __
— Нет.
Мы зашли за угол.
— Стоп! — сказал я. — Я не могу его так оставить.
— Да что случилось? Поздно ведь...
— Поздно, когда закопали. Его еще не закопали.
— Мы опоздаем... Новый год вот-вот... нас ждут...
— Плевать! — я тащил ее за руку.
— На фиг они тебе нужны?..
На этот раз Милена слышала нашу беседу.
Увидев меня, приближающегося, грязная оборванная женщина с «фонарем» под глазом заверещала:
— Фули ты к нему примахался, пидарас низкий? Я тебе сейчас...
Но тут же осеклась, так как увидела в моих руках деньги — я выгреб все ассигнации из своего портмоне.
— Возьми, — сказал я мужчине. — Ты ведь, наверное, голоден. Извини, у меня больше с собой нет.
На вид ему было под шестьдесят, хотя на самом деле скорее всего не больше сорока. Испитое лицо, покрытое преждевременными морщинами и какой-то коркой, очевидно коростой, потрескавшиеся губы. А глаза ясные, голубые, совершенно беззащитные, детские. Вообще мужичонка походил на затравленную собаку. Создавалось впечатление — его так часто и подолгу били, что он привык и только смотрит с укором, когда в очередной раз замахиваются.
— Что я за это должен сделать? — спросил он.
— Ничего. Давай просто поговорим.
— Я думал, вы пошутили, — сказал он, шмыгнув носом. — Ну, издеваетесь...
— Дайте мне деньги, — быстро сказала бомжиха. — Он пропьет!
— Ты тоже пропьешь, — он коротко вперился в нее и тут же вернулся взглядом ко мне.
Мы с ним молча всматривались друг в друга. И тут я заметил, что глаз у него довольно внимательный. Слишком цепкий для спившегося человека.
Тем временем я переложил пачечку денежных знаков из правой руки в левую, и женщине пришлось описать полукруг в попытке дотянуться до них, но к тому моменту купюры оказались вновь в дальней от нее ладони — это напоминало манипуляции тореадора с быком.
— Давай поговорим, — согласился бомж и взял наконец деньги. — Спасибо.
— Кто ты по профессии?
— Да нет у меня никакой профессии. Восемь классов в детдоме закончил, и ладно.
— Ты знаком с Зевсом?
— Ну, естественно, — удивился он.
— Кого ты еще знаешь... из... того времени?
— Из того времени? — Он немного картавил.
— Из того мира, — уточнил я. Как ни странно, он меня понял.
— Аполлона знаю, — он принялся загибать пальцы, — вчера только с ним вино пили, с водой, разумеется, он неразбавленное не пьет. С Афродитой мы дружим, времени, правда, у меня маловато, нужно бутылки собирать, но иногда перезваниваемся. Психея нет-нет да заглянет. А с Мельпоменой мы поругались — говорит, мол, в таком непристойном виде больше ко мне не приходи, не пущу. Ну, что ж, говорю, не приду, раз ты такая нежная. А кто такие Парки с Мойрами, знаешь? — вдруг, хитро прищурившись, как Ленин в кинофильмах, спросил он.
— Богини судьбы, — сказал я. — Мойры — у древних греков, Парки — у римлян.
— Правильно! — обрадовался он. — Первый раз в жизни встречаю человека, который это знает!
— Та-ак!.. — констатировал я. — Ты любишь читать.
— Да. Только с глазами последнее время совсем плохо стало. И с памятью — Мнемозина осерчала на меня. А это твоя дочь? — он показал головой на Милену
Милена стояла, разинув рот.
— Почти, — сказал я, подумав.
— Вы с ней похожи, — заключил он.
Я уставился на Милену. Вот уж чего я не находил в ее лице, так это сходства со своей репой.
— Не снаружи — вы с ней внутри похожи, — прочитал он мою мысль.
Вот то-то и оно. Это и есть его глаз. «Внутри похожи» — так мог сформулировать только человек, в числе близких друзей которого значатся Психея с Аполлоном. Я с восхищением изучал его.
— А кем бы ты хотел стать? — спросил я.
— В смысле профессии?
— Ну, чем бы ты хотел заниматься?
— Не знаю... наверное... рассказывать людям разные истории.
— Да он такой рассказчик! — встряла женщина. — Как буханет хорошо, так у нас там цельная толпа собирается послушать его, такие сказки заливает, никакого тебе телевизора не надо! И как он рыбу ловил на траулерах во Владивостоке, и как в Афгане воевал, и как золото в тайге искал и у него там был прирученный волк... Его у нас все так и называют — Валера-рассказчик.
— Тебе есть где ночевать? — спросил я.
— Да, — ответил Валера-рассказчик. — Мы за городом живем, в «шанхайчике», может, знаешь.
— Знаю ли «Шанхай»? Я там родился и вырос.
— Да ну?! Не врешь?
— Представь себе. Слушай, вот здесь мой телефон, — я протянул ему визитку. — Позвони мне. Чем смогу — помогу.
— Спасибо.
Приблизился было другой оборванец, но, увидев, что «рабочая точка» занята, похромал дальше.
— Вон Моня-Рупь-Двадцать пошел, — сообщила напарница Валере.
— Ну, и Зевс с ним, — сказал Валера, не отрывая взгляда от меня.
* * *
— Нет, скажи сейчас! — настаивала Милена.
— Праздник же...
— Ну, так пусть у нас в новом году не останется недоговоренностей!
— Милена!.. — укоризненно сказал я.
Мы стояли с Миленой на балконе — она в платье, я в костюме с галстуком — и не чувствовали холода. В бокалы с шампанским, которые мы держали в руках, иногда залетали снежинки.
— Ты со мной... потому, что решил мне помочь?.. Из жалости?.. Дверь на балкон распахнулась.
— Сейчас куранты будут бить! — сообщил оператор Лабеев.
— Вы здесь Новый год собираетесь встречать? На балконе? — полюбопытствовал оператор Махнеев.
— Мы сейчас, — бросил я и захлопнул балконную дверь у них перед носом. Через стекло видно было, как они вернулись за празднично сервированный стол к остальной компании. — Ну, что я такого сказал — что через двадцать лет ты будешь молодой женщиной в расцвете, а я — пенсионером!..
— Ты говоришь слово в слово, как моя маменька. ,-
— Разве это неправда?
— То есть ты хочешь сказать, что нам в любом случае — в смысле личной жизни — не по дороге?
— Слушай, я так понимаю — ты хочешь сейчас очередной скандальчик закатить! Слово в слово, как твоя маменька.
— А я-то, дура, думала... — проговорила Милена.
— Что думала?
— Ничего! — грубо отрезала она. Тут же произошла обычная для Милены быстрая смена настроения, и она добавила задумчиво: — Значит, ты считаешь — нам лучше сразу расстаться, не тянуть?
— Я этого не сказал! Не надо мне приписывать то, чего я не говорил!
И тут начали бить куранты. И мы с Миленой, переменчиво освещенной вдруг расцветшим фейерверком, чокнулись бокалами.
