Никола Седнев - В окрестностях Милены
Страшное подозрение закралось в мою светлую до ужаса голову.
Я на цыпочках приблизился и заглянул в просвет между гардиной и оконной рамой. Фу ты, мамаша дома...
Как мне могло прийти на ум, что это Милена говорит за себя своим голосом, за мамочку — мамочкиным, а звон пощечины имитирует ударом одной ладони о другую?..
Хотя от Милены всего можно ожидать.
Я решил прогуляться по двору, образованному «клюшкой» и тремя другими многоэтажками, и тут вдруг столкнулся с вышедшей из дому Ириной.
Мы постояли оцепенело, потом поздоровались.
— Ты еще с этой девочкой из третьего парадного?
— Получается, что так, — ответил я.
Что-то в ней изменилось. В лице разлита тихость, будто Ирина Владимировна все время умиротворенно к чему-то прислушивается, вроде как к негромкой музыке. И смотрит на меня с выражением, которого я раньше у нее никогда не наблюдал, пожалуй, это можно назвать снисходительной жалостью к несмышленому ребенку. Такое впечатление, что она уже не здесь. Заметно пополнела, вид не совсем здоровый. Уж не беременна ли она? Если так, то уж точно не от меня. Слишком много времени прошло с тех пор, как мы с ней в последний раз...
— Ты не догадываешься, зачем ты ей нужен?
— Ира, я не такой дурак, как ты думаешь.
— Здесь все знают, что Милена с детства мечтает стать артисткой. У нее ведь мать не воровка, не предпринимательница, не чиновница, которая берет взятки, она честно работает, а это в нашем государстве означает — нищая. У нее нет денег, чтобы отправить дочь учиться в другой город. У нас же здесь нет актерского факультета. Двери в жизнь перед девочкой оказались закрытыми... Как только Милена своего добьется — тотчас сделает тебе ручкой.
— Догадываюсь, — сказал я.
Тут из парадного появился попик и, лаская дорожку рясой, подошел к нам.
— Знакомьтесь, это Виталий Константинович, а это мой муж.
— Отец Сергий, — сказал он приветливо.
— Так ты вышла замуж?! — воскликнул я.
— Как видишь.
У мужчинки был кроткий взгляд, жиденькая рыжеватая бородка. Я бы взял его на роль Алеши Карамазова.
— Благослови меня, святой отец.
Некоторое время он, очевидно, задавался вопросом — лукавлю я или прямодушен. Я невозмутимо выдержал его взор испытующий. Перебьешься, родной. Я в отношении Милены этого Бог знает сколько времени определить не могу и ничего. Жив-здоров помаленьку.
— Благословляю тебя, сын мой, во всех добрых твоих начинаниях, — он сказал это мягко и приязненно, но сделал явственное логическое ударение на слове «добрых».
А он не так прост, как кажется. Дескать, если ты банк грабануть надумал, хрен тебе, а не мое отеческое напутствие.
* * *
Был воскресный день, мы отобедали.
— Давай помогу, — предложил я.
— Я сама, — сказала Милена. — Мужчина должен быть добытчиком, бегать где-то там за мамонтом, приносить домой мясо, — интонации были шутливыми, соответственно, в ее глазах завелись бесенята, но и еще что-то поселилось, может, ублаготворенность кошки, да, вот она, стоя у умывальника, и потянулась, как сытая кошка, которая хочет потереться о ногу хозяина, и то ли ей лень, то ли оттягивает удовольствие. — А мыть посуду — обязанность женщины! Вообще следить за порядком, ну, там уют создавать в доме... Поддерживать огонь в очаге! Вот. Понимаешь?
— Понимаешь, — сказал я.
Как мило, что она мне все это объяснила.
Лекция получилась забавной, особенно, если учесть, что я в два с лишним раза старше Милены.
Я вернулся в комнату, сел на кровать и погрузился в думы.
Когда через некоторое время, толкнув боком дверь, на ходу вытирая руки полотенцем, появилась Милена и споткнулась о ковер, отчего завернулся край, я сказал:
— Сядь на стул.
После небольшой задержки, для осмысления моих слов и поправки ковра, она безропотно подчинилась с немым вопросом во взгляде — таким тоном я еще никогда с ней не разговаривал.
— Полотенце убери, брось на стол. Что у тебя за манера оплетать ножку стула ногой? Больше так никогда не делай. Сидеть нужно, не касаясь спинки стула, это ты сейчас что называется — развалилась... А теперь ударилась в другую крайность — примостилась на краешке, как бедная родственница. Выбери серединку. Что это такое — горбатая, горбатая Милена?! Слесарь после смены... Леди должна «держать спинку» — вот эти три позвонка надо зажать, а все тело расслабить. Мышцы лица не напрягай без особой надобности, это считается вульгарным. Подбородочек подними чуть повыше, ты же не боксер, чтобы прятать челюсть от удара. Сегодня у нас с тобой будет первое занятие по мастерству актера.
Милена ахнула, задохнулась — несколько раз похватала воздух ртом (обычно в таких случаях поминают выброшенную на берег рыбу) и расплылась в счастливой улыбке.
— Ур-р-ра!.. — шепотом пропела она и обозначила ладонями беззвучные, без касаний, аплодисменты.
— Веди себя прилично.
— Извини... извините, пожалуйста, — Милена изо всех сил пыталась казаться серьезной, но ее распирало, ей хотелось летать на помеле, отвязанно озорничать и безбашенно вопить.
— Уроки будут практическими, а теорию придется изучать в основном самой. Проработаешь для начала Дени Дидро. Книга называется...
— «Парадокс об актере», я читала.
— Ага... А перескажи, пожалуйста.
— Дидро считает, что актер обязан быть холодным... не должен искренно переживать, что талант актера не в том, чтобы чувствовать, а... в умении передавать... в общем, внешние признаки чувства. Ну, он за театр... с оговорками... за театр представления.
— Совершенно верно, — сказал я. — Дидро иногда чуть ли не полностью отрицал эмоциональную природу актерского творчества. Хорошо. Тогда начнешь с труда Станиславского «Работа актера над собой» в двух томах. Первый том называется «В процессе переживания», второй...
— «В процессе воплощения»! — перебила Милена, предварительно, еще на моих предыдущих фразах начавшая с нетерпеливым энтузиазмом отличницы трясти поднятой рукой. — Я читала! Два раза. В смысле — первый том два раза и второй два раза. Каждый том два раза. Вот.
— Где?
— В читальном зале. И выписки делала.
Она мне никогда об этом не рассказывала. Значит, Милена втихаря планомерно штудирует теорию актерского мастерства. Это все равно, если б она жила с портным и тайком от него посещала курсы кройки да шитья. Конспиратор Милена...
Что внутри Милены скрывается пласт другой жизни, а под ним третьей и, вероятно, семьдесят шестой, и она никого не посвящает в то, что там, в ее подполье происходит, я понял давно. Примитивно было бы называть это вторым дном. Хотя такое определение напрашивалось, но как все лежащие на поверхности дефиниции вряд ли являлось безоговорочно правильным.
Милена могла увлеченно и долго щебетать — сама непосредственность, представая незатейливой, несколько инфантильной болтушкой. И в то же время это была чрезвычайно целеустремленная и скрытная молодая особа. Скрытная болтушка — не нонсенс ли это наподобие горячего льда или мокрого огня? Но в ней это причудливым образом уживалось. Милена вся была соткана из несоединимых противоречий. Фрагментарная, лоскутная Милена — как одеяло, сшитое из разных кусочков...
— Та-ак... — сказал я. — Ну... Хорошо. Как ты вкратце, буквально двумя словами передашь суть системы Станиславского?
— Ну, в общем, нужно не играть чувства... не изображать эмоции на лице, а думать то, что твоя героиня... должна была бы думать... в соответствии с ее характером и обстоятельствами... вжиться, представить себе, искренно поверить... и тогда лицо, голос, пластика тела... сами сыграют, выразят!
— Молодец, — сказал я, и Милена расцвела. — Умница. Можно еще короче — «от внутреннего к внешнему». У вас дома штопкой занималась мама или ты?
— Мама себе штопала, а меня приучила — себе.
Я неожиданно поймал себя на том, что испытываю чувство нежности, а может, даже любви к ее матери, какая она ни есть, а вслух сказал:
— Начнем с самого простого. Этюды с воображаемыми предметами...
Она одела незримый носочек на выдуманный «грибок», разгладила, поправила, сместила, чтобы якобы пятка вроде бы носка располагалась по центру, обжала, натянула. И приступила.
Справлялась с первым в своей жизни актерским упражнением Милена очень недурно, благополучно избежав большинства типичных бестолковых ошибок начинающих.
Мнимая дырка несуществующего носка у нее не «гуляла», не менялась очертаниями от озера Балхаш до Тихого океана, как это сплошь и рядом случается у новичков, — Милена четко держала в памяти и строго учитывала вымышленные размеры. Поражало обилие добротно, порой просто виртуозно нафантазированных и сыгранных подробностей. Как бы уколов палец, псевдоштопальщица вскрикнула, досадливо поморщилась и высосала из него иллюзорную капельку крови (впрочем, игла тоже была высосана из пальца, равно как и носок, «грибок», дырка, нитка). Иногда призрачная иголка, попав на сочиненное Миленой плотное место, упрямилась, буксовала и получала за это от немножко рассердившейся рукодельницы более энергичный будто бы наперсточный пинок.
