Иван Сабило - Крупным планом (Роман-дневник). 2007.
В особенности после грандиозной шумихи, какую несколько лет перед этим подняли как официальные, так и неофициальные круги.
Ещё, помню, Джон бурно расхваливал свою жену: красива, умна и - самое восторженное - «знает 14 кухонь»!
Я тогда учился в техникуме физической культуры и спорта, что входит в комплекс зданий Александро-Невской Лавры, и как-то проходя мимо Троицкого собора, увидел на его ступенях Джона с чудесной женщиной - юной, стройной, красивой, в светло-кремовом плаще и с зонтиком в руке. Мы поздоровались, Джон представил:
- Знакомься, тёзка, моя жена Рита.
Наверное, я долго смотрел на неё. Даже не просто смотрел, а любовался. И, чтобы так сразу не распрощаться с этим «чудным мгновеньем», стал приглашать их себе, на Пушкинскую, где в то время жил. Нет, они не могут, они сегодня уезжают, и неизвестно теперь, когда приедут опять, хотя Ленинград им по душе и они сохраняют надежду снова здесь побывать. Но обстановка политическая накаляется, Хрущёв действует жёстко, и это может привести к определённым напряжениям в отношениях Союза и Америки. А значит, в первую очередь, пострадает интеллигенция.
Тогда я не был готов к разговору такого уровня (мне был двадцать один год), поэтому постарался утешить их и пожелал счастливого пути.
Да, ещё помню, «Доктор Живаго» был издан в штате Мичиган, в тёмно-синей твёрдой обложке, на которой, как и на корешке книги, не было ни названия, ни имени автора...
После дачи Пастернака пересекли шоссе и двинулись на другую сторону, к Дому-музею Корнея Ивановича Чуковского. Тут всё иначе, всё для детей: сказочные герои на заборе при подходе к Дому, сам Дом с каменной жёлтой стеной, сказочное дерево, на котором вместо листьев и плодов - десятки пар детской и взрослой обуви: ботинки, туфли, босоножки, кроссовки, боты, сапоги, штиблеты, тапки, мокасины и даже кеды незапамятных времён.
В Дом мы не попали - экскурсия началась в 15-00, а сейчас половина четвёртого. Можно лишь погулять по заповедной территории. А территория во много раз больше пастернаковской. Можно представить себе, сколько жадных глаз зарятся на писательские, как им представляется, убогие лачуги, точнее, на примыкающие к ним территории. И сколько понадобится сил, чтобы удержать эти земли заповедными.
- В другой раз навестим, - сказал я.
- Да, вместе с Марией, - кивнула Галина. - Чтобы она своими глазами увидела«Чудо-дерево».
А под вечер приехали все наши. Мы встретили их у ворот. У Марии на щеке широкая ссадина - утром грохнулась с велосипеда.
- Болит? - спросил я.
- Да. Не знаю. Не болит, - ответила, не глядя на меня.
- Есть хочешь?
- Да, сейчас пойдём в ресторан и поедим макаронов.
После ужина вышли на детскую площадку. Детей нет, в песочнице горсть песка, синий совок и четыре еловые шишки. Мария принялась играть. Родители и бабушка направились к машине, а вслед за ними и мы с Марией.
- Ты ко мне будешь приезжать? - спросил я.
- Да, всегда. Ты живёшь в Переделкине, а я люблю Переделкино.
- За что ты любишь Переделкино?
Ответить не успела. Увидела, что родители открыли дверцы машины, и побежала к ним. Бурно прощались.
Я вернулся к себе в номер - солнечно, светло. Вечернее солнце всегда на моей стороне, и это хорошо.
6 мая. Утром позвонил Станислав Куняев, спросил, кто едет в Абхазию? Я назвал Леонида Бородина, Бориса Тарасова, Анатолия Парпару, Глана Онаняна, Виктора Широкова. Он попросил назвать число, когда мы с Гланом вылетаем, - постарается взять билет на тот же рейс. Я напомнил ему, что Абхазия приглашает писателей с жёнами, но Станислав сказал, что его жена сейчас нездорова.
- Захвати, пожалуйста, с собой 3-4 книжки четвёртого номера «Нашего современника» за этот год, - сказал я. - Ко мне с этой просьбой обратился Анатолий Аврутин - ты опубликовал его стихи. Я после Абхазии поеду в Брест, так что отвезу ему. Если хочешь, куплю, чтобы поддержать редакцию.
- Ничего подобного, я подарю.
- Не надо, у меня есть деньги. Если бы не было, тогда...
- Нет, подарю. Может быть, потом ты мне тоже окажешь какую-нибудь услугу.
- Я тебе и без этого окажу, - сказал я. - Мне по душе то, что ты делаешь всю свою жизнь, и я...
- Спасибо, спасибо, всё равно подарю.
Поговорив с Куняевым, позвонил в Петербург, в Пушкинский дом, сожалея, что нет там теперь директора Скатова. И вдруг услышал его голос.
- Николай Николаевич, неужто вернулись?!
- Нет, чуда здесь нет, - сказал он. - Просто изредка прихожу по небольшим делам, когда требуется помочь решить какие-то вопросы.
Поздравили друг друга с наступающим праздником. Я сообщил ему о приглашении в Абхазию - нет, он не может поехать, не те силы после двух инфарктов. Я спросил, избран ли новый директор Пушкинского дома.
- Да, Всеволод Евгеньевич Багно, - ответил он.
Более года назад, когда Скатов по состоянию здоровья вынужден был уйти с должности директора Пушкинского дома (ИРЛИ РАН), между собой стали соперничать Всеволод Багно и Владимир Котельников. При голосовании на вну- триинститутских выборах Багно опередил соперника то ли на два, то ли на три голоса. Но при таком раскладе это не позволяло ему стать директором - слишком небольшой перевес. Ждали решения филологического отделения РАН, но оно тоже ничего не решило. Назначили исполняющим обязанности Юрия Прозорова, но он только кандидат наук, а значит, не может руководить академическим институтом. Тогда срочно сделали Багно членом-корреспондентом РАН, и он таки возглавил ИРЛИ.
Интересные дела - директором Института русской литературы «Пушкинский дом» становится литературовед-испанист, переводчик с испанского. Конечно, он знает и русскую литературу, но настолько ли, чтобы руководить ИРЛИ?!..
9 мая. День Победы. Наш главный национальный праздник. Один - для всех. А есть только мой, незабываемый...
Июль 44-го, только что освобождён Минск. Ранним утром мы проснулись от страшного грохота и увидели наши танки на Железнодорожной улице, что рядом с моим домом. Их было много, они стояли друг за другом - все не сосчитать. Готовились продолжить победный путь на Запад. Танкисты разрешили пацанам постарше взобраться на грозные машины, а меня, самого младшего, один танкист даже подсадил на свой танк. Потом они, рыча и выворачивая камни из мостовой, уползли, я прибежал домой, а мама говорит: «Сынок, у нас большая радость, освободили Минск. А при большой радости нельзя быть одним, надо к людям. Собирайся скорей, пойдём к моей родной сестре, а твоей тёте Тоне, на Московскую улицу».
Когда мы пришли, то увидели, что наши танки стоят и здесь. И здесь такие же весёлые танкисты пустили нас, детей, на свои машины. Мы с моим двоюродным братом Женей забрались в танк. Женя, чуть постарше меня, стащил у танкистов перочинный ножик. Когда танки ушли, он радовался необыкновенно - ножик был красивый, с двумя лезвиями, большим и маленьким, и голубыми накладками на колодке. Я растерялся, нужно бы радоваться его радостью - экий хват! А я не радовался. Было не по себе: они освободили нас, пустили на танки и даже в танки, чтобы мы наяву почувствовали силу и свободу, а мы спёрли ножик.
Точнее, может быть, я тогда так не мог проанализировать этот позорный случай. Но и радоваться вместе с ним не мог... Потом он плохо кончил, не столько преступно, сколько глупо. Сначала из-за драки восемнадцатилетним попал в тюрьму - отсидел, кажется, полгода. Потом работал на стройке, украл несколько банок краски и пропил, и получил ещё год или полтора. В общем, пошло-поехало. Встретившись с ним после его очередной отсидки, я задал ему вопрос, есть ли у него живой пример человека, которому бы он хотел подражать? «Да, - ответил он. - Со мной сидел один по кличке «Прынц». Файный фраер, начитанный, до хрена знает. Клеил богатых чувих, выдавал себя то за крупного спеца, то за писателя; они приводили его домой и оставляли на ночь. Утром бежали на работу, а он, сам понимаешь, учил их. Наставник жизни, профессор!»
Стало ясно, что с таким «идеалом» он долго не протянет. Ему было немного за тридцать, когда, напившись какой-то пакости, он ушёл на тот свет. И оставил жену и четверых детей, из которых лишь один - его. Остальных жена ему нарожала, когда он сидел. Её ничуть не смущало, что дети не от мужа. И говорила, подбоченясь: «Он в тюрьме удовольствие получает, а я - здесь, на воле». Когда ему напоминали, что дети не его, он лишь усмехался в ответ: «Какая разница? Хорошо, что они есть. Травы много, вырастут!..»
Кто-то скажет: мол, подумаешь, переживут твои танкисты такой урон, это ж ребёнок, что с него возьмёшь! Да, там ребёнок, несмышлёныш, хотя и он, возможно, с этого поступка начал свой путь к распаду. Но вот в наши дни уже не детки, а великовозрастные карлики от политики крадут у танкистов, у Советской Армии победу. Жалко, мелочно долдонят, что мы не так воевали, не так строили оборону, не те у нас были главные командиры. Лилипуты по жизни и по делам своим хохмят, высмеивают Гулливеров. Потому что не способен их тихий ум оценить то, как мы шли к Победе. Всё высокое, великое им легче понизить до себя, до своей лилипутской сути. Отсюда, как из фановой трубы, ужастики с НКВД, ГУЛАГом, штрафбатами - хоть в телевизоре, хоть в либеральных печатных органах. И всё это в отрыве от времени, от эпохи. И ничего удивительного: показать подвиг, создать положительного героя - это не по их талантам, потому что их идеал, как у несчастного Жени Пунтика, - «файный фраер Прынц».
