Вероника Рот - Четыре. История дивергента
Я киваю.
– Значит, твой необычный результат был вызван ошибкой программы. Нам придется исследовать ее, чтобы найти проблему, – изрекает Джанин. – А теперь, Амар, я бы хотела проверить твою симуляцию, если ты не против оказать мне подобную услугу.
– Мою? Зачем?
Мягкая улыбка Джанин не сходит с ее губ.
– Судя по нашим данным, тебя не встревожил необычный результат Тобиаса, наоборот, ты выказал к этому расположение. Поэтому я бы хотела посмотреть, не по собственному ли опыту ты знаешь о таких вещах.
– По вашим данным? – переспрашивает Амар. – Откуда?
– Один неофит поделился с эрудитами своими опасениями по поводу вашего с Тобиасом состояния, – мягко отвечает Джанин. – Я сохраню его имя в тайне. Тобиас, ты свободен. Спасибо за содействие.
Я смотрю на Амара. Он едва заметно кивает. Я встаю на ватные ноги и покидаю комнату. Я не закрываю за собой дверь, чтобы спрятаться неподалеку и подслушать. Но как только я оказываюсь в коридоре, ассистент Джанин захлопывает дверь, и я не могу различить ни единого звука, даже приложив к ней ухо.
«Один неофит поделился с эрудитами своими опасениями…» Я уверен в том, кто это может быть. Наш единственный бывший эрудит. Эрик.
* * *
В течение недели после визита Джанин Мэтьюз ничего не происходит. Неофиты – урожденные лихачи и перебежчики – каждый день проходят симуляции, и я тоже отдаюсь на растерзание своим страхам – боязнь высоты, клаустрофобия, насилие, Маркус. Иногда некоторые кошмары сливаются в один – Маркус наверху небоскребов, насилие в закрытом пространстве… Я всегда просыпаюсь, будучи еще наполовину в бреду. Меня бьет озноб, и мне стыдно – даже несмотря на то, что у меня всего четыре страха, я не могу избавиться от них, когда симуляция уже окончена. Они возникают, когда я меньше всего этого жду, заполняют мои сны, и я просыпаюсь с дрожью и паранойей. Я скрежещу зубами, подпрыгиваю от малейшего шума, мои руки немеют без причины. Я боюсь, что сойду с ума до конца посвящения.
– Ты в порядке? – спрашивает Зик за завтраком. – Ты кажешься… измотанным.
– Все отлично, – отвечаю я грубее, чем хотелось бы.
– Ага, по тебе видно, – говорит Зик, ухмыляясь. – Нет ничего страшного в том, чтобы плохо себя чувствовать.
– Ты прав, – соглашаюсь я и заставляю себя доесть еду, хотя теперь она напоминает по вкусу пыль.
Если уж я начинаю сходить с ума, то хотя бы наберу в весе, в основном мышечную массу. Странно, что теперь я занимаю столько места, хотя раньше я привык быть незаметным. Это добавляет мне немного сил и решимости.
Мы с Зиком убираем свои подносы. По пути в Яму младший брат Зика (я запомнил, что его зовут Юрайя) подбегает к нам. Он выше Зика. На его ухе – повязка, которая прикрывает новую татуировку. Обычно он выглядит так, будто вот-вот расскажет шутку. Но не сейчас. Он чем-то потрясен.
– Амар, – начинает он, слегка запыхавшись, – Амар… – Он качает головой. – Амар умер.
Я издаю смешок. Я понимаю, что это неподобающая реакция, но ничего не могу с собой сделать.
– В смысле? Что значит «умер»?
– Сегодня утром одна женщина нашла рядом со «Спайром» чье-то тело, – тараторит Юрайя. – Его только что опознали. Это Амар. Он… наверняка…
– Прыгнул? – уточняет Зик.
– Или упал. Никто не знает, – разводит руками Юрайя.
Я подхожу к тропинкам, ведущим к Яме. Обычно я почти прижимаюсь к стене во время подъема из-за боязни высоты, но теперь я вообще не думаю о том, что делается внизу. Я несусь мимо бегающих, кричащих детей и людей, которые толкутся у магазина. Потом я поднимаюсь по лестнице, свисающей со стеклянного потолка.
В холле «Спайра» собралась целая толпа, и я вынужден проталкиваться сквозь нее. Кто-то бросает мне вслед проклятия или пихает меня локтем в ответ, но я практически ничего не замечаю. Я прохожу к порогу комнаты, к стеклянным стенам над улицами, которые окружают лагерь Лихачества. Снаружи прямоугольный участок ограничен полицейской лентой, на тротуаре виднеется темно-красное пятно. Я долгое время смотрю на него, пока не начинаю понимать, что это – кровь Амара, которая пролилась от удара о землю.
Я разворачиваюсь и ухожу.
* * *
Я знал Амара не так хорошо, чтобы скорбеть о нем. В моем понимании скорбь – это то, что я чувствовал после смерти матери. Тоска мертвым грузом падала на меня, мешая прожить еще один день. Я помню, как останавливался, выполняя простые задачи, чтобы передохнуть, и забывал к ним вернуться. Я просыпался посреди ночи со слезами на глазах.
Я не рассматриваю смерть Амара как нечто подобное, но я чувствую горечь каждый раз, когда вспоминаю, как он дал мне имя и как защищал меня – «зеленого» неофита. Но в основном я чувствую злость. Я точно знаю, что его смерть имеет отношение к Джанин Мэтьюз и оценке его симуляции страха. А значит, так или иначе, в гибели Амара виноват еще и Эрик. Он подслушал наш разговор и сообщил все лидеру своей бывшей фракции. Эрудиты убили Амара. Но остальные считают, что Амар спрыгнул или случайно упал. Что ж, такого поступка вполне можно ожидать от лихачей.
Сегодня лихачи проводят панихиду. Все пьяны уже к обеду. Мы собираемся у пропасти, Зик передает мне чашку с темной жидкостью, и я одним глотком осушаю ее до дна. Когда успокоительный напиток обжигает горло, я начинаю покачиваться и передаю обратно пустую чашку.
– Правильное решение, – бормочет Зик, уставившись на емкость. – Пойду возьму еще.
Я киваю и слушаю гул пропасти. Похоже, Джанин Мэтьюз поверила, что мои необычные результаты – элементарный программный сбой. Но что, если она просто притворилась? Вдруг она явится за мной, так же как пришла за Амаром? Я пытаюсь запихнуть эту мысль в какой-нибудь темный угол моего сознания и хорошенько спрятать ее – от себя самого. На мое плечо ложится темная рука со шрамами. Рядом со мной – Макс.
– Ты в порядке, Четыре?
– Да, – отвечаю я, и я действительно не вру.
Я в порядке, потому что я по-прежнему стою на ногах и пока еще внятно разговариваю.
– Кстати, Амар всегда тобой очень интересовался. Я думаю, он видел, что в тебе есть отличный потенциал. – Макс слегка улыбается.
– Я почти не знал его, – говорю я.
– Он был немного беспокойным и неуравновешенным, в отличие от остальных неофитов в его группе, – продолжает Макс. – Вероятно, потеря бабушки и дедушки нанесла ему сильный удар. Или, может, проблема была еще глубже… Не знаю… Наверное, так действительно лучше.
– Лучше быть мертвым? – переспрашиваю я, хмуро глядя на него.
– Я совсем другое имел в виду, – отвечает Макс. – Но здесь, в Лихачестве, мы призываем всех выбирать свой собственный путь в жизни. Если это – путь, который он выбрал, – тем лучше, – резюмирует он и снова кладет руку мне на плечо. – В зависимости от результата твоей завтрашней проверки мы с тобой будем обсуждать то, чем бы ты хотел заниматься. Пока ты наш самый многообещающий неофит, даже несмотря на твое происхождение.
Я таращусь на него. Я не понимаю, что он говорит и почему он говорит это во время панихиды по Амару. Пытается перетянуть меня на свою сторону? Зачем?
Зик возвращается с двумя кружками, а Макс исчезает в толпе как ни в чем не бывало. Один из друзей Амара встает на стул и выкрикивает какую-то бессмыслицу о том, каким храбрым был Амар, если решил погрузиться в небытие. Все поднимают бокалы и произносят его имя.
– Амар, Амар, Амар. – лихачи повторяют это слово столько раз, что он теряет смысл и превращается просто в набор звуков.
Напоследок мы выпиваем. Так скорбят лихачи – топят горе в алкоголе и больше не вспоминают о нем.
Ладно. Я тоже так могу.
* * *
Контроль моей последней проверки осуществляет Тори, а наблюдать за ним будут лидеры Лихачества, включая Макса. Я прохожу в середину толпы неофитов, и впервые за все время я нисколько не волнуюсь. Во время пейзажа страха все осознают происходящее, поэтому мне нечего скрывать. Укол в шею, и пусть реальность исчезнет. Я часто проваливался в пейзаж страха.
Я оказываюсь на вершине небоскреба и прыгаю вниз. Я падаю запертым в коробке и позволяю себе каплю паники, прежде чем выбиваю плечом нужную стену, разрушая древесину. Я беру пистолет и стреляю в невинного человека – в безликого мужчину в черном. Я целюсь ему в голову и бездумно нажимаю курок. А Маркусы, окружившие меня, гораздо больше похожи на моего отца, чем раньше. У ближайшего ко мне чудовища – настоящий рот, хотя глаза по-прежнему зияют пустыми впадинами. Он замахивается, чтобы ударить меня – и я замечаю камень в его руке вместо колючей цепи или металлического ремня. У Маркуса нет оружия, которое может разорвать меня в клочья. Я принимаю несколько ударов, затем набрасываюсь на Маркуса, обхватив руками его горло. Я неистово бью его по лицу и успеваю испытать минутное чувство удовлетворения от своей жестокости, прежде чем проснуться скрюченным на полу в комнате пейзажа страха.
