Александр Слемзин - Метаморфоза: рассказы, новеллы
Коллега-философ и поэт – Саша Старцев, пишущий иногда тексты для подпольной группы «Аквариум», друг набирающего популярность Гребенщикова. Почему-то до сих пор этого БГ ещё сюда не определили? Недоработка…
И таких здесь много.
Медбрат, конечно, сравнивал себя с чеховским доктором Рагиным из «Палаты №6» и в самой малости находил сходство, но только в плане устроения общества. Вова, в отличие от литературного героя, был человеком очень прагматичным, тверд духом и характером.
Посчитав все эти мысли нужным и просто необходимым человечеству открытием, философ стал излагать открытие на бумаге в виде научной работы.
Трудился долго и обстоятельно. Научное эссе получилось небольшим по объему, но парадоксальным по содержанию. Подтвержденная разными научно-философскими доводами, в статье излагалась мысль, что всё человеческое общество – это многоуровневая искусственная социально-архитектурная модель. Вова доказывал, что «Человек Настоящий» сохранился лишь здесь – в дурдоме. Труд внушал уважение своей ницшеанской глубиной.
Философ Иванов решил опубликовать своё открытие. Дефицита в связях с инакомыслящими не было, и статья была передана «туда». Где-то через полгода её опубликовали в каком-то шибко научно-философском журнале. Статья стала короткой научной сенсацией в очень узких западных философских кругах. Но не настолько узких, чтоб не дошло «куда следует».
В коммуналку к Вове пришли хорошо и дорого одетые люди и очень вежливо побеседовали с ним «по душам и без протокола», а через неделю Вову скрутили прямо на рабочем месте коллеги-медбратья с других отделений. Он и не сопротивлялся почти. Ему всадили сульфазин-«серу» аж в четыре точки, по-максимуму, и уложили в свою же надзорную палату. Судьба чеховского доктора не миновала и Вову.
Когда он отошел от «серы», главврач Марианна Абрамовна без обиняков ему объяснила, что думать и говорить здесь он может, что вздумается (она так тоже кстати думает), а вот выходить за границы этой свободы не следует…
«Не нужно забывать, кто у нас кураторы…» – подытожила мудрый врач.
Вова был умным и практичным человеком, всё понял, и его выписали месяца через три. Как раз по весне, когда забурлила с весенними ручьями «хласность», и «серьезным» людям стало не до философа-одиночки. Другого масштаба вопросы назревали.
Медбрат тихо-мирно оформил пенсию за выслугу лет «на вредном производстве» и на скопленные за долгие годы деньги купил дом в деревеньке из пяти дворов где-то за Лугой. Там он занялся огородничеством и пчеловодством, пребывая в радостно-философском состоянии, удивляясь новому для себя ощущению внутренней свободы…
Шаровая молния
Непритязательная цыплячье-лимонная Тойота мчалась по трассе на север от краевого центра. В машине были двое: он и она, да повисшая вопросом тишина. За окном привычно мелькали сибирские сосны и ели на которые навалился предновогодний снег. «Мне ель свою протянет лапу» – вспомнились слова из песни их общего друга, поэта и композитора.
Неповторима и могуча сибирская природа. Она завораживает своей первозданностью и чистотой.
Ровный, размеренный гул двигателя и мелькавшие за окном виды навивали умиротворение и покой. Ей хотелось успокоиться, забыться и прижаться к теплому родному плечу близкого человека, который остался далеко, где-то там в Европе.
Эти две недели выдались невероятно тяжелыми и и тягостно-тугими , как свинцовые тучи. Чтобы так – это было впервые. У неё было свое дело, как она называла свой бизнес. Не бизнес, а именно Дело.
Как дети собирают пазлы, так и она год за годом собирала его по маленьким кусочкам, выискивая людей, оттачивая их профессионализм. Выстраивая всё с невиданной тщательностью и с любовью, и заботой, иногда излишней. Весь нереализованный материнский инстинкт был отдан Делу. И вот всё навалилось враз. Выросшие «дети» озадачились недетскими шекспировскими вопросами: быть или не быть, а если быть, то как? Что первично: Я или дело? И две недели по приезду из Европы она отдавала всю свою душу выросшим вдруг «деткам».
Ответы на все вопросы были даны, Дело пришло в равновесие, но забрало все душевные силы.
Поездка в филиал была последней задачей в этот приезд и дорога дала возможность перевести дыхание, радуясь разлапистым елям, белому снегу и предстоящей новогодней встрече с самым близким человеком. Радовалась просто жизни.
А жизнь её сложилась удачно. Она построила своё Дело, которое было зажигательно-интересно и разрасталось, кормило и её, и множество людей. Не обокрала её, как обычно бывает, судьба и в остальном. Она была замужем за всепонимающим мужчиной–другом. В её жизни не было с неба свалившейся удачи. Талант и трудолюбие были теми матрицами и пуансоном, которые выпрессовали ее судьбу.
И вот люди с которыми она строила, чьими судьбами занималась все эти годы, вдруг все одновременно потребовали от неё именно той созидательной и завораживающей энергии, которой так не хватает всем в этой жизни.
«Никуда не денешься от любви… Оставайся частью Света», – пела в динамиках Арбенина. Она откинула голову на подголовник и увидела себя маленькой девочкой, которая каждый день ходила мимо таких же разлапистых в снегу деревьев и представляла себя волшебницей. Эту детскость она не потеряла и медленно приближаясь к четырем десяткам лет своей жизни. В душе было двадцать восемь, не больше и не меньше. И это было правдой.
Вид за окном машины вдруг изменился, благодаря березам, которым ели уступили место. Открылась уходящая вдаль панорама перелесья и этот простор принес очередную волну покоя и умиротворения.
Если бы в машине раздался взрыв, то это было бы не столь для неё неожиданно, как то что он заговорил. То, как он заговорил, и то, как он говорил, несли в себя необузданную какую-то силу и какой-то раздирающий крик. В этом безостановочном монологе, напоминающем высекающую всё вокруг пулеметную очередь, была копившаяся всю его жизнь злость, боль и обида.
Босоногое, хулиганистое детство этого рыжего пацана прилепило ему прозвище Тигр. Так и прожил он с ним, и оно было его единственным постоянным спутником всей жизни. Было в нем что-то кошачье, коварное и непредсказуемое.
Детство в одной из мононациональных республик не пахнет сахаром. Там выживать нужно учиться в буквальном смысле и финка в кармане не дань пацанской моде.
Тогда и сжался в пружину, которая в своем стремлении распрямиться «выйти в люди», толкала в спину не хуже конвойного автомата.
И он рвал и грыз, учился и работал, принимал удары и карабкался. Взобравшись на казавшийся вершиной холмик сваливался оттуда, либо ему помогали свалится, либо сбивали. Он озлоблялся на себя, на людей. И снова грыз и карабкался, и толкался. Но вдруг холмики в его жизни закончились и началась равнина. К этому он не был готов.
Деловой мир поносившись по головокружительным горкам девяностых тоже выскочил на ровный путь развития. И былые качества: решительность и мужество стали не нужны и часто смотрелись как ненужный атавизм-хвост у человека, над которым природа совершила какую-то ошибку в генной арифметике.
В моду вошли дипломатичность, дружба с властью, умение быть нужным и другие елейные качества, которых он не имел. И он выпал из жизни, по инерции пытаясь карабкаться и рвать. И продолжал копить злобу на себя, на неудавшуюся семейную жизнь, на власть, на всё окружающее. Как будто трещала и лопалась натянутая гигантская струна с тонкой октавой по которой вдруг ударили, издавая гул вперемешку с воем.
Его монолог был долгим и занял две трети неблизкой дороги. Она не проронила ни слова. Она сама себе напоминала разродившуюся непомерным числом щенят суку, которую переросшие щенята, но продолжавшие любить молоко, высосали и выпили. Она была устало-удовлетворенной, исполнившей материнский долг, но обессиленной. И не было ничего, чтобы дать этому озлобленному до последнего предела человеку. Даже слов. Её муж, дабы не оскорблять его обостренное самолюбие, подкинул работу водителя, которая опять же была не в радость.
Ей хотелось закричать: что же вы сделали с собой и со своей жизнью? Но она молчала, а он говорил, не останавливаясь. Салон машины наполнялся и наполнялся, ощущаемой уже физически злобой, которая медленно начала собираться в почти видимый шар. Когда он закончил вопросом: как жить-то?
Шар повис весьма реально и придавил и его, и её, продолжая висеть и наливаться свинцово-тягостной энергией злобы и не собирался исчезать И что с этим делать – ни он, ни она не знали. Так и ехали молча с шаром, который все более чернел.
Машину сначала заюзило, потом кинуло в одну сторону, потом в другую. Он отчаянно пытался выровнять, но ее ударило носом и перебросило через полуторометровый снежный бордюр.
Она не кричала в этом коротком полете и лишь одна мысль в на секунду выскочившем сознании: «Неужили это всё? Как глупо…», – пролетела пулей.
