Юрий Воищев - Я жду отца. Неодержанные победы (Повести)
— Мама, — говорю. — Письмо… От папы — письмо…
— Письмо?!
— Да, старое…
— Ах это…
Мать берет письмо и долго смотрит на потрепанный клочок бумаги.
— Да — а… — говорит она и опять смотрит на письмо. — Ты помнишь папу, Сереженька? — спрашивает.
— И помню, и не помню.
— А ты помнишь, как мы его провожали?
— Нет.
— Ты ведь был тогда совсем маленький. Был июль сорок первого года. Жарища плыла… И мы с тобой папу провожали. До леса. Там их полк стоял…
И вдруг мне показалось, что я припоминаю… В лесу было душно, и отец часто утирал пот с лица. Мы шли молча, а потом, когда до места оставалось совсем немного, отец сказал: «Присядем». И мы присели. А мимо нас проходили солдаты, и их тоже провожали. Хоть кто-то, да провожал. Не было без провожатых. Потому что через час этот полк должен был уйти в неизвестном направлении. Вот и мы провожали.
Потом отец поднялся. И мы — тоже. А он стоит. Не уходит. И вдруг упал на землю, вниз лицом, плачет. «Как же вы без меня будете?!» А потом ушел. И все оглядывался, оглядывался…
И с тех пор я его жду и жду, а он все не приходит, и не знаю, придет ли. Но жду. И пишу ему письмо.
Папочка!Дорогой, милый папочка!
Где ты? Жив ли ты? Ищешь ли ты нас?
А мы ждем тебя. Мы верим, что ты вернешься.
Мы живем хорошо. И сейчас снова — солнце. И лето. И птицы. И дожди — теплые, свежие, ласковые. Только тебя нет. Когда же ты вернешься? Когда придешь?
А после дождя земля черная, влажная, живая. А когда идешь по ней, то остаются следы. И всякий раз после дождя я смотрю, нет ли твоих следов под нашими окнами.
А их нет и нет.
А куда тебе писать — не знаю. И не могу не писать. И вот я пишу. Пишу тебе письмо. А где ты — не знаю. А жив ли ты — не знаю.
Милый папочка, если даже ты инвалид, все равно ты нужен нам. Все равно — приходи. Потому что мы ждем тебя. Потому что всегда будем ждать тебя. И никогда не поверим, что ты мертвый.
Папочка, приходи, пожалуйста! Возвращайся с войны. Я жду тебя.
Твой сынок Сережа.Я беру письмо. Я делаю из него парус. Я пускаю кораблик.
А река — широкая. Солнце — огромное. А кораблик — маленький. И вместо паруса — письмо.
Я стою на берегу. Дует ветер. И кораблик летит по волнам. Навстречу солнцу.
А огромное солнце — низко. И к нему плывет мой кораблик. А ветер надувает парус. А парус — письмо.
Письмо к тебе, отец.
Я послал письмо отцу шестого августа тысяча девятьсот сорок пятого года. В этот день Америка взорвала первую атомную бомбу…
Эпилог
Я завидую мальчикам, у которых отцы вернулись с войны. Я страшно завидую им. Собственно, это не зависть. Это другое. Чувство, которое я не могу объяснить. В нем и боль утраты, и горечь несбывшейся надежды, и просто — зависть.
Я завидую вам, мальчики. Завидую, что ваши отцы вернулись. Завидую и радуюсь за вас и вместе с вами. Иного и быть не может.
И все же я жду отца. Несмотря ни на что. Несмотря на то, что он погиб. Несмотря на то, что я знаю об этом.
Я жду. Мне двадцать шесть. И у меня сын. А я все жду отца.
Жду и жду!
Временами мне кажется, что он придет. Постучит. Войдет в шинели и сапогах. Громадный и молодой. Такой, как на фото. Скажет: «Здравствуйте. Я вернулся. А вы ждали меня?»
Поймет ли он, что, несмотря ни на что, мы ждали его? Я думаю — да. Он поймет. Он не осудит ни меня, ни мать — никого.
Я жду отца. Для меня он всегда такой, как на фото. Молодой и улыбающийся. Для меня он никогда не состарится.
Для меня война еще не кончилась, потому что мой отец не вернулся, и я его жду. И мне жутко подумать, что мой сын тоже будет ждать меня. И не дождется.
Это не просто боязнь смерти. Это тревога за будущее моего ребенка, тревога за всех сыновей, которые будут ждать отцов.
И снова я жду, жду, жду. И мне кажется, отец ищет меня. И, возможно, мы не раз встречались. Но не узнавали друг друга и проходили мимо.
Недавно я ехал в поезде. На одной станции я вышел из вагона и бесцельно побрел по перрону.
Подошел встречный поезд. Пассажиры хлынули в буфет, разбрелись по станции.
Я увидел высокого пожилого мужчину. Он медленно шел мне навстречу. Он шел так же бесцельно, как и я. А может, он тоже ждал, как и я.
Мы посмотрели друг на друга и прошли мимо. В его взгляде было ожидание. В моем — тоже.
Нелепая мысль — а вдруг это отец?! — толкнула меня, и я оглянулся. Мужчина тоже оглянулся. Глаза наши встретились, мы смутились, отвернулись, и он быстро ушел в свой вагон.
Мой поезд ушел в одну сторону.
Его — в другую.
Я стоял в тамбуре, курил и ругал себя: почему я не заговорил с ним?
Неодержанные победы
Глава первая. Трофеи
Тетка работала в кинотеатре повторного фильма. Там показывали старые картины, на них почти никто не ходил, потому что ленты, как и люди, стареют и умирают.
Осенью рано темнело, и, когда мальчик шел к тетке, уже зажигались фонари.
Он подходил к двухэтажному зданию, серому и не очень привлекательному на вид, поднимался по лестнице и видел, как у входа в зрительный зал стояла его тетка и проверяла билеты.
Зал почти всегда пустовал, мальчик мог занимать любое место, но тетка обычно усаживала его где-нибудь с краешку или, наоборот, позади, недалеко от входной двери, и, когда начинался сеанс, подсаживалась к нему.
Тетка была молчалива. Одинокие люди по — разному проявляют себя. Одни молчат, как тетка мальчика, другие жалуются на свои неудачи и во всех видят неприятных людей, от которых только и можно ждать какой-нибудь пакости. А тетка никому никогда не жаловалась на свою жизнь, ни с кем не советовалась, и вообще мальчику порой казалось, что она открывает рот, чтобы сказать: умойся, учи уроки, сходи за хлебом. Даже когда мальчик приносил в дневнике двойку, тетка только молча смотрела на него, молча закрывала дневник, молча уходила на кухню. И для мальчика это молчание было понятнее и тяжелее любого наказания.
Только однажды тетка сказала очень длинную фразу, это было два года тому назад, когда мальчик приехал. Ему было девять лет, и он приехал сам. Поезда везли его, гремя колесами и ревя сиреной, к незнакомой тетке, у которой он должен был теперь жить.
Он поехал к ней не потому, что ему хотелось, а потому, что умерла его мать, а отца давно не было. Отец ушел от них, когда мальчик только родился. Ушел и пропал, как пропадает одинокое облако в синеве неба. А когда умерла мать, соседи написали письмо тетке. И та прислала телеграмму: «Пусть приезжает». Она, наверное, не поняла, а может, даже и не знала, сколько ему лет, думала, что он уже большой и может сам ездить на поездах.
И мальчик поехал.
Соседи собрали деньги и попросили проводницу присмотреть за мальчиком и довезти его до самого того города, до самого того дома, где живет тетка.
И проводница смотрела за мальчиком, и он доехал благополучно.
Тетка ждала его на вокзале. Вещей у мальчика почти не было: маленький узелок, где лежали его рубашки, свидетельство о рождении и тоненькая пачка денег — вот и все. И когда тетка увидела его, она всплеснула руками, прижала к себе и, не то плача, не то смеясь, забормотала:
— Как же ты такой маленький доехал?
Мальчик сначала немного испугался ее сурового лица и всей ее худой и прямой, как палка, фигуры, немного оттаял и чуть сам не заплакал, потому что уже давно никто не гладил его по голове и не говорил ласкового «маленький».
Они с теткой пошли домой. Это было совсем недалеко от вокзала. И теперь ночами мальчик слышал, как переговаривались на путях маневровые паровозы, как стучали колеса больших составов, и это напоминало ему его долгое путешествие, которое он совершил сам и ничего не испугался.
Когда они пришли с вокзала, тетка ему сказала еще несколько слов. Но это были уже слова, похожие на теперешние, короткие и очень определенные: «Ну-ка, иди умойся». А потом они пили чай. Тетка пила чай с блюдечка. И мальчик, глядя на нее, тоже стал пить чай с блюдечка. А тетка только посмотрела на него молча и, когда он облил накрахмаленную скатерть, ничего не сказала, но он понял, что лучше пить чай так, как умеешь, никому не подражая.
Потом он понял еще многое. А сначала он долго привыкал к тетке, к ее дому, и ночами, когда слышал гудки паровозов, тоска забиралась ему в душу, и он плакал, кусая подушку, но плакал тихо, стараясь не разбудить тетку, спящую у противоположной стены. Плакал так, чтобы никто его не слышал. Это было большое горе мальчика. Горе, потому что не с кем было поговорить и не было мамы, которая хоть и наказывала иногда, но все понимала.
На другой день после приезда, рано утром, тетка ушла из дома, и, когда мальчик проснулся, в комнате никого не было. Он пошел по квартире, по коридору, зашел на кухню, посмотрел на газовую плиту — такой у них не было, когда они жили с мамой, — потом пошел из кухни опять по коридору и увидел дверь. Он открыл ее. Это была темная комнатка, в которой стояли старые вещи. Это был чулан. Чулан для старых вещей.
