Александр Лаврин - Знаменитые убийцы и жертвы
— Все эти подробности излишни. Это я убила Марата.
— Кто подстрекал вас к этому? — спросил один из судей.
— Никто.
— Что же побудило вас?
— Его преступления. Он спровоцировал резню в сентябре; он раздувал огонь гражданской войны, и его собирались избрать диктатором; он посягнул на власть народа, потребовав 31 мая ареста и заключения депутатов Конвента.
— Какие у вас доказательства?
— Доказательства даст будущее. Марат тщательно скрывал свои намерения под маской патриотизма.
— Назовите своих соучастников.
— У меня их нет.
— Вы не желаете их назвать. Чтобы особа вашего пола и возраста самостоятельно замыслила и осуществила такое преступление — этого не может быть!
Посмертная маска Марата
Шарлотта усмехнулась:
— Вы плохой знаток человеческого сердца. Такой план легче осуществить под влиянием собственной ненависти, а не чужой. Я убила одного человека, — добавила она, сильно повысив голос, так как судьи продолжали задавать вопросы, — я убила одного человека, чтобы спасти сотни тысяч других; убила негодяя, свирепое дикое животное, чтобы спасти невинных и дать отдых моей родине. До революции я была республиканкой; у меня никогда не было недостатка энергии.
Разбирательство фактически завершилось. Пока судьи исполняли формальности, художники поспешно зарисовывали черты Шарлотты. Публика растерянно приутихла. Обвинитель попытался-таки оставить моральное поле боя за собой.
— Сколько у тебя детей? — ехидно спросил он.
— Разве я не говорила, что не замужем?
Тенвиль злобно засмеялся, но смех его не имел воздействия на публику.
Защищавший тираноубийцу адвокат Шаво де ля Гард был в крайне затруднительном положении. Ведь он не мог публично оправдать ее преступление перед лицом фанатиков-якобинцев. С другой стороны, заявить, что она сумасшедшая, — было бы нелепо, поскольку вела себя Шарлотта со спокойным достоинством, свидетельствующим о душевном здоровье. И тогда мэтр Шаво де ля Гард произнес самую короткую в своей жизни речь:
— Подсудимая с полнейшим спокойствием признается в страшном преступлении, которое совершила; она не отрицает его преднамеренности; она признает все и не ищет оправдания. И в этом, граждане присяжные, вся ее защита. В ее невозмутимом спокойствии и крайней самоотреченности, невзирая на близкое дыхание самой смерти, мы не видим никакого раскаяния. Это противоестественно и можно объяснить лишь политическим фанатизмом, заставившим ее взяться за оружие. Вам решать, граждане присяжные, перевесят ли эти моральные соображения на весах правосудия.
Не перевесили. Большинством голосов присяжные признали Шарлотту виновной. Приговор огласил Фукье-Тенвиль: смерть, как убийце.
Шарлотта поблагодарила Шаво де ля Гарда в кротких выражениях, полных достоинства.
Осужденную перевезли в камеру смертников в Консьержери. Казнь должна была состояться в тот же день, ближе к вечеру.
По Конституции Шарлотта имела право на исповедь и причастие, к ней прислали священника, но она, поблагодарив, отправила его восвояси. Зато вместо священника она приняла художника Оэра, который добился разрешения написать ее портрет. Весь получасовой сеанс они мирно беседовали об искусстве.
Около семи вечера появился палач Сансон. Он принес красное рубище — одежду для осужденного на смерть. Кроме того, он должен был обрезать Шарлотте волосы. Шарлотта испросила несколько минут, чтобы написать записку, затем отрезала прядь — на память художнику, а потом ножницы взял Сансон.
Вот как поэтично описывает конец Шарлотты Корде историк Томас Карлейль: «Около половины восьмого из ворот Консьержери по направлению к городу, где все на ногах, выезжает роковая колесница с сидящим на ней молодым прекрасным созданием, одетым в красную рубашку убийцы; созданием таким прекрасным, ясным, таким полным жизни... и направляющимся к смерти — одиноким среди всего мира. Многие снимают шляпы в знак почтительного приветствия, ибо чье сердце может остаться равнодушным? Другие кричат и ревут... На площади Революции лицо Шарлотты сохраняет спокойную улыбку. Палачи начинают связывать ей ноги; она противится, принимая это за оскорбление, но после нескольких слов объяснения подчиняется с ласковым извинением. Как последнее приготовление они снимают косынку с ее шеи — краска девичьего стыда заливает это прекрасное лицо и шею; щеки ее еще были окрашены, когда палач поднял отрубленную голову, чтобы показать ее народу».
Очевидец казни рассказывает, что при этом палач, то ли из искренних чувств, то ли на потребу черни, дал пощечину мертвой голове. За это полиция после казни заключила его на несколько дней в тюрьму.
Поскольку Шарлотту Корде обвиняли в распутстве, перед судом был произведен медицинский осмотр. Невинность девушки установили вполне официально.
Она не дожила до своего 25-летия всего десять дней.
Арест Шарлотты Корде. Гравюра XVIII века
КАЗНЬ НА МОЙКЕ
Князь Феликс Феликсович Юсупов граф Сумароков-Эльстон (таков его полный титул) был в дореволюционной России одним из самых известных людей. Аристократ, принадлежащий к знатнейшей фамилии, человек, породнившийся с царской семьей... Но все это в общественном сознании перевесил один факт: Юсупов являлся одним из убийц Григория Распутина (Новых), всесильного фаворита императора Николая II и императрицы Александры Федоровны.
Огромное влияние Распутина на царскую чету вызывало повсюду жгучую ненависть к нему. Низшие сословия ненавидели «из хамства-с», из желания посмаковать слабости сильных мира сего, а особы, приближенные ко двору, и религиозные лидеры — из-за участия «грязного мужика» в большой политике.
Близкий друг царской семьи, фрейлина императрицы Анна Вырубова пишет: «Вспоминаю также эпизоды с одним из знаменитых врагов Распутина, монахом Илиодором, который в конце всех своих приключений снял рясу, женился и живет в Америке. Он, безусловно, был ненормальный человек. Этот Илиодор затеял два покушения на Распутина. Первое ему удалось, когда некая женщина Гусева ранила его ножом в живот — в Покровском. Это было в 1914 году, за несколько недель до начала войны. Второе покушение было устроено министром Хвостовым с этим же Илиодором...»
В 1916 году против Распутина составился очередной заговор, душою которого был Феликс Юсупов.
Родился он 11 (24) марта 1887 года в богатейшей аристократической семье. Его отец — граф Феликс Феликсович Сумароков- Эльстон, мать—урожденная княжна Зинаида Юсупова. Окончив привилегированную гимназию Я. Г. Гуревича, Юсупов поступил в Петербургский университет, но затем решил продолжить образование в Англии. В 1909-1912 годах он учился в Оксфордском университете. Вернувшись в Россию, Юсупов вел жизнь великосветского денди. Перед Первой мировой войной он женился на племяннице Николая II — княжне Ирине, дочери великого князя Александра Михайловича и великой княгини Ксении Александровны, родной сестры императора.
Посол Франции в России Морис Палеолог так характеризовал Юсупова: «Князь Феликс Юсупов, двадцати восьми лет, одарен живым умом и эстетическими наклонностями; но его дилетантизм слишком увлекается нездоровыми фантазиями, литературными образами Порока и Смерти; боюсь, что он в убийстве Распутина видел прежде всего сценарий, достойный его любимого автора Оскара Уайльда. Во всяком случае, своими инстинктами, лицом, манерами он походит скорее на героя "Дориана Грея", чем на Брута и Лорензаччио».
Постепенно Юсупов утвердился в маниакальной идее, что влияние Распутина на императорскую чету губительно для России, но стоит устранить «старца», как все будет хорошо. Он начал искать союзников для тайного убийства «старца». К Юсупову присоединились великий князь Дмитрий Павлович и поручик Сергей Сухотин.
С трибуны Государственной думы на Распутина яростно нападали два депутата — Василий Маклаков, один из кадетских лидеров, и крайний монархист Владимир Пуришкевич, поэтому Юсупов обратился и к ним. Маклаков отказался участвовать в «устранении» старца, а Пуришкевич с радостью согласился. Он же привел с собой последнего участника заговора — военного врача С. С. Лазаверта.
Местом казни был избран дом Юсупова на Мойке.
«Это решение сначала возбудило во мне чувство протеста: перспектива завлечь к себе человека и убить его заставляла леденеть от ужаса, — писал в своих воспоминаниях Юсупов. — Каков бы ни был этот человек, я не мог решиться на убийство гостя.
Друзья разделяли мои угрызения, но после долгих споров договорились ничего не менять в наших планах: надо было спасать страну любой ценой, даже переступая самое законное отвращение».
