Неизвестно - Саласюк От июня до июня
- Езус Христус похвалены. - Сказал и, получив вместо ответа только угрюмые взгляды работавших здесь мебельщиков Зелика Меликовского и Ильи Абрамовского, сплюнул на пол и проговорил без всякого стеснения: - Жидовский дом христопродавцев, Матка Боска Ченстоховска. - А затем как ни в чем не бывало сказал, обращаясь к мебельщикам-мастерам: - А что, панове, каб мне шафу новую заказать для хаты. И новы сундук патрэбны - каб таксама зрабить? Грошы маю. Плачу рублями.
При этих словах мебельщики переглянулись, и Меликовский спросил:
- А кто пана послал к нам?
- Мой свояк, Павел Васильевич, - ответил парень.
При этих словах человек, сидевший спиной к входу перед печкой на корточках и подбрасывавший в топку мелкие поленца, поднялся и шагнул к вошедшему со счастливой улыбкой, протягивая руки навстречу.
- А мы вас третий день ждем, третий день, - говорил Кремень, пожимая руку приезжему и обнимая его.
Из комнаты, вход в которую из мастерской был всего лишь зашторен ситцевой занавеской на веревочке, вышел, улыбаясь, обычно сдержанный на эмоции Ликер. И мастера-мебельщики, сменившие на лицах выражение угрюмой настороженности на приветливое, тоже подошли к приезжему. Каждый пожимал ему руку, хлопал по плечу, заглядывал в лицо и говорил слова приветствия. И парень смутился, покраснел, от неловкости несколько раз провел ладонью по своей шикарной черной шевелюре.
- Вы извините, товарищи, что я вас так обзывал. Так командир мне сказал, чтобы все было натурально.
Кремень, а за ним и остальные засмеялись.
- Молодец, молодец, очень все было натурально. Мы, еще в окно увидев тебя, решили: куркуль очередной приехал, - говорил, широко улыбаясь, Кремень. - А уж как ты на пол сплюнул, у меня совсем настроение испортилось, думаю, опять день попусту пройдет. А теперь-то уж будем знать друг друга в лицо и по имени.
Кремень назвал себя, товарищей.
- Ну а я Коля Филенчик. Николай Филиппович - полное имя, - улыбаясь, сказал связной, с интересом продолжая разглядывать стоящих перед ним людей - двоих, годящихся ему по возрасту в отцы, и двух сверстников.
- Коля, Коля, - с симпатией, с лаской, с самой сердечнейшей добротой повторяли его имя пожилые подпольщики. С начала оккупации это был первый увиденный ими человек, который бьется, воюет, борется с ненавистными фашистами, давая им, обреченным на гибель евреям, тем самым надежду. - Как доехал, немцы на въезде не шибко придираются? Садись, чаю с дороги попьешь.
И помогли снять тулуп, аккуратно повесив его на вешалку, усадили за стол, из самовара налили кипятку, свежей заварки из листьев смородины, мед выставили.
- Долго рассиживаться не буду, - не смея все же отказать гостеприимным людям, прихлебывая чай, сказал Николай Филенчик.
Кремень и Ликер тем временем извлекли из подвала семь десятизарядных винтовок, пять автоматов ППД, с полсотни гранат-лимонок с запалами, немалое количество патронов. Широко раскрытыми глазами смотрел Николай на это неслыханное, по партизанским меркам, богатство. Говорил ему командир, что за оружием едет, и партизан думал, что будет два-три ствола, что тоже неплохо, но получить сразу столько Николай не ожидал. Допив чай, он тотчас энергично принялся помогать упаковывать груз в мешки и одеяла. Затем все вместе вынесли и уложили опасный груз в розвальни, аккуратно замаскировали сеном. Опять зашли в мастерскую. Ликер вынес из комнаты два модных фасонистых пальто - одно женское, с воротником-чернобуркой, второе мужское, с каракулевым воротом, две пары валенок, шаль, сверток с медикаментами, небольшой, килограмма на полтора-два, мешочек соли, несколько бутылок самогона.
- Одежду и соль ты, Коля, якобы менял на базаре. Положишь их сверху. А лекарства спрячь, - улыбаясь, говорил Ликер. - Что ты так удивленно все смотришь, Коля?
- Знаете, честно скажу - не ожидал. Командир с комиссаром хоть и говорили про ваше подполье, что вы оружие достанете, - я все равно не ожидал.
- Не ожидал, потому что евреи? - спросил Кремень. -Не смущайся, Коля. Мы же все понимаем. Все считают, что евреи способны только торговать да на скрипочке пилить. И сами евреи уже в этом уверились больше, чем окружающие. А мы будем воевать. Мы, Коля, очень рады, что вы, партизаны, нам поверили, что вы нас признали за своих, за равных - это нам придает силы. У нас теперь есть смысл существования - ведь мы стали участниками настоящей партизанской борьбы. Умереть мы не боимся. Не хотим, конечно, но и не боимся. Мы лучше умрем сопротивляясь, как люди, чем покорно, как овцы. Уже девять тысяч евреев они убили. Восемь тысяч ждут своей очереди. И только девяносто шесть человек нас здесь, в сопротивлении. Девяносто шесть. А это и немало. Мы все прямо сейчас ушли бы в лес - оружие имеем. Но Павел Васильевич сказал быть здесь, и мы остаемся. А ты приезжай, Коля, к нам каждую неделю, если сможешь, оружие всегда будет. И все остальное, что требуется в отряде. Ну, счастливо тебе. И привет от нас командиру и комиссару.
Из столярной мастерской Николай Филенчик опять вышел как сельский панок, чрезвычайно довольный приобретением - фасонистой городской одеждой и пачкой пластинок к патефону. Отвязал коня, упал в сани и, дернув вожжами, взмахнул кнутом.
- Но! Холера на тебя! - сердито крикнул панок, направляя лошадь по дороге на выезд из Слонима. Немецкая охрана проверила у него документы - самые настоящие, выданные солтысом, они не вызвали у немцев никаких подозрений, и возница, взмахнув кнутом, погнал лошадь рысью домой.
- «Жид на ярмарку собрался, гоп-гоп-гоп!». - услышал мерзнущий полицейский с винтовочкой на плече слова песни от удаляющихся саней.
- Вот черти заможные! - с завистью сказал он напарнику, провожая взглядом сани. - У него скота полный хлев, муки полный амбар. На базар съездил, наторговал чего хотел, выпил сколько хотел и едет себе до хаты. А тут стой и мерзни.
И напарник в молчаливо-унылом согласии покачал в ответ головой.
Так начались поставки оружия из подполья слонимского гетто в партизанский отряд, командиром которого был Павел Васильевич Пранягин.
Словно электрошок стало для молодых подпольщиков сообщение - полицейские схватили Лию Штейндман: при выходе из бойтелагеря у нее обнаружили большое количество патронов, прибинтованных к телу.
Последнее время работающих в бойтелагере почти и не обыскивали. Ощупывания в предшествующие месяцы ни разу не выявили краж, попыток выноса чего-либо. И полицейским надоело это занятие. Сначала они старательно, с удовольствием ощупывали девушек. Не стала исключением и Дина. Она терпела это унижение, убедив себя в том, что полицейские - это не люди, а животные. Ведь если кошка трется о тебя, или ты садишься верхом на лошадь без седла, или же купаешься голая, а на берегу пасутся овцы во главе с бараном, - не стесняешься же ты кошки, которая топчется у тебя на груди, лошади, которая чувствует твою попу, или барана, который смотрит на тебя, голой выходящую из воды, - думала она. Так и с полицейскими - они животные. С хамскими шуточками, всегда одними и теми же, они пройдутся по тебе грязными руками, но ты останешься чистой - ты выше их, ты гордая, ты все это терпишь, ибо веришь, придет время и ты будешь этих скотов убивать. Стрелять будешь в их хамские, самодовольные, вонючие рожи. Из автомата, который вынесен частями. А они будут падать замертво, умываясь своей порченной предательством кровью, недоуменно закатывая глаза - как, мол, это так: баба, еврейка посмела в них стрелять. Такие мысли помогали Дине оставаться сдержанной.
А со временем полицейские стали обыскивать уже не всех, а выборочно, а то и вовсе не обращали на шаркающих мимо евреев внимания. Эти евреи надевают на себя по тридцать три одежки - все им холодно. А что им мерзнуть? В бараках работают, там печи топятся, чай кипятят. Всего и на улице бывают - от гетто к лагерю и обратно. А попробовали бы они с винтовкой на ветру при минус двадцать- двадцать пять смену выстоять. Нет, все же прав немец - не та евреи нация. Нет в них мужества, делающего нацию воинами. Евреи - торгаши. Ну, еще сапожники, ну там, кузнецы, столяры. Одним словом, мастеровыми тоже бывают. А чтоб по военному делу - нет. Жила не та. Духу в них нет, стойкости и дисциплины.
И вдруг находят на этой маленькой евреечке патронов чуть не на полчаса работы пулемету! Изумлению всего наряда не было конца. Все так уложено и обмотано тряпками, начиная от подмышек, по груди, спине, вниз до задницы и по ногам до колен. Как она только шла с таким грузом, здохлая?
- Ну, пархатая, теперь тебе будет. - только и сказал старший наряда.
Когда Лию остановили и приказали расстегнуть верхнюю одежду, она застыла неподвижно - рук от страха и обреченности не могла поднять. На нее крикнули. Она по-прежнему не двигалась. Толкнули, она упала в снег. Подняли с руганью, матами, расстегнули пальто и...
- Вот это да, сука! - воскликнул полицман. - Ты смотри, что делает!
