Эрик Каплан - Санта действительно существует?
С этой точки зрения, то, что предлагает буддист, является реальным пониманием, но оно состоит в том, что наша обычная ошибочная структура мышления всегда понимается неправильно. Так что, если Куайн и Дэвидсон с детства имеют невротическую необходимость контролировать жизнь и мышление людей, они не смогут интерпретировать то, что говорит мистик. Для них двоих слова мистика покажутся пустыми и бессмысленными, но проблема будет заключатся в Куайне и Дэвидсоне, а не в мистике. Можно сказать, что часть идей остаются невыразимыми для некоторых людей, а проблема состоит вот в чем: люди, которые находят, что Будда должен сказать то, что труднее всего услышать, оказываются теми, кому больше всего надо это услышать. Если дело обстоит так, вполне логичными представляются колебания между попыткой сделать буддийское учение достаточно ясным, чтобы оно приносило пользу людям, и беспокойством о том, что сделать его «полезным» означает пожертвовать всем ценным, что в нем есть. Так, в самом начале Будда учил, что есть такая вещь, как «ниббана»17 — приостановка эгоцентрических способов мышления. Однако потом возникло движение махаяна, последователи которого утверждали, будто хинаяна18 (их предшественники), рассматривая ниббану как нечто отличное от обычной жизни, придерживались очень небуддийского отношения: если есть что-то отличное, но не у нас, мы должны сделать все, чтобы заполучить его. Как мы с вами ранее находили различные способы, позволяющие привести Скруджа к осознанию факта, что любовь — это не дорогая в денежном исчислении вещь, что она принадлежит к другой категории бытия, так и буддист должен убедить нас, что то, о чем он говорит, — не просто еще одна вещь, которую нам нужно получить.
Когда приверженцы хинаяны высказали свое понимание метафизически, они заявили, что все формы пусты. Вы думаете, что правда есть что-то, что можно удержать или укусить, но на самом деле это иллюзия. Нет ничего, что имеет смысл получить, и нет ничего, чье существование осмысленно. Но сторонники махаяны решили, что такой подход упускает из вида главное, и выразили эту мысль в диалоге между несколькими головами божества Авалокитешвары и монаха старой школы хинаяны по имени Шарипутра. Вот цитата из Сутры сердца, которая названа так, потому что она — сердце сутр совершенства мудрости, которые имеют более-менее краткие формы19: «Здесь, Шарипутра, форма есть пустота, и пустота есть форма; форма не отличается от пустоты, и пустота не отличается от формы; и все, что есть форма, то есть пустота, и все, что есть пустота, есть форма, такая же, как чувства, восприятие, импульсы и сознание».
Авалокитешвара сказал Шарипутре: «Ты думаешь, что Будда учил другому образу жизни, свободному от жажды эгоизма, и ты отчаянно хочешь вести такой образ жизни. Но само мышление является формой эгоистического влечения. Все, что ты делаешь в жажде просвещения, превращается в желание сигарет, виски и диких, диких женщин».
Эта точка зрения в более философской, диалектической форме лежит в основе школы буддистов махаяны, известной как Мадхъямака. Она была основана философом, алхимиком и йогом Нагарджуной, который якобы узнал свою философию от змееподобных нагов на дне океана. (Интересно, что в то время как в истории об Эдемском саду змей становится источником понимания того, что отделяет нас от реальности, в мифе о Нагарджуне змеи — отличные ребята.) Волшебные змеи показывают, как все, с чем мы имеем дело, в действительности очищается от любого независимого состояния.
Сказанное выше относится и к нам, и к тому, что мы хотим получить или чего стремимся избежать. Это шуния — пустота собственной природы. И она появляется только в контексте: цветок есть цветок только потому, что он становится плодом, плод есть плод только потому, что он полон семян, семена есть семена только потому, что из них вырастает трава, трава есть трава только потому, что на ней появляются цветы. Нельзя ничего определенного сказать о высшей реальности. Тем не менее Мадхъямака различает две истины: условную истину, также известную как рыночная, и абсолютную истину. Итак, давайте зададимся вопросом: «Пуста ли сама пустота?» Утверждение «Ничто не существует» — это абсолютная истина или все-таки условная?
Запишите свой ответ до того, как продолжите чтение.
Если вы предположили, что, в соответствии с Мадхъямакой, истина существования абсолютна, — вы ошибаетесь. Потому что все — пустота, и пустота — тоже пустота. Потому что языком невозможно выразить высшую реальность, и даже утверждением «языком невозможно выразить высшую реальность» ее нельзя выразить. Различие между условной и абсолютной истиной есть условная истина. Мадхъямака предлагает нам движение по кругу, которое приводит нас туда, откуда мы начали.
Подобный парадокс существует и у даосов. В Дао дэ цзин, основополагающем тексте даосизма, Лао-цзы утверждает: «Тот, кто знает, — не говорит, а тот, кто говорит, — не знает». Следовательно, Лао-цзы не знал — но он основал даосизм. Китайский философ Ту Вэймин как-то заявил, что Конфуций был лучшим даосом, потому что он учил, как люди могут ужиться в обществе, и, следуя изречению Лао-цзы, ничего не сказал про даосизм. Конечно, Ту Вэймин был конфуцианцем.
Как все, о чем я только что рассказывал, связано с Санта-Клаусом?
Это один из возможных подходов: сказать, что Санта-Клаус и все то, во что мы верим в Америке, — личность, любовь, смерть, наука — явления одной природы. Ничего этого не существует на самом деле. А если мы посмотрим на Санту сквозь призму диалектики Мадхъямаки, мы в конце концов в каком-то смысле поверим в него. Мы не будем привязаны к нему, но мы сможем использовать его по своему усмотрению. Наше отношение к Санте будет чем-то сродни мировоззрению тибетцев, практикующих божественную йогу. Они сначала осознают, что все свободно от материи, а затем представляют себя тантрическими божествами: красочными, хорошо одетыми сексуальными сущностями с несколькими головами и руками, полными оружия для спасения людей.
Таким образом, мы могли бы медитировать на Санта-Клауса, закрыв глаза и пытаясь получить его опыт.
Мы могли бы повторять его имя снова и снова: «Санта, Санта, Санта, Санта…» — такая практика называется джапа-йога.
Мы могли бы искать прибежище в храмах Санты, полных его статуй, и слушать лекции на Северном полюсе.
При этом нам не пришлось бы беспокоиться о том, существует он или нет, потому что парадокс заключается в самих особенностях реальности. Перефразируя Нагарджуну, можно сказать:
Неправда, что Санта-Клаус существует.
Неправда, что Санта-Клаус не существует.
Неправда, что Санта-Клаус ни не существует, ни существует.
Неправда, что Санта-Клаус одновременно и существует, и не существует.
И сказанное было бы правдой! Капля катится к сияющему морю.
Глава 6
Я делаю, и я не делаю
Какого типа возмущения будет испытывать капля, скатывающаяся в сияющее море?
Давайте начнем с выводов Джемса о мистике. Он утверждает, что последователи мистических учений, как правило, склонны к оптимизму и пантеизму. Они считают, что Вселенная — хорошая штука, поэтому они счастливы и верят, что все в каком-то смысле является проявлением первичной, невыразимой, по-настоящему удивительной и потрясающей реальности. Далее Джемс задает вопрос: «Имеет ли это значение? Разве сам факт, что мистики так ощущают реальность, доказывает, что она и вправду настолько удивительна и потрясающа?» В конце концов наркоманы, употребляющие героин, считают, что все великолепно и что волноваться не о чем, но они не правы. А еще есть активисты, выходящие на митинги против политиков, с чьим курсом они не согласны, — эти люди считают, будто они точно знают, что случилось со страной, но и они ужасно заблуждаются. Джемс утверждает, что мистические состояния авторитетны для человека, который с ними знаком, но отнюдь не для остальных людей. Последние должны проверить, являются ли границы реальности, про которые говорит мистик, действительно существующими или тот их домыслил. Джемс допускает, что, например, люди, утверждающие, что в мистическом экстазе видели дьявола, и страдающие от этого, — шизофреники.
Таким образом, мистицизм авторитетен для человека, но не для человечества. Такая формулировка звучит как хороший компромисс — она демократична, взаимоуважительна, вежлива. На самом деле она улаживает огромную проблему. Потому что есть одна вещь, которую мистики настойчиво пытаются донести: что границы между людьми не существуют. Так что если Джемс прав в том, что авторитетные для мистика вещи несущественны для остальных людей, не означает ли, что мистик ошибается? Как может существовать то, что авторитетно только для кого-то из нас, если мы все едины?
Пропаганда мистического смирения Джемса также, кажется, не отражает отношения мистиков к своим внутренним взглядам. Да, есть неустановленное число молчаливых приверженцев мистических учений, но те мистики, чьи произведения дошли до нас, довольно многословны. Они чрезвычайно активно говорят о необходимости молчания и очень хотят, чтобы все остальные поняли, насколько важны их мысли о самоотверженности. Они утверждают, что добились понимания самых потаенных глубин реальности — серьезная заявка, и не важно, сообщают они это громогласным голосом или застенчиво хихикая. Даже если мистик не утверждает сам: «Я — бог, поклоняйтесь мне» (а некоторые заявляют и такое), их последователи часто говорят: «Ты — бог, мы будем тебе поклоняться» и «Мой гуру — бог, вы должны ему поклоняться» (и в этой настойчивости мистиков обычно трудно остановить20). Последователи таких наставников утверждают, что разница между нами и гуру — как между безумным человеком и здоровым или как между животным и человеком. Если они и не считают это в буквальном смысле магией — а они часто так считают, — то они верят, что их гуру — образец святости, энергии, любви, стойкости и так далее.
