Alexandr - Unknown
мне ни шагу, пока я не оставлю тебя. Так она превратила меня в жалкое создание: я хотел
быть с ней, но не решался бросить тебя. Я не знал, как тебе об этом сказать, я никому не
хотел причинять боль, и в конце концов… Смотри: я причинял боль тебе, ей и себе самому.
Думаю, именно поэтому мы начали с тобой ссориться, поэтому ты замечала, что я
раздражительный, не такой, как всегда. Поэтому ты все время спрашивала меня, что со мной
происходит, а я делал вид, что не слышал тебя… Клянусь, я очень часто думал рассказать
тебе обо всем, о том, что меня угнетало. Сколько раз я говорил самому себе: “Расскажи, черт
возьми, расскажи ей обо всем, что с тобой происходит. Уверен, она тебя поймет.” Я хотел попросить тебя, чтобы ты помогла мне сделать так, чтобы ничего не произошло, чтобы ты крепко держала меня и не позволила упасть, схватила меня и успокоила, словом добилась бы того, чтобы я забыл о ней… Ты даже не представляешь себе ту боль, которую я чувствовал, зная, что врал тебе, Ната. Тебе, которая всегда все понимала, поддерживала меня во всех моих начинаниях, которая часами поджидала меня в одиночестве, потому что возникали
сложности с проектом. Я врал тебе, Ната, тебе, продолжавшей любить меня, и которую я уже не любил. Помню, когда я снова был с ней, пришел домой под утро, на рассвете и увидел
тебя, такую милую, нежную, то подумал: “Нет, я не могу так обойтись с ней, не могу”. А вот
теперь я это делаю, Ната. И если я пришел сейчас, то потому, что мне необходимо попросить
у тебя прощения… Я знаю, что ты провела месяцы, тоскуя, потому что я не звонил тебе, не
отвечал на твои сообщения, не подавал признаков жизни. Но что ты хотела бы услышать от меня? Чтобы я позвонил тебе и сказал: “Я счастлив, я встретил женщину своей мечты, своей
жизни и очень сожалею, что тебе было так плохо?” Конечно, скорее всего, я должен был
сказать тебе об этом раньше, но я не смог, подружка, не мог до сегодняшнего дня, когда я
снова чувствую в себе силы сидеть напротив тебя и смотреть в твои глаза… Помнишь, ты
много раз спрашивала меня, какой была любовь? Помнишь, как ты спрашивала об этом? А я
говорил тебе: “Черт, малышка, она такая, какой мы ее чувствуем”. А вот теперь я понимаю,
что, вероятно, то была не любовь, потому что она осталась во мне какой-то маленькой, незначительной. Любовь – больше, гораздо больше. Твое сердце делается огромным, чтобы
вместить в себя другого человека, ты не знаешь до какой степени огромным оно становится,
Ната, ты даже не представляешь. Хочется расти, строить бесконечные планы, быть не только
вдвоем, а чего-то большего, смотреть на нее и думать, что ты хочешь иметь что-то от нее, частицу ее тела, ее жизни… Вот что со мной происходит, Ната. А что-то от меня растет внутри нее, и я пришел сказать тебе об этом. Я не хочу, чтобы кто-нибудь рассказал тебе об этом раньше меня. И… еще, я в долгу перед тобой: ведь ты заставила меня поверить в то, что жизнь могла быть чудесной, и в частности, заставила чувствовать себя так, как я чувствую себя сейчас. За это я тоже в долгу перед тобой.
На бар упала атомная бомба. Думаю, меня сейчас вырвет.
Креонт- царь Фив, персонаж древнегреческой мифологии
Глава 23. Тишина.
Это не та тишина, что снаружи, а та, что внутри. Я не хочу никого видеть, не хочу ни с
кем разговаривать. Я хочу только тишины.
Глава 24. Нет ничего невозможного.
Оказывается, нет ничего невозможного, возможно все. Ты перестал меня любить.
Часть 2
Глава 1. Планы на реальную жизнь.
Сегодня я взглянула на календарь – прошло шесть месяцев. И дело вовсе не в том, прошло
ли уже шесть месяцев, или только, просто они прошли. Прошло шесть месяцев, и точка. Точка. Я должна поставить точку здесь и сейчас. Понять бы только какую ставить –
отдельную, или три подряд. Лучше – просто точку. Нет, лучше – три подряд, а еще лучше –
точку и троеточие. А, какая разница, важно то, что у меня есть планы и намерения.
Намерение 1. Поменьше развлечений, особенно по ночам.
К этому вопросу я должна подойти очень серьезно, потому что одно дело – выйти развлечься иногда и совершенно другое – по обычаю, в любой день недели. Все равно, в четверг, пятницу, субботу, или воскресенье. По барабану для чего я выхожу – хлопнуть ли аперетива, поужинать с кем-то, выпить кофе, хлестануть пива, или джин-тоника, все равно я всегда возвращаюсь домой, когда на улице уже не горят фонари. Я не в состоянии отказаться, сказать, что я не пойду, что сегодня не намерена никуда идти, потому что уже ходила вчера. Единственный раз, когда мне удается сказать “нет” (“Нет, ради Бога, только не сейчас, нет!”) – в понедельник, когда в восемь утра звонит будильник, и мне хочется умереть.
Однажды, на рассвете, я увидела в полумраке диван в гостиной и отчетливо поняла, что уже несколько месяцев не усаживалась на него, чтобы рассказать ему о своей жизни. Я почувствовала, что бросила, забыла его, и это после того, как он столько времени был моим верным компаньоном. А теперь получается, что я его и в грош не ставила, будто и не нуждалась в нем, будто он был мне совсем и не нужен? Выходит, забылись все мгновения,
проведенные с ним, когда я, ничего не делая, находилась в его объятиях, прислонившись к нему?
Я оставила сумку, присела на диван и легонько погладила его. Ему нравится, что моя рука гладит его, и он ласково щекочет кожу. Я попросила у дивана прощения за то, что не
обращала на него никакого внимания, а он сказал, чтобы я успокоилась, что все это ерунда,
не имеющая никакого значения, и что если мне было хорошо, то и ему было хорошо тоже.
- Знаешь, я так устала – призналась я дивану.
Я завалилась на диван, задрав ноги к потолку. Вот так, закинув ноги на одну из диванных подушек, я, совместно с моим диваном, приняла самое важное за последние месяцы решение
– изменить жизнь.
Я вознамерилась перевести свой биоритм с ночи на день, чтобы с головой погрузиться в
природу и культурную жизнь. По субботам я буду вставать рано утром, чтобы прогуляться
по парку Ретиро, или Паса-де-Кампа и организовать турпоход на выходной, который
закончится в деревенском домике, где я погадаю, раскинув картишки на зеленой скатерке с
катышками. По воскресеньям, оставшись в Мадриде, я буду ходить на выставки по искусству
по утрам и в кино по вечерам, чтобы суметь поддержать разговор о высоких материях с ужасными интеллектуалами, которые в итоге остаются каждый при своем мнении, хотя поначалу так и не кажется.
Намерение 2. Записаться на гимнастику.
Записалась, как говорится, записалась, уже занимаюсь.
Намерение 3. Бросить курить.
Терплю.
Намерение 4. Продолжать работать.
На улице с каждым разом все холоднее, и, как говорит один из бухгалтерии, похолодает
еще больше. Подшучивая, мы говорим ему, чтобы он надевал шарф, такие уж мы шутники,
но знаем, что он прав, сводки всегда при нем.
Не то, чтобы эта работа была работой всей моей жизни, но она мне подходит. Агентство
очень занятное, здесь всегда что-то происходит. В последнее время мы с коллегами крепко подсели на один прямо-таки телесериал, главным героем которого выступал Донато, мой шеф.
Глядя первую серию, мы подумали, что с ним стряслось что-то плохое, потому что за
короткое время он похудел на пятнадцать килограмм и перестал бриться.
Во второй решили, что то, что с ним произошло, было не плохим, а хорошим событием,
потому что он сменил пиджак и галстук на стильные, облегающие рубашки и даже начал загорать в солярии, хотя нам он говорил, что загорел, играя в гольф. Мы осознаем, что с ним произошла какая-то странная метаморфоза, заставившая его изменить белизну кожи на смуглость.
Понимаем мы также и то, что небрит он не случайно и не по небрежности, а потому что
пожелал остаться бородатым, поскольку считал, что борода делает его более молодым и
худощавым.
В третьей серии мы подумали – то, что с ним случилось, не было ни плохим, ни хорошим,
зато необычным: он прохаживался между столами, и дружески болтал, от души смеясь над
какой-нибудь глупостью, особенно, если сам же ее и отмочил.
В четвертой мы начали беспокоиться не на шутку, поскольку кроме того, что шеф
помолодел и загорел, стал более современным и привлекательным, он еще сделался начальником. Он открыл дверь в кабинет и проорал: “Вы можете мне сказать, какого черта на
пробнике красный цвет в статье о Флорес получился алым, если я ясно сказал красный?
Крас-ный!” Мы перепугались, потому что он рассвирипел, но после яростного взрыва шеф
шумно вздохнул три-четыре раза, сопя и пыхтя, как бык, и закрылся в кабинете, напоследок
громко хлопнув дверью. Спустя какое-то время, он снова вышел из кабинета, как ни в чем не
