Ernest Tsvetkov - Genyi_Zhiznetvorchestva
Скучающий ребенок – это пораженный, травмированный и депрессивный ребенок.
Ему удалили орган чуда, как здоровый зуб.
Скучающий взрослый – это пораженный, травмированный и депрессивный
взрослый. Он сам удаляет у себя орган чуда, который всегда вырастает на месте
прежнего – удаленного. Удаляет и выплевывает. Он хорошо научился анестезировать
собственную совесть. Проблема в том, что, когда "заморозка" отходит, душа начинает
болеть.
Видимо, не следует замораживать душу.
Перефразируя слова классика, спокойно отметим: В ЖИЗНИ ВСЕГДА ЕСТЬ
МЕСТО ЧУДУ.
9. Я СТРАНСТВУЮ
Я странствую по лесу. Когда я говорю – "странствую", то не обязательно имею в
виду дальние расстояния и, так называемые, головокружительные просторы. просто я
приучил себя любое перемещение, даже в соседнюю комнату, воспринимать как
странствие.
Соответственно: как воспринимаю, так и называю. верным оказывается и
обратное: как называю. так и воспринимаю.
Когда я говорю "я странствую по лесу", не обязательно тут же представлять себе
дремучие заросли глубокой чащи. Речь может идти о совсем крохотном участке земли,
заселенном деревьями и кустарниками, размером не больше гектара. С тем же
подтекстом можно сказать: "я странствую по парку", или – "я странствую по
собственной квартире".
Я странствую по лесу собственных мыслей. И это то же самое, как если бы я
странствовал по лесу, начинающемуся за окном моего дома.
Я обитаю внутри некоего здания, про которое думаю – "вот мой дом", и которое
называю своим домом. Он для меня – кров, приют, убежище. Однако, я обнаружил одну
интересную особенность – когда я покидаю его пределы, я не теряю ощущения дома. И
меня это наводит на мысль: а не существует ли еще один дом – тот, который во мне?
Во мне обитает то, в чем обитаю я. Мы – взаимопроницаемы и взаимодоступны
друг для друга. И мы – друг для друга потому, что сами – друг в друге. О очень важной
становится эта непрерывающаяся связь.
Я неделю назад разговаривал с одним знакомым. Площадь его жилища составляет
около 700 квадратных метров. Однако, его трудно назвать радостным человеком.
Взгляд его носит тяжелый отпечаток хронической усталости. Такой отпечаток часто
встречается у людей, воспринимающих жизнь как враждебную среду, с которой
непременно нужно бороться. Которую надо обязательно преодолевать и завоевывать.
Которую необходимо побеждать и подчинять. У таких организмов свой особенный
взгляд – взгляд, словно пораженный кариесом. Он всегда имеет чуть гниловатый
оттенок.
Я с ним разговаривал. Был ли это разговор?
Ведь так часто бывает – говорим и разговариваем с кем угодно, а поговорить не с
кем!
39
Он жаловался на скуку. Глядел из подлобья кариозным взглядом и печалился по
поводу собственного одиночества. Он имел большой дом, но чувствовал себя
бездомным. Потому что не ощущал дома внутри себя.
Я предложил ему изменить траекторию взгляда и просто подумать о том, что
внутри него есть дом. И он может войти в него. Он может там бывать. А потом и –
быть.
За неделю он изменился. Он изменил траекторию своего взгляда. Он отыскал дом
внутри себя. Перестал жаловаться. Его зрачки перестали быть ощетинившимися.
10. ТЕЛЕФОН
Вначале послышалась улыбка, а за ней голос с эротическим шелестом
бархатистого придыхания излился в устье телефонной трубки. А из трубки
выплеснулся в ухо. И заплескался где-то в груди. А потом – в животе. А потом – еще
ниже…
Вжавшись – каждый в свою – телефонную трубку – мы прижались друг к другу. И
этим самым мы признались друг другу в верности. В верности – на тот миг. В верности
– как интимно-сакральном моменте вверенности друг другу. В верности – как вспышке
внезапной поверенности.
Наверное, верность на всю жизнь – это оксюморон. Что-то вроде "светлой тьмы"
или "юной старости".
Да и, скорее всего, сладость данного состояния заключена в его сиюминутности, в
переживании неисповедимого сейчас, в узнавании вспышки озарения всех чувств,
когда остальное, вдруг, перестает иметь значение, а первостепенную значимость
приобретает высветившееся неожиданное это: состояние полной и тотальной
принадлежности друг к другу. Оно и не может, просто не способно длиться больше
нескольких минут. потому что потом мы начинаем неизбежно центробежно отвлекаться
друг от друга – отвлекаться на внешнее. на мелочи, на иное сиюминутное. на
обстоятельства мира, его ситуации и вторжения со стороны.
И мы покидаем территорию верности, как девушка, вступившая на тропинку
страсти – вместе с платьем, сбрасывающая собственную невинность.
Мы отрекаемся друг от друга – когда друг от друга отвлекаемся. Такова расплата за
наслаждение.
Это означает только одно. Это означает только то, что наслаждение смертно.
Наслаждение смертно.
Удел любого наслаждения – его смерть.
Предел любого наслаждения – его смерть.
Давно уже сказано – "за удовольствия приходится платить". Я бы сделал оговорку:
не платить, а расплачиваться. Вожделенные всполохи увлечений и развлечений гаснут
в необходимости предавать себя труду – как приговору за состояние
концентрированной, сгущенной, воплощенной смертности. сосредоточившейся в
сердцевине наслаждения.
Не стоит зарекаться обреченным. Не стоит зарекаться на предмет вечной
преданности – обреченным на невечность своего существования.
Стоит ли самообманываться, полагая будто молния навсегда застынет в небе? Даже
в безоблачной памяти лезвие ее следа тупится и тускнеет. Но не бывает памяти
безоблачной – равно как и отношений.
Утомленные собственники отодвигаются друг от друга, на секунду высвеченные и
ослепленные молнией соблазна, как раздвигающиеся облака. Зрение возвращается, и
40
теперь оно желает смотреть шире. Но смотреть шире, значит, в том числе смотреть и –
мимо.
И, когда мы начинаем смотреть мимо друг друга – мы уже миновали точку
взаимного пересечения. Тут-то и зачинается возможность любви. Но не сама любовь. А
только ее возможность. Потому что первое испытание – испытание разочарованием и
является тем выбором, который задает предстоящее направление – к отдалению или –
близости.
Но не надо пугаться – ни разочарования, ни слова этого. Оно лишь описывает
закономерный процесс – развеивания чар соблазна и возвращения отрезвленного
зрения.
Влюбленность как взаимо-бросок устремленных друг на друга влечений, есть
завороженность ворожбой гормональных токов. Мы привораживаемся, при-
ворачиваемся, заколдованные приворотными эликсирами собственных токов. Но если
существует приворотное зелье, то находится и отворотная сыворотка противоядия.
Все происходит, как в волшебной сказке – сначала на героя или героиню
насылаются чары. Потом эти чары снимаются. Чаще всего чары проявляются как
состояния сна или оцепенения. или превращения в животное. Снятие же чар, то есть
буквально, разо-чарование, воспринимается как: пробуждение, стряхивание
оцепенения, освобождение от ступора, возвращение человеческого облика.
Следовательно, разочарование в отношениях – это освобождение от чар соблазна,
высвобождение себя из плена другого, выпутывание из его пут, прорыв сквозь паутину
наваждения, выход из лабиринта грёзоподобных фантазмов в свободное пространство
предстоящих выборов и осуществлений, начало предстояния перед судьбой – своей, а
не чужой.
И, когда мы обменялись репликами и паузами, ощупав друг друга своими
придыханиями, мы выключили – каждый свою – телефонную трубку. Чары искушения
слетели, как одежда с, и без того голого короля.
Мы – разъединенные телефонным отбоем, ушли – каждый в свое – предвкушение.
Только опыт пережитого разочарования открывает доступ к возможности любви.
11. ПОБЕРЕЖЬЕ
На безлюдье побережья было совершенно тихо.
Камни уплывали в море.
Море нежилось у берега ласковым щенком-сенбернаром и слизывало языком волн
брошенный корм моих следов.
Продравшись, пробравшись сквозь густые, кустистые заросли сумерек, на берег
выскочила фигурка. Платьице колыхалось на ней белым флажком, и волосы
