Ernest Tsvetkov - Genyi_Zhiznetvorchestva
"душителями" творчества"?
При ответе "да", тут же возникает следующий вопрос: возможно ли творчество
задушить или притеснить?
При ответе "да" и на этот вопрос, мы с полным на то основанием высказываемся –
если это творчество можно задушить, то это не творчество. В том отличие творчества
от продукта. Продукт исчезает, будучи поглощенным. Творчество, по определению,
постоянно себя воспроизводит. Поэтому булгаковская метафора "рукописи не горят",
способна рассматриваться не только как поэтическое восклицание, но и как одно из
наиболее точных определений сути творчества.
Нам известно: был Аракчеев, который притеснял Пушкина, и был Пушкин.
Аракчеев только был. А Пушкин еще и есть.
Жизнь изобилует постоянными пре-вращениями. Отсюда следует правомерность
допущения, что кто-то из экспертов решил настолько глубоко изучить исследуемый им
вопрос, что, в конце концов… сам взял и полетел.
Жизнь есть история.
46
Жизнь есть переплетение, бесконечное сплетение вариантов этой истории,
калейдоскопическое плетение- феерия не обрываемых нитей, каждая из которых –
возможность.
Жизнь есть непрестанное осуществление этих возможностей.
Жизнь есть.
История № 2. О двух лягушках
Подобным образом мы воспроизводим и сюжет о двух лягушках, попавших в
кувшин с молоком. Обе начали барахтаться, чтобы выбраться из него. Весьма
трудоемкое занятие – даже ради самоспасения утопающего.
Вскоре первая поняла, что занятие слишком трудоемкое, и, наверное,
бессмысленное. А потому расслабилась и дала себе утонуть.
"Ну, уж, нет"! – Подумала вторая. – "Пока есть силы, буду все делать для того,
чтобы не умереть".
И продолжала отчаянно работать лапками. Она билась и барахталась до тез пор,
пока не сбила молоко в масло. Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и…
по классическому сценарию выпрыгнула из кувшина. Это сценарий - а).
Но возможны и другие повороты:
б) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… в этот момент кувшин
наглухо закрыли крышкой и поставили в духовку.
б) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… в этот момент с ней случился
острый приступ сердечной недостаточности.
в) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… выпрыгнула из кувшина.
Мимо проходил кованый сапог и ненароком наступил на нее своей подошвой.
г) Почуяв твердь, упорная лягушка оттолкнулась и… выпрыгнула из кувшина. И
тут с ней случился приступ острой сердечной недостаточности. Переусердствовала. Да
и стресс не прошел даром.
Поэтому, когда в назидание приводят вторую лягушку как образец отваги и воли к
жизни в противовес ее малодушной подруге, то это, скорее, вопрос идейных
разногласий, а не момента истины.
Допустима ли формулировка: вторая лягушка не выжила, а только оттянула минуту
смерти? При ответе "нет" мы вправе удивленно спросить – а почему, собственно, нет?
История №3. О хозяине, слуге и Смерти
И тут вступает в игру третий сюжет.
У одного господина, жившего в Бухаре, был слуга.
Однажды к слуге зашла Смерть и сказала, что скоро встретится с ним
окончательно. Слуга перепугался. Рассказал хозяину и с мольбой попросил у того коня,
чтобы скрыться от смерти. "Поеду в Самарру. Там она меня не найдет".
Хозяин посочувствовал слуге и дал ему коня. Сам же отправился на рынок. На
базаре он увидел знакомые очертания. Это была смерть. Он подошел и спросил:
- Почему ты напугала моего слугу?
-
И не думала его пугать. – Ответила Смерть. – Просто я назначила ему встречу
назавтра. В Самарре.
Говоря психологическим языком, слуга всеми признаками своего поведения
продемонстрировал паническое состояние. Если вдуматься, то у него есть что-то общее
47
со второй лягушкой, про которую Смерть вполне могла сказать: "И чего она так
беспокоится? Ведь я ей назначила встречу за пределами кувшина"?
Вместе с тем, и в третьем сюжете не стоит искать морали. Ее там нет. Говорить о
том, будто данная притча учит тому, что от смерти не уйти, значит, просто
проецировать одно из множества миропониманий.
Любая история учит только одному – тому, что она ничему не учит. Будь это не так,
мы бы давно уже извлекли из нее прок.
И хотя история не самодостаточна, она самоценна. Она показывает, что в этом
мире что-то происходит. И даже тогда, когда кажется, что ничего не происходит. И как
раз, именно тогда, когда кажется, что ничего не происходит, происходит наиболее
важное.
Происходит – стало быть: приходит – проходит – уходит – исходит – снова
приходит – и так далее, вплоть до нескончаемой бесконечности.
Мы этого не ценим.
Мы от искусства убегаем в искусственность.
Мы ищем смысл там, где существует только Промысел.
Но ни там, ни здесь нет смысла.
При наличии промысла наличие смысла оказывается лишним, и, в общем-то,
бессмысленным.
Реплика: Подобный ход рассуждений приводит нас к философии абсурда.
Ответ: Возможно. Но что такое абсурд? Прежде всего, это термин, означающий
некий взгляд на мир. Как всякий термин, он претендует на смысл. А смысл – ничто
иное, как претензия на объяснение и оправдание. Всего лишь одна из пояснительных
записок.
Не является ли таким же абсурдом заявлять – это абсурд?
И если мир бессмыслен, то это еще не повод называть его абсурдом – словом,
лишенным значения.
В принципе, отсутствие смысла не дает оснований предаваться унынию. Вспомним
миф о Сизифе.
История №4. О Сизифе
Сизиф толкал в гору камень. Но как только камень оказывался почти у самой
вершины, он скатывался к подножию горы. И заклятому бедолаге приходилось
устремляться за ним вниз, а затем, обливаясь потом и, заклиная богов, приговоривших
его к этой каторге, снова тащить свою тяжесть на вершину горы.
Это – единственная история, которая совершенна. Не зависимо от того, смертен
Сизиф или бессмертен.
Допустим, Сизиф бессмертен. В таком случае данная история никогда не
заканчивается. Она становится самодостаточной и не имеющей никаких вариантов,
способных видоизменить заданный сценарий.
Но и в том случае, если Сизиф смертен, история также остается совершенной. По
той же причине – по причине ее абсолютной самодостаточности. Финал, равно как и
фабула, в ней предрешены и обжалованию не подлежат.
С тех пор имя Сизифа стало идиомой. Когда хотят подчеркнуть напрасность чьих-
то усилий, говорят – сизифов труд.
Я скажу, вслед за Альбером Камю, что любой труд – сизифов. Смерть обесценивает
любой труд.
48
А сизифова история – это история обо всех нас. О людях.
Разница лишь в том, что Камю говорил об этом с печалью и едкой горечью. Я
говорю радостно. И радость имеет реальные основания. Сотни тренингов и тысячи
консультаций предоставили мне возможность обнаружить, как радуются люди, когда
постигают простые, очевидные и совсем не суровые факты:
А) Жизнь бессмысленна
Б) Наша жизнь – сизифова история.
Такой момент осознания надо не просто констатировать. Его необходимо пережить.
Тогда с этой точки начинается непрекращающийся праздник. "Праздник, который
всегда с тобой". – Говорил Хемингуэй с подачи Гертруды Стайн. Он имел в виду
Париж. И он застрелился. Классик спутал понятия. Qui pro quo. Париж, как и любой
другой город, не может быть праздником. Праздники внутри, а не снаружи.
Альбер Камю умер рано. От туберкулеза. Что, практически, равносильно
самоубийству. Он не принял своего открытия о бессмысленности жизни. Он не принял
жизни. Он продолжал цепляться за иллюзию смысла. И зачах от чахотки. Либо смысл,
либо жизнь.
Мы подошли к тому, что есть совершенная история.
Это история о Сизифе.
Все остальные темы, сюжеты, сценарии – лишь вариации и оранжировки. Они
лишь создают кажущееся разнообразие и многообразие жизни, этакое буйство бытия.
Наподобие детского калейдоскопа.
Но, прежде всего, калейдоскоп – это труба и пара десятков разноцветных
стеклышек. И, чтобы увидеть узоры, необходимо глазом приникнуть к этой трубе.
Мы смотрим на жизнь и видим мелькающие комбинации ее узоров. Стало быть,
мы – все равно что – в трубе. Поэтому мы не властны что-либо изменить и не
контролируем ход событий.
Реплика. Да, ребенок приникает глазом к трубе, но ведь труба находится у него в
