Ernest Tsvetkov - Genyi_Zhiznetvorchestva
Вероятно, все стремится куда-то переместиться.
Даже деревья, вросшие в почву, хотят перемещаться, о чем постоянно
свидетельствуют своими ветвями.
Если пристально присмотреться к дереву, можно заметить у него такой вид, будто
оно собирается вот-вот тронуться с места и пойти.
Почему никто и ничто не укореняется в одном месте?
Может быть, просто такого места нет?
Или: оно есть, но в каком-нибудь другом месте? И именно в него, туда стремится
всё перемещающееся?
Я покинул местность, проеденную оврагами и вышел на поляну, на которой
скопились древние камни. Я подошел к одному. Почти вплотную приблизил лицо.
Потянуло ветхостью и сыростью.
Камень едва заметно шевелился. Дышал ли? Или тоже – куда-то перемещался?
Нет ничего, чтобы не перемещалось. Словно мир только и занят тем, что тотально
участвует в своем собственном великом переселении.
Переселение. Заключен ли в нем тайный мотив существования?
Мне не нужны ответы. Ответы – умная форма отговорок. Воры, крадущие мысли.
И ответы никуда не перемещают. Только вопросы сдвигают.
Только ухо вопросительного знака (?) вслушивается в мир.
3. РАЗГОВОР
Я сказал какие-то слова.
Мне ответили:
- Ты выбросил слова на ветер.
Я заметил:
- Значит, ветер услышал их. Стало быть, сказанное – не напрасно.
Мне возразили:
- Но это, все равно, что сказать в воздух.
Я кивнул:
- Что ж, пусть воздух вдохнет мои слова.
Я сделал нечто.
И это нечто прокомментировали:
- Ты попал пальцем в небо.
Я согласился:
- Следовательно, небо ощутило это. И оно отзовется.
Они помолчали. Потом ушли.
А я остался. С небом, ветром и воздухом.
32
И, в общем-то, все совсем неплохо.
4. ПЕРЕСТАНОВКА В ИНТЕРЬЕРЕ
Я открыл окно. Внутреннее и внешнее соединились.
Лес вошел ко мне в комнату. Комната вышла в лес погулять.
Небо присело на подоконнике. Нырнуло в стакан с Нарзаном. Тот зашипел и вспенился.
Я сделал глоток окрашенной небом воды.
Птица прошелестела через оконный проем и опустилась на раскрытую книгу.
Страница шевельнулась и прошелестела.
Птица встрепенулась и превратилась в букву. Я наклонился – хотел прочитать.
Но книга взмахнула раскрытыми листами и выпорхнула в окно.
И плавно полетела, неторопливо помахивая обложками, пока не скрылась из виду за
углом пространства.
Когда я закрыл окно, все возвратилось на прежние места:
небо вынырнуло из стакана и сигаретным дымком вытянулось вверх, комната
вернулась в комнату, лес шагнул в лес, только не было ни птицы, ни книги.
В течение дня я несколько раз то распахивал, то закрывал окно.
А сейчас уже поздний и глубокий, как колодец вечер.
Но до сих пор – ни птицы, ни книги.
А что я?
А я ничего…
5. В БЕСЕДКЕ ПОД ЧАСАМИ
- Времени нет:
просто, когда пространство светлое – мы говорим: утро,
просто, когда пространство яркое – мы произносим: день,
просто, когда пространство плотное – мы отмечаем: сумерки,
просто, когда пространство мшистое – мы ощущаем: ночь.
- Зато есть часы –
механические тараканы,
ощупывающие усиками стрелок
границу загона в 360°.
- Круг не загон, а закон.
- А, разве закон – не загон?
- Закон – это то, что за коном.
- А что на кону?
- Жизнь!
- Ух ты!
33
6. Я ХОЧУ ПРЕВРАЩАТЬСЯ
Лиловое небо стекает в гущу солнечно-зеленой хвои, нанизанной на бурые буры
сосновых стволов.
Пока я писал эту строку, небо сделалось почти белесым, и с хвои исчезла зелень.
Превращение произошло, можно сказать, прямо на глазах. Интересно, что в этот
момент произошло с моими радужками?
Когда мы употребляем расхожее, шаблонное "прямо на глазах", думаем ли мы о
самих глазах? А, что если исхитриться и подсмотреть за ними, за глазами в такую
минуту? Что происходит с ними?
Куда утекли зеленое и лиловое, плескавшееся в моих радужках? Теперь они внутри
меня, и я их ощущаю, и пишу о них. И пока я пишу эту строку, они вновь появляются
за окном, выныривая со дна радужки.
Пейзаж за окном повторяется, как судьба.
И дело даже не в том, что, как сказал Гераклит "дважды нельзя войти в одну и ту
же реку", дело даже не в том…
Мы и не входим в реку. Реки наплывают на нас. Одни и те же или нет – не имеет
значения. Реки тоже переселяются. Они несут сами себя, поддерживая свои воды, как
мать – младенца. Так и судьба несет сама себя, и мы – ее воды.
Судьба повторяется, как пейзаж за окном, как образы мира, пляшущие в радужках.
Судьба – это и есть повторение. Сплетение, переплетение, пересечение и
возобновление того, что "уже было". Поэтому судьба – память.
Без памяти нет узнавания. Без узнавания нет познания. Мы живем и выживаем,
потому что узнаем и припоминаем.
Когда я выезжаю на перекресток, я помню – надо посмотреть на светофор. Но мне
необходимо его узнать среди десятков других объектов. Затем – мгновенно вспомнить,
какой цвет, какому действию соответствует. Потом узнать этот цвет. Ничего нового в
светофоре нет. Он, конечно, не тот же, что вчера, но он – такой же, как вчера. Этого
достаточно для узнавания.
Галактический светофор для меня, землянина – пейзажи.
Пейзаж – понятие универсальное, и оно касается не только начертаний и цветовых
орнаментов природы. Пейзажи бывают, бывают и есть: наши внутренние – пейзажи
чувств и переживаний, и состояний. А также в наших отношениях присутствует вся
начертательная геометрия вкупе со всем спектральным многоцветием высказанного и
неизреченного. Фигуры судьбы – это также: эллипсы, параболы, синусоиды,
пересекающиеся параллели устремлений, параллельные вертикали веры,
перемежающиеся многоточия… только точек здесь нет…
Смысл судьбы заключается в том, что не мы совершаем действия, а действия
совершают нас.
Смысл судьбы заключается в стереометрии воспроизведений.
Он заключается на воспроизведении прадействия – того, что уже некогда было и
когда-то совершалось. В таком самозамыкании кто-то может увидеть унылую
монотонность стереотипных шаблонов порождаемой безысходности. Но это не так.
Во-первых, нигде нет ни входов, ни выходов вообще – чтобы мыслить о
безысходности. Входов и выходов нет, но есть только переходы.
Во-вторых: там, где есть ход, не может быть безысходности. Потому что сам по
себе ход отрицает любую безысходность. И среди Священных Писаний есть Книга
Исхода, но нет Книги Безысходности.
34
Стало быть, повторение – это не прилипание к пройденному, а его подъем –
возобновление. Если и дальше продолжать оперировать антитезами, то – нового нет,
есть возобновление, или: новое – это возобновление.
Если я предыдущим днем ехал отрезком пути А – В, то сегодня, повторяя эту
дорогу А – В, я не отбрасываюсь во вчера, но это самое вчера перебрасываю в сегодня
– совершая действие, называемое возобновлением.
Не надо забывать старое. Не узнаваемое старое, не узнается как новое. Новое – это
не хорошо забытое старое. Новое – это хорошо помнящееся старое. Тот, кто хочет уйти
от старого, от памяти, от повторения – тот стремится выкинуть свою судьбу. Все равно,
у него ничего не получится, кроме смятений и метаний, от которых становишься
похожим на сморщенную, измятую простыню.
Я снова вижу лиловое небо, загустевшее в ущельях между соснами.
Я хочу превращаться и дальше.
Жизнь – это волшебная сказка.
7. ЖИЗНЬ – ЭТО ВОЛШЕБНАЯ СКАЗКА
Владимир Пропп, наследственный немец, посвятивший жизнь исследованию
русского фольклора, предложил рассматривать волшебную сказку как композицию,
построенную из повторяющихся блоков определенного рода сказочного алфавита. Он
представлял себе сказку как структурное единство композиции и сюжета.
Но ведь то, что называется жизнью, также представляет собой структурное
единство композиции и сюжета. Отсюда напрашивается определение:
Жизнь – это волшебная сказка, построенная из повторяющихся блоков
определенного рода сказочного алфавита.
Корень слова "сказка" – сказ – направляет к явлению Слова, которое, представая в
более широком контексте, раскрывается как: слова, книга, повесть, предание, миф,
знаки, указания, символы, знамения, притчи, писания, письма, письмена, послания,
сообщения…
Жизнь пишется. Жизнь складывается – сказывается. Жизнь раскладывается как
