Мэрилин Мюррей - Узник иной войны
Многие люди в нашем консервативном мире не верили психологам, психиатрам и всем прочим, кто претендовал на знание того, какие тайны сокрыты в их головах. Они не верили в существование тайн, неподвластных рассудку. На их взгляд, не существовало такой боли, которую не мог бы исцелить Бог. Они свято верили, что врачи медики призваны лечить телесные раны, но при этом многие были убеждены, что во «врачевателях души» нет необходимости. Их прекрасно заменяли молитвы и Писание.
На остальных домочадцев несомненно сказывался стресс, вызванный моим отсутствием. В свои восемнадцать Мисси подумывала бросить колледж, чтобы жить вместе с отцом. На протяжении шести недель зимних каникул она убиралась в доме, готовила еду и заботилась обо всем. Ей казалось, что она старается не дать отцу раскиснуть – совсем как ребенок, который пытается морским волнам не дать разрушить его замок из песка.
Мисси была убеждена, что я умираю, что я не вынесу терапии. Ей вспоминались месяцы накануне моей поездки в Берлингем, когда я водила ее по дому, приговаривая: «Здесь хранятся мои альбомы с фотографиями. Все в доме разложено по своим местам – серебро, предметы искусства…»
Она задвинула свои чувства страха и тревоги и старалась опекать всех и вся. Тем не менее, вопреки просьбе Тодда остаться с ним, по окончании этих шести недель Мисси вернулась в школу.
Джинджер, живущая во Флэгстаффе, черпала силы в своем супружестве. Свои время и энергию она вкладывала в то, чтобы быть хорошей женой Брэду и хорошей матерью годовалому Биджею. Ей было больно наблюдать, как ее пример для подражания рушится у нее на глазах; больно лишиться мамы, на которую она полагалась, с которой она могла поделиться своими восторгами по поводу очередных достижений ее малыша.
Мои родители не находили себе места. Вина и горе накрыли их с головой. Мать постоянно плакала. Она молила меня поговорить с ней по телефону, но я была не в состоянии говорить с ней. Я знала, что мне не вынести сразу боль моей матери и свою собственную боль. Мэри Сью и ее семья взяли на себя хлопоты о моих родителях, но сами испытывали не меньшее смятение и печаль.
Кей и «Больше чем друзья» продолжали свою работу. Члены одной из наших групп позднее рассказывали: «Мэрилин была как полюс, вокруг которого мы все вращались. Когда она уехала, мы говорили: «Куда нем теперь идти? Что нам делать? Кто будет нами заниматься?» На какое-то время мы все пали духом. Это было ужасно и для ее семьи и для нас».
Сделать выбор в пользу терапии, в пользу себя было лучшее, что я могла сделать. Впервые я предпочла то, что шло вразрез в желаниями любимых мною людей. Это был самый трудный и мучительный выбор в моей жизни.
Апрель 1981 года. Мое лицо осунулось и стало непохоже на себя, испещренное точечными кровоизлияниями в результате интенсивных криков.
8.
осколки стекла
одиночество. Пустота. Пустырь, на котором – группа мужчин и голое дерево. Они смотрят сверху вниз на маленького ребенка. Белое, нагое дитя. Такое белое на черной земле. Такое белое по сравнению с черной кожей истязателей.
Чувства захлестнули меня. Слезы страха. Слезы оставленности. «Плохая, скверная, плохая!»
«Я не могу продолжать, Пит. Я больше не могу находиться в этой безобразной темной комнате. Мне нужно хоть немного света, немного надежды, иначе я умру»
меня ничуть не смущали мысли о самоубийстве. Вчера я думала о том, чтобы спрыгнуть с эстакады по дороге в центр. Сегодня утром собиралась броситься под машину.
«Пожалуйста, Пит. Пожалуйста, отвезите меня куда-нибудь на солнышко. Туда, где я смогу хоть на время позабыть о нападении. Я так устала. Устала страдать. Устала плакать. устала быть несчастной!»
он неуверенно покачал головой. «Не знаю, будет ли это правильно».
«Пит, мой Взрослый умрет в этой комнате вместе с моим Ребенком, если я не увижу немного солнца».
Он всмотрелся в мое измененное до неузнаваемости лицо, испещренное лопнувшими сосудами, - результат напряженного крика. Одежда на мне висела мешком. Сколько я потеряла? Двадцать пять.. тридцать фунтов? «Пожалуй, вам нужны физические упражнения», - произнес он.
«Я теперь подолгу хожу пешком. Я даже могу легко подняться на холм. У меня очень редко болит голова, разве что во время сеансов. Ни астмы, ни аллергии – ничего. Мне становится лучше». Я продолжала настаивать: «Пожалуйста, мне нужно что-то еще кроме этого».
«Ладно, что –нибудь придумаем».
В пятницу доктор Дэнилчак согласился отвезти меня за город. Мы ехали извилистой дорогой через холмы к океану. Я глазела по сторонам с удовольствием. Мой восьмилетний ребенок был очарован красотой. «Взгляните на цветы, - радостно вопила я.- а какое высокое вон то дерево. Посмотрите туда!»
Доктор Дэнилчак смеялся вместе со мной, довольный, что показал свой любимый берег моему восторженному Ребенку.
На обратном пути, не отрывая глаз от высоких деревьев вдоль дороги, я улыбалась. «А что, если нам приезжать сюда каждую пятницу?».
Он взглянул на сидящего возле него Ребенка, который заметно преобразился. «Увидим», - отозвался он, довольный тем, что загородная прогулка имела терапевтический эффект.
Радость от поездки за город быстро поблекла в предчувствии предстоящего визита Тодда. Я не знала, как себя вести. Мой Взрослый велел мне быть «послушной женой», а мой Ребенок очень боялся.
Тодд по просьбе доктора Дэнилчака на три дня прилетел в Берлингем. Он согласился присутствовать на одним из терапевтических сеансов в надежде, что это поможет ему понять, что происходит с той, которая некогда была его женой, а теперь стала такой незнакомой. Тодд наблюдал, как его жена, Мэрилин Мюррей, постепенно стала ощущать боль Мэрилин Рей, маленькой девочки, поглощенной ужасом, который она не могла постичь своим разумом, и от которого не могла защититься.
Несколько часов спустя все выглядело так, как будто никакого сеанса не было. Зато я была вынуждена исполнить своей супружеской долг. Тодд был ласков и нежен, и мне хотелось ответить ему тем же; однако мои мучительные ежедневные переживания и терапии охладили во мне интерес к физической близости. Гнев Тодда был почти осязаем. Он хотел, чтобы я вместе с ним вернулась домой, поскольку ему пришло в голову, что я увлечена доктором Дэнилчаком. Это казалось ему единственно возможным объяснением моего поведения, а также объясняло то, почему я продолжаю оставаться в Калифорнии. Никакие заверения, что причина моей реакции кроется в последствиях лечения, а доктор Дэнилчак всего лишь мой терапевт, не изменили его мнения.
Я вернулась к терапии, но одновременно не переставала сомневаться в своем решении продолжить извлекать связанные с нападением воспоминания. Я разрывалась между своим супругом и своим здоровьем. Навсегда вернуться в Скотсдейл означало бы теперь стать прежней Мэрилин, моим Контролирующим ребенком, и предать забвению вновь обретенного Естественного ребенка, которым меня сотворил Бог.
Я размышляла над предыдущими пятью месяцами и всеми моими шагами в терапии. Я вспомнила, как мой Контролирующий ребенок, сохранивший мне жизнь, отчаянно маневрировал, оберегая меня от чувств, оберегая меня от боли.
За эти месяцы я узнала, что большинство людей, проходящих регрессивную терапию, переживают свои воспоминания приблизительно на 30-50 % от исходного эмоционального уровня из-за сильно защитного механизма. Мне понадобилось три месяца интенсивной работы, чтобы мой Контролирующий ребенок согласился отпустить меня, позволил мне чувствовать в полную силу. Когда это произошло, я настолько глубоко заглянула в бессознательное, что пережила нападение на все 100 процентов, без смягчающего воздействия шока.
Сперва я могла переживать нападение лишь какой-то частью себя; я воспринимала либо физическую, либо эмоциональную его сторону, отделяя их друг от друга, как отделяют белки от желтков.
Первоначальное воспоминание нападения сопровождалось огромным количеством физических действий. «Кадры» их прошлого сопровождались телесными воспоминаниями. Я физически ощущала нападение – так, как его испытал мой ребенок, - все удары и броски, смятение и безудержный страх. Хотя чувства тоже присутствовали, но это были не самые «опасные чувства».
Постепенно мои эмоции становились все сильнее, вбирая в себя все переживания, сопровождающие нападение. Вместо того, чтобы метаться по комнате, я часами сидела, забившись в угол, крича и рыдая. Я испытывала ужас, одиночество, отвращение к себе, вину, боль оставленности и отверженности Богом. Я переживала абсолютное бессилие. Я была подавлена и раздавлена.
Я с ужасом наблюдала, когда мне придется испытать физическое и эмоциональные переживания одновременно. Без вмешательства Контролирующего ребенка физическая и эмоциональная боль сошлись в столь неистовой ярости, что я уж было решила, что достигла, наконец, дна бездны. Я ошиблась. Спуск только начинался.
