Том Уикер - На арене со львами
— Звонили от Кокрофта,— продолжал Келлер.— Им нужны вы, и только вы. Просили вас обязательно позвонить сегодня, хоть в полночь.
— Только и всего? — Это могла бы сообщить и Нат, следовательно, у Келлера ость в запасе еще что-то.— Ладно, позвоню сукину сыну,— сказал Морган и выжидающе умолк.
— Да,— сказал Келлер,— я тут слышал…— Келлер целыми днями висел на внутреннем телефоне, и сведения, которые он отцеживал из своих бесконечных разговоров, почти всегда были верны.—…наш прыщ решил взяться за вас всерьез.
Значит, главный редактор готовится нанести Моргану сокрушительный удар — смертельный по сравнению с прежними. Морган знал, что говорить Келлеру о предстоящей встрече у издателя незачем: Келлер, конечно, все знает и так.
— Я ничего другого и не ждал. А вы не в курсе, как это будет обставлено?
— Зашвырнут вас повыше, на почетную должность, и дело с концом.
— Ну, держите ушки на макушке,— сказал Морган, сам не зная зачем.— Я буду завтра.
— Угу…— Келлер помолчал.— Если вас выставят, Рич, может, я сумею выбить у них пенсию до срока, как вы думаете?
— Что вы! — сказал Морган.— Без вас отдел развалится.
— Всякой грязи есть предел: если они с вами разделаются, с меня хватит.
Морган отнял трубку от уха: он не хотел, чтобы Келлер расслышал его судорожный вздох.
— Ну и черт с ними,— сказал он, чуть погодя.— Раз вы со мной, так пусть катятся куда подальше.
— До завтра.
Келлер повесил трубку.
Морган несколько секунд стоял не шевелясь. Нервы начинают пошаливать, подумал он с легкой иронией. Но главного редактора пока надо выбросить из головы: всему свое время. Он набрал ноль, накрутил номер своей абонентской карточки и попросил дать ему номер 202-456-1414. Уж, конечно, Кокрофт работает сегодня допоздна.
— Белый дом,— сообщила телефонистка, словно предлагая сию же секунду соединить звонящего с президентом.
— Мне нужен мистер Кокрофт.
— Минутку, сэр.
В трубке щелкнуло, зажужжало, и скучающий женский голос произнес с лондонским акцентом:
— Приемная мистера Кокрофта.
— Говорит Рич Морган. Он мне звонил.
— Повторите, пожалуйста, фамилию, сэр.
— Морган.
— Вы бы не могли сказать по буквам?
— Кокрофт знает в ней все буквы,— терпеливо объяснил Морган.— Он мне звонил.
— Да-а…— Теперь в лондонском акценте звучало сомнение.— Попробую его найти.
— Начните с его письменного стола,— сказал Морган.— Мне известно, что у себя в кабинете он обычно сидит за столом.
В трубке хихикнули.
— Вы, значит, кто-то из репортеров?
— Ну, ладно, соединяйте,— сказал Морган.— Только прежде объясните: что такая милая девушка, как вы, делает в этом заведении? — Он вдруг ощутил себя хозяйном положения, остроумным, властным. Вот что значит расстояние.
В трубке снова хихикнули, но тут же в ней раздался голос Кокрофта:
— Да?
Это короткое слово выражало небрежное нетерпение, подчеркивало, что у говорящего есть другие, более важные дела, и на мгновение оно словно оглушило Моргана. Невольно он весь подобрался: Кокрофт явно решил его унизить. Ну, это мы еще посмотрим.
— Говорит Рич Морган,— внятно произнес он.— Вы мне звонили?
— Чтоб вам пусто было, Морган,— весело сказал Кокрофт в своей самой изысканной светской манере.— Опять вы нам подложили свинью.
Это прозвучало так оскорбительно, свысока, словно статья о предстоящем назначении Хинмена была всего лишь забавным пустяком.
— Ну, вам-то себя винить не в чем,— сказал Морган, напоминая Кокрофту, как тот старался ему помешать да не сумел.— Дурной вкус у вас всех там, наверху, вот что я вам должен сказать.
Его южный акцент усилился, слова сливались одно с другим — как всегда, когда он замыкался, уходил в себя.
— Ах так? — Кокрофт опять посмеивался, убежденный в безупречности своего вкуса.
— А Поль Хинмен?
— Ну, и что? Мне вот, например, не понравилось, что вы в своей статье вытаскиваете на свет старые сплетни. Это дело прошлое.
— Освенцим тоже.
— Совершенно с вами не согласен,— вдруг официальным тоном сказал Кокрофт, давая понять Моргану, что с приятельскими отношениями между ними покончено.— Поль Хинмен — один из самых способных людей в стране, тут, по-моему, спорить не о чем.— И как бы переходя от болтовни к делу, продолжал: — Я звонил, чтобы пригласить вас завтра ко мне в одиннадцать для небольшой неофициальной беседы. Мы с Полем хотим кое о чем проинформировать вас и еще двух-трех ваших… э… собратьев. О своих злодеяниях мы, вам, конечно, не расскажем, но все равно, думаю, разговор окажется для вас небезынтересен.
— Хинмен, разумеется, будет счастлив меня видеть.
— Мы это уже обсудили. Поль человек умный и не станет с первого шага портить свою репутацию. Он быстро ориентируется.
— Еще как! — сказал Моргай.— Насколько я понял, это не для публикации?
— Да, сугубо неофициально.
— Почему бы в виде исключения вам хоть раз не выйти в открытую?
— Не наш жанр,— отрезал Кокрофт.— Мы живем в опасном мире, Морган. А Поль теперь наш человек. Американский народ, я полагаю, вовсе не ждет, чтобы он… э-э… играл в открытую.
Морган понимал, что попал в самую опасную ловушку, какая только мыслима для газетчика. Он может пойти и выслушать то, о чем они желают поставить его в известность, или же может не ходить, и редакция его газеты узнает это из вторых рук. Морган уже давно не испытывал ни радостного волнения, ни глупой гордости, оказываясь в числе избранников, которых допускали на высшие уровни, где делалась политика. Он знал, что вблизи еще трудней отличить истинную суть событий от их внешней оболочки. Но пойдет он или нет, Кокрофт и Хинмен скажут все, что намерены сказать, не принимая на себя никакой ответственности. А если он пойдет, то по крайней мере — обычное его самооправдание — сумеет задать нужные вопросы.
— Ладно, я приду,— сказал Морган.
— Отлично. Отлично. И… э… Морган, в интересах страны, надеюсь… э… неужели, когда в дальнейшем речь зайдет о Поле, вам так уж обязательно копаться в прошлом?
— Совершенно обязательно,— сказал Морган.— Увидимся завтра в одиннадцать.
Он положил трубку, понимая, что дело безнадежно. Первые же недели пребывания Хинмена на новом посту сотрут все воспоминания о его прошлом. В том-то и сила Америки, что для нее не существует иного времени, кроме настоящего. А прошлое живет в сумерках души, и при всей его неизгладимости о нем лучше не говорить.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Морган слышал голос Кэти. А когда он шел по коридору, раздался ее смех и звонко разнесся по дому, нарушая гробовую тишину. Кэти была у себя в комнате с Бобби и Адамом Локлиром.
Морган остановился в дверях.
— Кажется, кроме нас, уже никого не осталось.
— Ну, меня это не огорчает. Этот день тянулся бесконечно. Да входите же, Рич. Куда вы запропастились?
Она казалась усталой, но спокойной, уверенной в себе.
— Звонил по телефону. Такая уж моя судьба.
Морган заметил, как насупился Бобби. Мальчик встал — его долговязая фигура распрямилась со знакомой медлительной угловатостью.
— Пошли, Адам. Я хочу вам показать, с чем я сейчас вожусь в мастерской.
Адам поглядел на часы.
— Мне, собственно, уже пора. Ну, да несколько минут у меня найдется.
— Может быть, останетесь переночевать? Места хватит,— предложила Кэти.— И вы, Рич?
Адам покачал головой.
— С удовольствием бы, но мне надо вернуться как можно скорее. Так что у тебя там, Боб?
Морган слышал, как они спускались по лестнице и Бобби что-то торопливо объяснял. На столике у дивана стоял кофейник. Налив себе чашку, Морган сел.
— Бобби делает модель яхты,— сказала Кэти.— Он с ней возился так, словно конструировал настоящий клипер. Адам всегда умел найти с Бобби общий язык.— Она подошла к стенному шкафу и достала свой длинный халат.— В нашем семействе только я ему не нравилась.
Морган смотрел, как Кэти раскрывает молнию на спине, изогнув поднятые руки, точно крылья. Она сбросила траурное платье, убрала его в шкаф, надела халат и, сев перед туалетным столиком, стала стягивать темные колготки.
— Сегодня такая жара, я было решила обойтись без них и шокировать публику, но есть границы, которые даже я не рискую переступить.
Морган смотрел на ее длинные ноги, загорелые, как всегда, но ничего не почувствовал. Ровно ничего.
Кэти встала, запахнула халат, прошлась по комнате.
— Я видела, как ты плакал,— сказала она.— Это меня не удивило. Я знаю, что ты сентиментален. Мне тоже хотелось заплакать. По-настоящему. Это как-то очищает. Но у меня только чуть-чуть слезы навернулись на глаза, и ничего больше. Правда, вчера ночью я долго плакала и сегодня, когда дети запели «Пребудь со мной», подумала, что вот сейчас заплачу. Но тут Бобби разревелся, и надо было его успокоить.
Так я и не заплакала. Порой мне кажется, Рич, что я не такая, как другие. Я словно жестче внутри, а может, эгоистичнее,— не знаю, в чем тут разница. Да и есть ли она. Конечно, последние годы с Хантом порой были хуже ада, но мы прожили вместо много лет, и нас объединяло многое — простая привычка, наконец. Он умел быть душевно щедрым, а когда умерла маленькая Кейт, сумел мне помочь. Я всегда была ему за это благодарна. Можно было ожидать, что горе сломит меня — ведь столько времени мы были вместе… но все не так.
