Михаил Каратеев - Русь и Орда
За то, что в этом мире я и ты!
За то, что наши встретились пути
И дальше можем вместе мы идти,
За то, что я теперь живу любя.
Но если б в мире не было тебя
Или найти тебя я б не сумел, –
Ничтожен был бы мой земной удел.
Наконец настал день, когда произошла их первая и не совсем случайная встреча наедине. Она не была продолжительной, но все же ее вполне хватило не только на то, чтобы каждый из двух получил право причислить себя к счастливейшим из смертных, но и на принятие нужных решений. Во всяком случае, немедленно после этого Карач-мурза приступил к постройке собственного дома в Ургенче, а несколько месяцев спустя отправился к эмиру просить руки Наир.
Суфи-ходжа, давно заметивший несмелые ростки любви, зародившейся под кровлей его дома, тотчас дал свое согласие. Он успел искренно полюбить будущего зятя и лучшей партии для своей дочери не желал.
С этого момента молодые люди получили право встречаться более свободно, а в 764 году мусульманской эры [233] , когда Наир было шестнадцать лет, а Карач-мурзе девятнадцать, справили свадьбу, и молодые переселились в свой дом, к тому времени уже законченный.
Он был выстроен по указаниям самого Карач-мурзы, обладавшего хорошим вкусом, и потому явился одним из красивейших зданий города. По виду это был небольшой дворец стиля, близкого к мавританскому, – с рядом украшенных цветным орнаментом колонн по фронтону и с выложенным мозаикой круглым бассейном в художественно отделанном портике. И хотя в беспокойной жизни, выпавшей на долю Карач-мурзы, под домашним кровом ему доводилось бывать не часто и не подолгу, именно этот дом сделался любимым и постоянным очагом его семейной жизни на долгие годы, пока не выросли сыновья. А старший из них, Рустем, родился уже через год после свадьбы, еще через полтора к нему прибавился и второй – Юсуф.
Вообще Ургенч навсегда остался для Карач-мурзы родным городом, с которым связывались его лучшие воспоминания и где он имел больше всего друзей. Эта его привязанность к Хорезму послужила поводом к тому, что в Орде он получил полунасмешливое-полуласковое прозвище Хорезмиец. По жене он приобрел право на титул ходжи, настолько высоко почитавшийся в Средней Азии, что его охотно присоединяли к своим именам даже царствующие ханы, а потому некоторые из упоминающих о нем персидских и тюркских историков называют его Карач-ходжой.
* * *За те шесть лет, которые охватывают этот период жизни Карач-мурзы, превративший его из юноши во взрослого человека и отца семейства, в мире произошло много событий и перемен.
В 1360 году в Сыгнаке скоропостижно скончался великий хан Чимтай, передав белоордынский престол своему старшему сыну Химтею. Это был пожилой уже человек, по-видимому не обладавший качествами хорошего правителя, однако, так же как и отец его, настроенный мирно в отношении Золотой Орды. Но не прошло и года, как он умер, и на ханство вступил его брат Урус.
Новый великий хан был полной противоположностью своему отцу и старшему брату: он с юных лет был известен как горячий сторонник решительной борьбы с Золотой Ордой и подчинения ее белоордынским ханам. Едва приняв власть, он созвал в Сыгнаке курултай, в течение двух недель устраивал пышные празднества и пиры, раздавая щедрые подарки улусным ханам, эмирам и темникам, а затем объявил поход против Золотой Орды.
Из всех участников курултая один только мангышлакский хан Туй-ходжа-оглан, младший брат Уруса, высказался против этого похода и наотрез отказался в нем участвовать. За это по повелению Уруса он был тут же схвачен, а несколько позже, когда это первое выступление против Золотой Орды окончилось неудачей, казнен по обвинению в измене.
Походом Урус-хана и тяжелым положением Золотой Орды не замедлили воспользоваться в Ургенче: в том же 1362 году эмир Хуссейн Суфи объявил себя независимым государем Хорезма и начал чеканить свою монету.
Девятнадцатилетний хан Тохтамыш, находившийся в начале этих событий в Сыгнаке, как только Туй-ходжа-оглан был схвачен, бежал в Мангышлак, где Урус-хан его пока не трогал. Но положение его было непрочным и даже опасным: Урус понимал, что племянник не простит ему смерти своего отца, и мог счесть за лучшее отделаться от врага, покуда он не окреп.
Пришлось серьезно призадуматься над всем этим и Карач-мурзе. Он был тесно связан с семьей казненного мангышлакского хана, а потому возвращаться в Сыгнак и служить Урус-хану не мог и не хотел. Но, будучи татарским улусным князем, не мог он также без конца оставаться в Хорезме, не принимая никакого участия в жизни Орды и в происходящих событиях. А потому, когда в 1364 году его близкий родственник Азиз-ходжа захватил Сарай-Берке и объявил себя великим ханом заволжской половины Золотой Орды, Карач-мурза решил, что будет пока служить ему.
Оставив семью в Ургенче, куда к этому времени приехала из Сыгнака и мать его, Фейзула-ханум, он отправился к себе в улус, несколько месяцев провел там, наводя порядок и знакомясь со своими людьми, а затем во главе тумена конницы явился в Сарай, предоставив себя и этот тумен в распоряжение хана Азиза.
Глава 22
О, стонати Русской земле, поминаючи прежнее время и прежних князей! Нашего старого Володимира нельзя было пригвоздите к горам киевским! Ныне же врозь веют стяги русских князей, несогласно их копья поют.
Слово о полку Игореве
Когда по утренней зорьке из Фроловских ворот кремля выехал в сопровождении двух слуг статный молодой всадник в ладно сидящем синем кафтане, со сверкающей самоцветами саблей на боку и в низко надвинутой собольей шапке, стоявшие у ворот парные стражи, опершись на копья, долго провожали его удивленными глазами.
– Видал, Федька, боярина? – промолвил один из них, когда всадник, миновав пустынную еще площадь торговых рядов, скрылся в одной из боковых улиц посада.
– Видал… Вроде бы не наш, а обличье быдто знакомое.
– И мне гребтится… только как же это такое?.. А может, то оборотень?
– Где тебе оборотень! Гляди, какая сила храмов-то Божьих округ!
– Ну, коли не оборотень, так не кто иной, как мурза татарский, ханов посол!
– Ахти, батюшки! И впрямь он! Пошто ж это он русским боярином-то вырядился?
– Вот то-то и оно! Как бы не воровство какое умыслил!
– Может, схватить его было надобно?
– Окстись! Ханского посла схватить! Он те хватит! Только и очухаешься, как за хвостом его коня в Орду попехаешь.
– Оно так… А сотника все же упредить беспременно надоть.
– Вот и я мыслю. А ну, бяги!
Карач-мурза, ибо это и вправду был он, в первые часы чувствовал себя довольно неуверенно в русском платье: ему все казалось, что встречные сразу узнают в нем татарина. Но в этом он ошибался. Никому из тех, кто не знал его раньше, глядя на него, и в ум бы не пришло усомниться в том, что он русский. Не отъехав от Москвы и десятка верст, Карач-мурза это понял и сам по тем лениво-равнодушным взглядам, которыми его провожали в подмосковных селах.
Желая убедиться в том, что его не выдает и речь, он принялся расспрашивать встречных о дороге, стараясь с наиболее словоохотливыми затянуть беседу. Вначале все шло гладко, но вот раз, по привычке помянув Аллаха, он с досадой увидел, что говоривший с ним пожилой крестьянин выкатил глаза от удивления, а потом, пробормотав что-то невразумительное, поспешно зашагал прочь. Поняв, в чем заключалась для него главная опасность, князь тут же мысленно повторил сто раз слово «Бог» и положил себе делать это всякий раз, когда в беседе со спутниками с языка его сорвется «Аллах».
Но тут будет уместно сказать несколько слов об этих спутниках. Ильяс – нукер Карач-мурзы, – крупный мужчина лет тридцати, светловолосый и скуластый, как мы уже знаем, был по рождению русским. Родители его были захвачены татарами при усмирении Твери, лет сорок тому назад, и вместе со множеством других пленных пригнаны в Сарай. Тут при распределении добычи оба они достались тысячнику Субут-ходже, который, узнав, что отец Ильяса искусный оружейник, решил оставить его у себя, а жену его, молодую, но некрасивую женщину, назначил на продажу вместе с другими рабынями. Но, услыхав это, оружейник повалился татарину в ноги.
– Не губи, батюшка, пресветлый князь! – взмолился он. – Оставь при мне женку! Коли явишь такую милость, я тебе за нее втройне отработаю, а нет, вот те Христос, все одно сбегу!
– Погляжу я, как ты сбежишь из ямы глубиной в десять аришей, да еще с бревном, прикованным к ноге, – усмехнулся тысячник, когда ему перевели слова русского.
– Ну а какой тебе прок меня в яме-то держать? Чай, я тебе на кузне надобен, а не в яме! Пожалей, не продавай бабу, милостивый хан! Она тебе тожеть в хозяйстве сгодится. Ты не гляди, что она с лица рябая, у ей руки золото!
Субут-ходжа был человек богатый и незлой. Посмеявшись и попугав еще немного своего нового раба, он велел оставить ему жену и после об этом не пожалел: оба оказались отменными работниками и людьми почтительными и покорными. Через три года хозяин отпустил их на оброк, и они поселились, среди других пленных умельцев, в ремесленном квартале города, где отец Ильяса жил и работал свободно, ежегодно выплачивая Субут-ходже условленную сумму. Оружие в Орде шло хорошо, и через десяток лет он уже был зажиточным человеком.
