А. Андреев - Москва в очерках 40-х годов XIX века
Театры
В Москве три императорских театра: Большой и Малый, находящиеся на Петровской площади, и летний, построенный в Петровском парке. На Большом дают оперы, балеты и трагедии; на Малом – комедии, водевили и небольшие оперы, на нем также играют французские актеры. На театре в Петровском парке в летнее время представляют одни комедии, водевили и иногда маленькие оперы. Вообще театры в Москве имеют очень мало посетителей; причины не посещения их публикой, конечно, не могут быть ни от кого сокрытыми; они заключаются: во-первых, иногда в слишком недостаточной игре артистов; во-вторых, в скудном выборе и плохой обстановке пьес, давным-давно уже наскучивших публике; в-третьих, в не усвоившейся еще в публике потребности частого посещения театра. Высшее общество почти никогда его не посещает, разве изредка является оно во французском; среднее бывает неохотно, потому что всем хочется быть в бельэтаже, а там довольно дорого, да и всем поместиться в бельэтаже невозможно; купцы являются в театр обыкновенно по праздникам, смотрят трагедии: «Коварство и любовь», «Разбойники» и «Скопина-Шуйского»; приказные говорят, давайте нам Щепкина, Живокини, Никифорова, которые так часто выводят на сцену их собственные особы. Абонемент и партер требуют новых опер и балетов; они не хотят знать, откуда взять для них и денег и талантов. Московские актеры все вообще предобрые люди; многие из них большие гастрономы, некоторые превосходно играют на бильярде и в преферансы. Все они более или менее убеждены, что в игре их На сцене есть теплота! В настоящее время московский балет украшается несравненной Санковскою, которая в столь короткое время приобрела громкую, единодушно отданную ей славу в публике. Одного ее имени на афише достаточно, чтоб театр был полон от партера до райка (галерки); но она родилась в Москве, воспитанница русской театральной школы и очень мала ростом – вот причины, достаточные для людей капризных, чтоб утверждать, что Санковская не отличный талант и что публика часто увлекается ею напрасно, тогда как публика – самый беспристрастный судья; она не друг по сватовству, по кумовству или хлебосольству, и если увлекается артистом единодушно, этого довольно для его славы. Иные приняли улыбку и милую непринужденность Санковской, столь нравящиеся публике, за излишнюю уверенность в самой себе. Даже, если б это и так было, то что же тут худого? Я думаю, всякий талант, знающий себе цену, должен сохранять эту уверенность, необходимую для точного выполнения своего искусства, и неужели лучше видеть танцовщицу, которая, делая неуклюжим образом пируэт, нисколько не пленяет вашего воображения, а представляет из себя одну несчастную, вертящуюся куклу, приметно боясь растянуться перед вами на спине и, кончая свои «па», вместо улыбки строит какие-то неприятные гримасы? Множество людей, видевших Талиони в Париже и Петербурге, отдавая ей полное преимущество, говорят, что после нее можно всегда с удовольствием смотреть Санковскую и восхищаться ее талантом. Словом, если вы приезжий человек и охотник до театра, ходите всегда смотреть московский балет: я уверен, вы останетесь довольны; советую также бывать в театре, когда играют немногие оперы, например: «Аскольдова могила», «Велизарий», «Цампа»; тут вы увидите и театр, наполненный посетителями, игру некоторых артистов, которая доставит вам удовольствие. Эти строчки почти заставляют меня отказаться от мысли, что одна из причин редкого посещения театра москвичами – еще не усвоившаяся потребность его для публики. Отчего же, когда идут балеты «Дева Дуная», «Сильфида», «Разбойник» или оперы, о которых я упомянул, театр всегда снизу до райка бывает наполнен посетителями?
Пьесы играют уже давно, и, верно, всякий москвич, видел их несколько раз. Это оттого, что они поставлены отчетливо, а игра артистов доставляет удовольствие публике, многие просвещенные люди уже замечали, что если бы репертуар театра состоял из пьес гораздо менее числом, но поставленных с большим тщанием, если бы не давались на московском театре беспрестанно: «Дезертир», «Филатка» и «Милошка», то «Скопин-Шуйский», то «Иголкин, купец Новгородский», который даже не смотрят приезжие новгородские купцы, – тогда бы публика постепенно привыкла к театру и он бы стал ее любимым удовольствием, как это сделалось в других просвещенных городах [1] . Несмотря на скудный выбор пьес, часто дурную их обстановку, несмотря на недостаточную игру артистов, в Москве есть люди, которых вы наверно можете каждодневно найти в театре; их обыкновенно видите в первых рядах кресел. Между ними есть старые и молодые с ленточками в петлицах и без ленточек, в чистых перчатках и замасленных, иногда совсем без перчаток. Это театральные клакеры, или театральные горла, нынешние меломаны, любители мимики, всегдашние женихи, праздные, волокиты за актрисами, почти никогда не достигающие своих целей, франты, ищущие случая где-нибудь показать свое новое платье. Быть каждый вечер в театре, хоть бы на несколько минут, сделалось для них необходимою потребностью души и тела; они командуют не только райком, но и задними рядами кресел; по их мановению делаются рукоплескания и вызовы артисток, по их также мановению плохая игра часто сопровождается змеиным шипением; это ареопаги московского театра. Они производят решительные приговоры на таланты и оркестрировку больших опер; их уважают, даже боятся многие актрисы и танцовщицы не с большими дарованиями и во время своих бенефисов всегда привозят к ним на дом билеты с атласными афишами. Театральному ареопагу театр приходится в год не очень дешево, но что же это значит человеку, бросающему деньги, не жалея, на всякие мелочи. Ареопаги театральные вознаграждаются за это особенным вниманием капельдинеров, подающих им при входе огромные зрительные трубки; кресла их всегда свободны, гордо идут они на свои места во время начавшегося уже представления и нередко в виду всей публики заставляют какого-нибудь пехотного офицера очистить для себя кресло, в которое тот уселся из заднего ряда вопреки совету капельдинера. Они сидят между людьми порядочными; артисты во время игры им потихоньку кланяются, артистки посылают также миленькие улыбочки; танцовщицы, сделавши отчаянный пируэт и приседая перед зрителями, строят им особенные глазки, замечательная публика иногда все это видит, самолюбие ареопага удовлетворено, а чего не дадут люди, чтобы удовлетворить своему самолюбию? Следовательно, можно ли ареопагам жалеть своих расходов на театры! Когда играют в Большом театре, то во время антрактов в коридорах верхних лож происходят шумные и хохотливые прогулки посетителей и посетительниц, занимающих те ложи. Часто дамы, если не сопровождаются кавалерами, встречая знакомых мужчин (приходящих из кресел нарочно потолкаться в этих коридорах), пристают к ним и просят поподчивать яблоками или виноградом. Тут бывают иногда маленькие объяснения в любви, вознаграждаемые изъявлением согласия, чтоб проводили из театра домой или угостили ужином у Печкина.
[1] Московский театр оживает, когда приезжают на время в Москву известнейшие артисты Императорского С.-Петербургского театра; в это время весь огромный театр бывает наполнен посетителями, и тут открывается ясно, что москвичи идут в него охотно, если артисты стоят внимания публики.
Цеховые, магазины
Если кто обратит внимание, тот легко увидит, как беспрерывно умножаются в Москве магазины; как самая ничтожная лавочка быстро, с каждым годом, приходит в лучший порядок; то явится красивая вывеска, то светлые стекла, наконец, самая внутренняя отделка начинает мало-помалу принимать вид роскоши. В лавочке, где за пять лет перед сим проглядывали в окнах для приманки покупателей четвертки жуковского табаку (см. прим. 13 на с. 309), глиняные трубки и серные спички, вы увидите теперь пирамидами расставленные фарфоровые баночки с помадою, щегольские склянки с духами, богатые палочки, узорные помочи, фуляры, галстуки и прочие безделки, которые своей чистотой и отпилкою кидаются вам в глаза, приказывают купить себя без всякой надобности. Вот ясное доказательство, что народная деятельность города с каждым годом увеличивается, а с нею, видимо, увеличиваются и потребности жизни. С умножением в Москве магазинов они отнюдь не приходят в упадок, напротив, совершенствуются с каждым годом, следовательно, имеют покупателей.
Сожалея, однако ж, должен я признаться, что большая часть лучших процветающих магазинов, так сказать, приучивших к себе покупателей, принадлежит иностранцам. Причин тому множество; из них главнейшие: 1) весьма редко найдете вы лавку иностранца, в которой бы вам можно было торговаться; товары продаются по назначенной цене, следовательно, вы обеспечены, что не передадите лишнего против своего товарища за одну и ту же вещь; 2) самая наружность и внутренняя чистота лавки, образцовое обхождение хозяина, а в особенности хозяюшки приманивают покупателя, в чем преимущество должно отдать иностранцам; 3) выбор места много значит. Например: немец и француз спешат поселиться в центре города – на Тверской или Кузнецком мосту, а русский охотно скребется на Покровку, за Москву-реку, в Лефортово, где ближе вода или живет его теща, но зато где жители не так роскошны, и куда нескоро попадет человек, легко бросающий деньги. Иностранец, предпринимая торговлю, отрекается от всех удобств жизни, если они мешают его предприятию и с самоотвержением, с самонадеянностью спешит на свой промысел; он заложит душу, но блеснет с первого раза, бросится вам в глаза, чего уже довольно для публики. Благодетельными распоряжениями знаменитого московского градоначальника устройство цехов постепенно приходит в должный порядок, но, говоря справедливо, нельзя не сказать, что лучшие цеховые мастера еще до сего времени иностранцы. Есть русская пословица: по платью встречают, по уму провожают; возьмем в пример портного: это важное существо в отношении к человеку, рассматриваемому в частной своей жизни. Портной может из вас сделать bon genre и mauvais genre по своему капризу; он может сотворить из вас счастливого любовника, льва общества; он же, злодей, может сделать, что вы будете шутом у своего начальника, уродливы в глазах друга; через него вы можете быть просто чучело, вас разлюбит любовница, от вас откажется невеста, вам не даст проходу злая надсмешница!
