Александр Слемзин - Метаморфоза: рассказы, новеллы
Два месяца она буквально насиловала Петруху, научив его немыслимым видам сексуальных утех. Но когда отталкивающий магнетизм личности ученого стал незаметен для поэтессы, то она его бросила, как использованную салфетку.
Полушкин ушел надолго в научный отпуск-запой, во время которого умерла его единственная женщина, которая любила его по-настоящему – мама. Выйдя из прострации, он с усиленным рвением ушел в научную работу, разгрызая, как белочка орешки, малые попутные научные задачи. Но главной его научной страстью была по-прежнему Любовь. Над его рабочим столом дома висела напечатанная на твердой глянцевой бумаге мысль:
«Человек – это большая, очень большая фабрика. Миллионы химических реакций, напряжение электрических полей, электромагнитные волны в голове, гидравлический насос в грудной клетке... Но самым важным для продолжения жизни (и в том числе – на Земле) является «цех», в котором варится химический бульон любви».
Полушкин всю свою научную гениальность направил на поиск тайны любви.
Спал он по пять часов в сутки. В его научном дневнике того времени можно увидеть такие записи: «Гипоталамус – отдел головного мозга, состоящий из многих вегетативных и нейросекреторных ядер. Связь этих ядер с другими отделами головного мозга, вегетативной нервной системой и лимфатической системой обеспечивает участие гипоталамуса в управлении абсолютно всеми физиологическими процессами.
Гормоны гипоталамуса – пептидные: окситоцин, вазопрессин, АДГ, а также рилизинг-факторы, которые обеспечивают управление гипофизом – центральной эндокринной железой».
А ученый всё шел и шел к своей научной мечте. Далее следовало самое важное:
«Окситоцин и вазопрессин, выработка которого преобладает у самок, – два пептидных гормона, синтезируемые передней долей гипоталамуса, и затем поступающие в заднюю долю гипофиза (нейрогипофиз), откуда они выделяются в кровь. Оба гормона вызывают повышение полового влечения – проявление сексуальной энергии, или либидо.
При введении окситоцина самкам мыши достоверно повышается тенденция самок к спариванию...
Действие окситоцина сочетается с функционированием дофаминовой системы, подкрепляющей и усиливающей стимулы, мотивацию.. Одновременное действие окситоцина и дофамина приводит к развитию эйфории и привыкания к сексуальному партнеру.
Дофаминозависимые участки мозга способны активизироваться и негормонально, по нейрональным путям. Но в этом случае эффект будет не таким сильным. При этом возникает нечто вроде платонической любви. Такое, например, может происходить у матерей, когда они созерцают фотографии любимых чад, а также у супружеских пар.
Другой гормон, сходный по строению и функциям, – вазопрессин. Ген рецептора вазопрессина AVPR1A ассоциирован со способностью человека к глубоким отношениям (эмпатии) и к самому выбору партнера, от чего зависят удачи в браке».
Ученый путем невиданно сложного химико-биологического синтеза выделял по миллиграммам интересующие гормоны. Извел на свои эксперименты тысячи мышей. В итоге он получил первые миллиграммы, а затем и граммы своего «Эликсира Любви»; состоящий из нескольких гормонов, состав мог запускать химико-биологический процесс под названием «Любовь».
Он решил провести свой первый эксперимент уже не на грызунах, а на человеческой особи противоположного пола, выбрав в подопытные одну особонаучную даму по прозвищу «Синевласка», так как волосы на голове она красила в ядовито-синий цвет. Во время научной беседы дама убыла в туалетную комнату, и Полушкин кинул ей в чай мельчайшую частицу вещества.
Дама допила чай, продолжая изрыгать из себя свои научно-паранормальные речи, от которых даже Петра бросало в озноб. Минут через сорок дама вдруг воззрилась в собеседника взглядом оголодавшей до предела волчицы, и у неё вспотели очки.
Полушкин понял, что пора делать ноги, так как из памяти еще не выветрилась поэтесса со своими кожаными «штучками» и одеяниями. Он быстро, как бы на минуту, вышел из конференц-комнаты и, окрыленный успехом, понесся домой записывать новые научные данные.
Этим дело, однако, не кончилось. Через два дня Синевласка перекрасила волосы в бордово-красный цвет и сменила привычно-серый наряд на пронзительно-зеленый жакет-жабо. Началась осада ученого Полушкина. Она подкарауливала его в коридорах, организовывала какие-то научные встречи, стремительно надвигаясь на него своей тощей грудью. Ради результата научного эксперимента ученый стоически терпел приступы женского внимания. НИИ же получил новую пищу для зубоскальства. Ученый взял отпуск, но дама не оставляла его в покое.
Она находила его в самых неимоверных местах, признавалась в неземной любви и готовности отдать свою незапятнанную девичью честь и достоинство, которых никогда не касалась ничья мужская рука, только Ему, который разбил её сердце вдребезги.
Осада длилась месяца три, после чего влюбленная как-то разом поблекла, начес на голове куда-то исчез, и в зубах появилась привычная беломорина. Она еще с месяц ходила какая-то потерянная, пытаясь понять, что же с ней произошло. Какой это такой амур сумел пронзить её железные доспехи, в которые она заковала своё девичье сердце. И набегало что-то томное, когда она встречала в институтских коридорах Полушкина. Какая-то вселенская тоска опускалась на измученную душу. И она начала избегать встреч с недавним возлюбленным.
Петр Полушкин же, поняв, ЧТО он синтезировал, потерял интерес к занятиям наукой, и лишь числился в двух институтах, где платили по нынешним меркам мало, ведь начались двухтысячные. Он провел еще три эксперимента, чтобы утвердиться в своих научных выводах. Один раз неудачно, так как средство подействовало, но объектом любви оказался не он, а его сосед по столику в кафе. Из чего он сделал научный вывод, что с «жертвой» на момент «инициации» нужно быть «один на один».
Неожиданно для всей городской общественности стала любовницей Полушкина ведущая актриса областного театра. Все пожимали плечами, мол, «любовь зла…»
Полушкин облысел уже давно, лицо стало еще более блинообразным, и он начал носить очки-пенсне, что делало его внешность еще более печально-комичной. Он занялся научной публицистикой, печатался в западных журналах, что давало ему очень хороший доход и массу свободного времени, которое он тратил на женщин, как застоявшийся в стойле жеребец, выпущенный в табун лошадей.
Теперь он смотрел на них твердым взглядом, уверенного в себе мужчины.
И беда, если женщина бросала негодующий и пренебрежительный взгляд на Полушкина. Красавица могла попасть по воле ученого в его любовницы, как возомнившая что-то
о себе муха, которая обсмеяла паука за то, что тот не умеет летать. Но все это быстро надоело тайному гению, и он решил жениться.
Выбор его пал на добрую и милую девушку Машу, двадцати восьми лет, из оборонного городка-спутника. Она работала медсестрой, и была обычной провинциалкой. Не наделенная особой красотой и какими-то талантами, Маша была невероятно миловидна и обладала ровным, неконфликтным характером.
Очень долго и аргументировано ученый уговаривал медсестричку поужинать с ним у него дома. Он считал это каким-то особым шиком, так как чувство вкуса у него отсутствовало начисто. Маша, чтоб отвязаться от столь неприятного и навязчивого, но безобидного по её мнению, ухажера, согласилась приехать с подругой.
Титанических усилий стоило Полушкину перемыть горы грязной посуды и вынести весь мусор, копившийся месяцами. До подобия порядка в квартире было еще очень далеко, но устремленный в будущее «решатель судеб» не замечал этого.
Он мнил себя мужчиной не без кулинарных способностей и решил поразить избранницу и её подругу своим фирменным блюдом: «чахохбили». Кто хоть раз отведал Петино «чахохбили», даже под водочку, включая непритязательных мужчин-ученых, не могли забыть этого никогда. Во второй раз откушать «фирменное блюдо» они согласились бы разве что под конвоем, ибо угощение вызывало устойчивую тошноту и нежелание жить. В ученой среде «чахохбили» от Полушкина было знаменито так же, как когда-то уборщица Клава. Всей этой своей нелепости ученый не замечал, ибо был «не от мира сего».
Накрыв на кухне красивый стол с грязными подсвечниками и дешевыми парафиновыми свечами, на салфетках кое-где были пятна, а на подчищенной газовой плите «попахивало» чахохбили.
Раздался звонок в дверь, и вошли Маша с подругой, в нос которым сразу бросились запахи запущенной до предела холостяцкой квартиры и «кулинарного шедевра». Галантный ухажер помог подругам раздеться и проводил к столу, водрузив на стол своё «фирменное блюдо». Чувствительных подруг сразу начало чуть подташнивать, но из воспитанности они крепились и твердили, что невероятно сыты, и убедили таки гостеприимного хозяина повременить с вкушением пищи.
