Том Уикер - На арене со львами
Выступления возобновились, но все делегации, кроме андерсоновских, начали расходиться. Штат за штатом. Колонка цифр под фамилией Эйкена на информационном листке росла. Не поднимая глаз, Морган записывал новые цифры, и хотя все в нем кипело, с хладнокровным видом делал заметки. Пусть подохнут раньше, тупо повторял он про себя, пусть подохнут раньше, чем он покажет им, что сдался, или позволит догадаться, как ему больно.
Хобарт тронул его за плечо. В дальнем конце зала внезапно раздались робкие приветственные выкрики. Морган окинул взглядом боковой проход. Робкие выкрики перешли в ликующий вопль, то там, то сям среди рядов вскакивали делегаты Андерсона, размахивая флагами своих штатов. Радостные возгласы иногда перекрывали глухой рев недовольства, но все же рев этот был мощнее и неуклонно нарастал. Хант Андерсон и Корли Лейтон под руку шли по проходу, глядя прямо перед собой. Хотя Андерсон слегка сутулился, он был намного выше Лейтона, и его причудливая голова выглядела странно, а лицо напоминало маску. Корли был безупречен в белом костюме, галстуке ручной работы, с шевелюрой соломенного цвета. Они вышли из-под нависавшего над залом верхнего яруса, и теперь их видели со всех галерей. Снова взметнулись приветственные крики и звенели, не смолкая, пока сквозь них не прорвался все нарастающий возмущенный гул.
— Никогда такого не бывало! — вопил Хобарт.— Ничего такого не бывало никогда!
Председатель, гневно встряхивая лысой, овальной, как бомба, головой, дубасил по столу громадным молотком, а его рябую физиономию залил багровый румянец. Окружавшие его чиновники ринулись к краю трибуны взглянуть, что происходит, заседание прекратилось — теперь было не до того. Фоторепортеры рвались вперед, сверкали вспышками, а телекамеры на деревянном возвышении медленно поворачивались, следуя за двоими шагающими по проходу. Глава андерсоновской делегации подпрыгивал, что-то пронзительно и нечленораздельно вопя, неподалеку от него все делегаты Эйкена негодующе гудели в один голос, опустив книзу большие пальцы рук. Морган отыскал глазами ложу Кэти и увидел в сутолоке и дыму, что и ее железную невозмутимость поколебало неожиданное появление Андерсона. Кэти подалась вперед, вцепившись руками в перила, глядя вниз на Ханта и Кэрли. Впервые за все эти дни ей изменило ее олимпийское спокойствие, и Морган понял, что и она не ждала от Ханта подобной выходки.
— Что он, черт возьми, затеял? — крикнул какой-то репортер и так гневно сверлил Моргана глазами, словно тот был официальным представителем Андерсона.
Другой, сидевший позади, орал:
— Ход конем! Наверное, решил, мерзавец, что стоит ему выползти, и выигрыш обеспечен.
Андерсон и Кэрли были уже у трибуны, шли они медленно, не оглядываясь и не махая руками в знак приветствия. Внезапно Андерсон поднял взгляд, почти сразу нашел Моргана и посмотрел ему прямо в глаза. Он вздернул плечами, словно ножимая ими, и, продвигаясь дальше, снова смотрел только прямо перед собой.
Хобарт дергал Моргана за рукав.
— Он хочет выступить, ей-богу, он, наверно, решил пойти ва-банк.
— Отступиться он решил,— вдруг поняв это, сказал Морган.— Хочет представить дело так, что кандидата выдвинули единогласно.
Пусть подохнут раньше, подумал он про себя, пусть раньше подохнут, сволочи.
— Сам выступит с речью? — Хобарт дико вытаращил глаза, он о таком еще не слыхивал, и это его ужаснуло.— Вот сумасшествие.
— Он, может, и свихнулся,— сказал Морган.— Не привык, чтоб его били мордой об стол.
Нет, подохните вы раньше, подумал он снова.
Андерсон и Кэрли исчезли в крытом переходе под трибуной, который вел в находившуюся за ней комнату ожидания. Крики приветствий тотчас смолкли, а недовольные продолжали гудеть невзирая на стук председательского молотка. Затем из комнаты ожидания выскочил какой-то деятель на посылках и шмыгнул к председателю. Штора распахнулась, в просвете мелькнул белый костюм Кэрли. Деятель на посылках начал шептаться с председателем, который все еще дубасил молотком, утихомиривая самых упорных. Председатель яростно затряс плешивой головой. Деятель снова шмыгнул к шторе; на полпути его перехватил Кэрли в белом костюме; Кэрли сердито тряхнул гривой и что-то крикнул, повернувшись к шторе, за которой, наверное, стоял и ждал ответа Андерсон.
— Ему не дадут слова,— сказал какой-то репортер, сидевший позади Моргана.— Есть правило: после голосования слова не давать.
Но Морган знал, что правила на съездах существуют для того, чтобы имеющие власть их нарушали или обходили.
— Неслыханная наглость,— сказал Хобарт.— Что он о себе возомнил?
— Дрянь, выскочка,— прошипел репортер, сидевший сзади.— И без того уже причинил нашей партии уйму хлопот.
— Гордости нет,— сказал Хобарт.— Совсем нет гордости у человека.
— Никоим образом,— сказал Кэрли Лейтон.— Такой вариант совершенно исключается. Когда эта сволочь Данн так малодушно нас предал, у Андерсона оставалось не больше шансов на победу, чем у глухонемого сорвать приз на конкурсе певцов. Старина Кэрли, например, не буду хвастать, оценил ситуацию сразу. Уже с утра я принялся за дело, дабы спасти все, что удастся. О том, что Данн подложил нам свинью, я узнал от одного из его же головорезов и с унынием подумал: сорвалось! Но старина Кэрли, клянусь честью, джентльмены, принимал это дело близко к сердцу, что случается порой и с нами, трезвыми политиками.
Во всяком случае, отнюдь не в моем стиле… гм… отступать слишком поспешно. Я на горьком опыте познал, что и отступление есть политическая акция. Умело маневрируя, зная, как и когда отступить, можно, пожалуй, выжать небольшую прибыль даже из столь скромного капитала, каким мы располагали. Оцените меня по заслугам, джентльмены. Я не просто сплачивал наши доблестные ряды на случай, если новость окажется неправдой. Я искусно, смею надеяться, поднимал то здесь, то там вопрос о вице-президентстве и кое-чего добился.
Мне известна, джентльмены, общепринятая точка зрения, что вся упомянутая процедура, как выражаются школьники, дерьма не стоит. Однако, скажем прямо, не надо забывать, что, по мнению скептиков, она мало чем отличается от рулетки. Признаюсь, я обходился без инструкций, ибо сенатор Андерсон великодушно предоставил мне свободу действий. И все же полномочия мои были ограничены; но я считал: после того как мой патрон столь отважно выступил против столь грозных и могучих людей, за что сильные мира сего и расквитались с ним весьма ощутительным пинком в задницу, им едва ли захочется мстить ему и впредь. К мести редко прибегают в высокой политике, но, признаюсь, старина Кэрли переоценил возможности своих противников. Впрочем, это не существенно. Мы так никогда и не узнаем, к чему могли бы привести мои ничтожные усилия в то роковое утро, ибо еще в разгаре моей деятельности меня разыскал посыльный и сообщил, что сенатор Андерсон желает меня видеть. Разумеется, его воля для меня закон. Я нашел его неподалеку от здания, где проходил съезд, в лимузине, взятом напрокат, окошечки зашторены, все в лучшем виде, на огороженной стоянке, выделенной специально для нас — важных птиц. Я уселся с ним рядом и сразу же почувствовал, что ночь он провел скверно, в кошмарных снах, не делающих утро мудренее вечера.
— Сенатор,— сказал я с непритворной бодростью,— для кандидата в президенты у вас сегодня не очень счастливые глаза.
— Бросьте, Корли,— сказал он.— Сами знаете, мы погорели.
Тогда я спросил, можно ли вполне верить всем этим слухам о безличном и двуличном Данне, так его и растак.
— Он мне сам сказал,— ответил Андерсон.
Оставалось выяснить всего один вопрос, чтоб уже приведенная мною в действие машина заработала на полный ход. Я сказал, что, по мнению старины Кэрли, есть реальная возможность выйти на второе место, и честно говоря, я уже кое-что в этом направлении предпринял.
Он отшатнулся, словно я предлагал ему змею.
— Не выйдет,— сказал он сразу,— на второе место я не гожусь.
В машине был телефон, и я тотчас же связался с одним из своих людей, находившимся на съезде, и с душевной болью велел ему дать отбой. Скажу вам без ложной скромности, джентльмены, я человек бывалый и могу понять, когда люди говорят всерьез, а когда валяют дурака. То, что сенатор сейчас не в той форме, которая нужна для проведения решительных политических акций, я определил легко и, вероятно, что-нибудь ему соврав, сам возвратился бы на съезд и стал нажимать на всяческие пружины, не испросив его согласия. Но как только он сказал, что не годится на второе место, у меня мелькнула мысль: и в самом деле, быть вторым для некоторых хуже, чем ничем. И я ни на миг не усомнился, что Хант Андерсон принадлежал к таким вот несчастным людям.
Мы сидели и болтали о разной чепухе. В зашторенной, с поднятыми стеклами машине было нестерпимо душно, но он, казалось, ничего не замечал. Вскоре радио сообщило, что снова начались речи. Мы оба слушали, помнится, ни слова не говоря. К чему в такой миг еще слова?
