Том Уикер - На арене со львами
— Это социальная, весьма умеренная, по его словам, программа и объединила его с Андерсоном,— сказал Морган.— Он то вас понимал.
Кэрли встряхнул густой гривой волос.
— Ну, а я сумел понять его только тогда, когда достойная супруга покойного сенатора, зубастый ангелочек по имени Кэти, два-три раза наглядно показала мне его политическое кредо. Я уже старик, могу признаться, что временами мною овладевал тлетворный дух честолюбия. Увы, меня пришлось уговаривать присоединиться к Андерсону. Но я не раскаялся.
— Когда Кэти наконец его уговорила,— сказал Морган,— он все взял на себя и занялся предсъездовской обработкой делегатов в штатах, где не проводился предварительный тур. Мэтт правильно сказал, что Кэрли и его молодчики сумели придать операции почти профессиональный вид. Но когда Данн переметнулся к Эйкену, даже Кэрли ничего не мог поделать. Верно, Кэрли?
Морган узнал новость, едва проснулся. Он буквально вывалился из постели, надел чистую рубашку и спустился на грузовом лифте в вестибюль, уже битком набитый народом. Один из репортеров, ухватив его за плечо, спросил, слыхал ли он, что Данн перешел к Эйкену. Морган сказал, нет, не слыхал, и стал проталкиваться дальше. Он наткнулся на одного из делегатов, сторонника Андерсона, и тот сказал, что, мол, вот и вляпались, теперь Андерсону нужно поскорее выбираться из этой свалки. На улице, где Морган приостановился, соображая, в какую сторону идти, мимо него прошмыгнули два человека в рубашках с вензелями, судача о том, как Данн поддержал Эйкена. Свернув за угол, Морган увидел нанятый его редакцией лимузин, где сидели главный редактор и два репортера. Репортеры подвинулись, давая Моргану место. Все они уже слышали новость. Пока они ехали к зданию, где проходил съезд, голос диктора по радио внушительно сообщил, что по сведениям, полученным из хорошо осведомленных источников, после очередного голосования будет избран Эйкен.
Работая в газете, Морган приучился скептически относиться к слухам, но это, похоже, не было уткой, и к тому времени, когда машина доставила их на съезд, он, хорошенько раскинув мозгами, смекнул, что Андерсон, как видно, сделал смелую ставку, а Данн, обозрев его сквозь зеленые очки, решил не рисковать.
В пресс-центре новость уже сообщали официально, хотя источника информации никто не знал. Морган купил бумажный стаканчик с кофе цвета асфальта, затем вызвал по телефону номер Ханта в гостинице — каким-то чудом это удалось сделать.
Подошел Мэтт Грант, он тоже слышал новость, но знал не больше Моргана. Он не знал даже, где сейчас Хант, зато сказал, что Кэти отправилась на съезд. Когда разговор окончился, председатель на трибуне уже дубасил молотком, и Морган припустил рысцой к столу, отведенному для прессы, с дымящимся стаканчиком в руке.
Кэти не бывала на съезде всю эту неделю. Морган искал взглядом ее ложу, слушая, как представитель Алабамы объявляет свой штат экономической твердыней века и выражает заодно намерение насмерть отстаивать кандидатуру Джо Бингема; но зал просматривался плохо — после четырех многочасовых заседаний там плавали густые клубы табачного дыма; вокруг было слишком много суеты, слишком много лиц и тел, так что пестрило в глазах; немыслимое дело углядеть Кэти в этом калейдоскопе. Морган, потягивая кофе, взялся за информационный листок и блокнот. В наушниках звучали голоса репортеров, пытавшихся определить достоверность слухов относительно Данна; тот, по-видимому, всем отвечал: «Без комментариев». Но уже приближалось время, когда предложат высказаться делегатам от штата Данна.
Зал съезда — Морган на всю жизнь это запомнил — разделяли три прохода, лучеобразно расходившиеся от трибуны. Боковые проходы под углом градусов в сорок пять пересекались с центральным, проходившим прямо посредине зала; в центре этого прохода находилось деревянное возвышение, верхняя часть его тонула во тьме, откуда изредка выглядывали телекамеры, когда сквознячок кондиционеров отгонял дым в сторону. Морган сидел с краю на деревянном помосте, построенном для крессы справа от прохода — такой же помост был выстроен и слева,— и отлично видел весь этот проход, а слегка повернувшись — большую часть соседнего. Примерно посредине соседнего прохода располагалась делегация Данна; когда скрипучий, пронзительный голос выкрикнул название его штата, Данн неторопливо встал и поправил стоявший перед ним микрофон. В дымном мареве без труда угадывались костлявая челюсть, прилизанные волосы, зеленые очки. Данну почти не пришлось дожидаться тишины, она наступила мгновенно, словно чья-то огромная рука разом выключила во всем зале звук.
— Господин председатель…
Моргану почему-то вспомнилось, что это были первые слова, сказанные при нем Хантом Андерсоном пять лет назад, когда тот только еще пустился в долгий путь, приведший сюда его, а вместе с ним и Моргана. Подавшись вперед, Морган вглядывался в Данна сквозь клубы дыма; с тех пор эта картина навсегда осталась в его памяти, запечатлелась, как застывшая вневременная жизнь на старинных фотографиях Брейди — настороженные, выжидательные лица делегатов, галереи, до отказа забитые людьми, деревянное возвышение в центре зала, свисающие сверху знамена, флаги штатов с косо торчащими флагштоками и высокая фигура Данна с микрофоном у зеленых очков.
— …наш штат подает шестьдесят один голос за губернатора Эйкена!
Миг тишины, и сразу же звериный рев. С дикими криками делегаты бросились в проходы: галереи вдруг расцвели знаменами и лозунгами, прославляющими Эйкена, а в дальнем конце прохода, у края которого сидел Морган, грянул духовой оркестр, музыканты в красных куртках исполняли марш, ухали барабаны, пронзительно визжали трубы: «Возвратились к нам счастливые деньки». Люди Эйкена сработали лихо. Данн бросил на весы голоса всех делегатов от своего штата, и в зале каждый знал: это означает, что еще не вызванные по списку тридцать семь делегаций последуют его примеру — лавина наконец обрушилась.
Люди Эйкена — в основном тайные агенты и приживальщики Белого дома — подготовились загодя: в воздухе мелькали плакаты и лозунги, несколько депутаций двинулись по залу, открывая триумфальный марш, а галереи кишмя кишели людьми, вопившими и свистевшими от восторга. Кто-то захватил с собой небольшую сирену, и когда делегаты ринулись в проходы по пятам запарившегося, шумного оркестра, пронзительный и долгий вой сирены, вибрируя, пронизал весь этот шум с настойчивостью странной и зловещей, скорее тревожно, чем с торжеством, словно напоминая участникам триумфального марша о мимолетности победы и длительности борьбы.
Морган наблюдал все это с внешним спокойствием, как ни в чем не бывало. Писать репортаж он собирался позже, а пока пил кофе, отмечая в памяти и в блокноте подробности и колоритные штрихи, которым позже предстояло ожить под его уверенным репортерским пером. Он наблюдал бесстрастно, но едва ли что-то видел по-настоящему. Он и прежде не верил всерьез в победу Андерсона, а профессия ограждала его от волнений и пристрастий обыкновенных людей; и все же ему было горько, его возмутила бесстыдная несправедливость жизни, вопиющая неправота этого мира, где после долгих месяцев изнурительного, самоотверженного труда, исполинских замыслов, мечтаний, бескорыстных подвигов, невзирая на явное преимущество Андерсона, вопреки всему опять перевесила грубая сила, и победа, пусть мимолетная, досталась случайному человеку.
Морган запрокинул голову, чтобы выплеснуть в этот хаос звуков проклятие Данну и судьбе, как вдруг, словно по волшебству, увидел Кэти, она сидела в ложе, отчужденная, спокойная, так глухо замкнувшаяся в самоуглубленности, что показалась Моргану одержимой. Потом дымовые полосы и смерчи снова прикрыли ее туманной пеленой; и как раз в этот миг он ясно понял, что борьба не прекращается, когда сила одержала победу, ибо победившая сила может только собирать, накапливать, оборонять себя. Вот она, ирония победы, думал Морган, глядя на беснующуюся, вопящую толпу, вот он, извилистый путь триумфальных маршей, труб, барабанов и сирен. Сила побеждает и становится бессильной; борьба — главное, и нет ей конца.
Когда триумфальные шествия стали иссякать, знамена Эйкена затрепыхались и поникли, опустились транспаранты, а оркестр, напоследок ликующе взвизгнув тромбонами, выкатился из зала, Морган сделал вывод, что поскольку Андерсону нанесла поражение сила — величина непостоянная,— то это, собственно говоря, даже и не поражение, ибо сила всегда побеждается силой.
Ярость улеглась, на смену ей пришла опустошенность; Моргана сразило, что все свелось попросту ни к чему. Он не привык, чтобы ему или близким ему людям наносили поражение, избегал обычно ситуаций, где мог наткнуться на отказ или провал, но, вынужденный действовать, гнул свою линию, умел вывернуться, а иногда и устоять. Провал Андерсона он воспринял как свой собственный и поэтому бесился. Но исправить он ничего уже не мог: дело конченое.
