Михаил Каратеев - Русь и Орда
Пришли также братья Свиблы, Логин Кикин, Родион Квашня, Андрей Борков, Юрий Кочевин да Юрий Щека, Дмитрий Минаевич Минин, Иван Мороз, Иван Хромой, Андрей Шуба, Данила Рыбкин-Борцов и иные. Тут же, чуть в стороне, рядом с воеводами Петром Лихачевым и Семеном Добрынским стоял мало еще с кем обзнакомившийся прусский воевода Драница, только лишь накануне крещенный Иваном.
Отдельной кучкой, хмурые как сычи, стояли тверские бояре Гаврила Бороздин, Федор Бибик, Тарас Шетнев, Андрей Кондырев, Михайла Левашев и Афанасий Сулин, в недобрый час приехавшие в Москву вместе со своим князем и отсидевшие два месяца взаперти по домам московских бояр. Впрочем, судя по упитанным телам и лоснящимся лицам, неволя ни для кого из них не оказалась тяжелой и с особыми лишениями отнюдь не была связана.
Ко кресту приводил тверского князя сам святитель Алексей. Михайла Александрович был угрюм и не старался скрыть своего раздражения. Ему не без основания казалось, что все это можно было совершить гораздо проще и скромнее и что Дмитрий созвал сюда всю Москву нарочно, чтобы все увидели унижение его соперника. Клятву свою он пробормотал сквозь зубы, скороговоркой, и, когда, после целования креста, Дмитрий Иванович, по обычаю, обнял своего нового «молодшего брата», князь Михайла наскоро, будто клевал, ткнулся в его щеки плотно сжатыми губами и, не подойдя даже под благословение митрополита, направился к выходу из храма.
Дмитрий, наоборот, был приветлив и, казалось, не замечал скверного настроения тверского князя. Едва возвратившись из церкви во дворец, он послал Ивана Васильевича Вельяминова звать Михайлу Александровича и его бояр на большой ужин тем же вечером. Князь Михайла, уже готовый к отъезду, отказался наотрез.
– Глаза бы мои на них не глядели, не то что с ними за одним столом сидеть! – в сердцах добавил он. – Обладили свою плутню не хуже, чем заправские оплеталы на торгу, а теперь и за пирок! Языки бы они себе пооткусывали!
– Пускай их покуда тешатся, – промолвил боярин Вельяминов. – Воровством добытое никому впрок не пойдет.
– Москве, видать, идет!
– То до поры, княже.
– Ну, Дмитрей – это еще так, – продолжал Михайла Александрович, – от него всего ждать было можно: каково дерево, таков и плод. Но митрополит! Отец духовный всея Руси, образчик благочестия, поглядеть на обличье – живым можно в рай пустить! Я ему как самому Богу верил, ан у него совести меньше, чем у козла!
– Ништо, Михайла Александрович, по крайности ты теперь узнал, каковы они есть, а дело наше еще не пропало. Ты когда выезжать мыслишь?
– Как когда? Да вот сразу после полдника и выеду. Чай, московским гостеприимством по горло сыт!
– Так оно, вестимо, лучше: для тебя теперь время дороже золота. Хоть ты Дмитрею крест поцеловал, все одно он тебя в покое не оставит, покуда вовсе не сломит, – я его думки знаю. А потому ты, не теряя дня, крепи Тверь да столкуйся с Ольгердом Гедиминовичем, чтобы рать свою держал наготове, возле самых тверских рубежей. По этому году Дмитрей на тебя едва ли пойдет – войска у него еще маловато, да и кремль каменный он сперва хочет достроить. Но к весне ожидай и будь готов.
– Коли до весны у меня срок будет, я ему и собраться не дам – первым на него ударю! Лишь бы по осени не нагрянул.
– Не нагрянет. А ежели тут будет что затеваться, я тебя о том загодя упрежу.
– Спаси тебя Христос, Иван Васильевич, а я твоей дружбы не забуду. Коли наша возьмет, быть тебе тысяцким на Москве, после твоего родителя. Да и еще чего попросишь – отказу тебе не будет.
– На добром слове спасибо, княже. Буду и я тебе верным слугой. А покуда прощай и легкий тебе путь! Я же пойду: лучше бы никто не увидел, что мы с тобою тут долго беседуем.
– Прощай, Иван Васильевич, оставайся с Богом!
Боярин Вельяминов ушел, а два часа спустя тверской князь вместе со всеми своими людьми, не простившись с Дмитрием, покинул Москву.
Глава 16
Пиршество во дворце великого князя Дмитрия состоялось и без тверских гостей. В большой трапезной, богато убранной по стенам драгоценной посудой и охотничьими трофеями, за широкими дубовыми столами собралось в тот вечер человек полтораста приглашенных.
Дмитрий Иванович, несмотря на нрав довольно крутой и властный, как никто из московских государей, был дружен со своими боярами. В службе он был к ним требователен, но в то же время милостив, помощь и хороший совет ценил и ни одного важного дела без боярской думы не начинал, хотя не раз бывало, что, выслушав терпеливо все мнения, делал потом по-своему. Бояре его побаивались, но любили и служили ему честно – такие, как Иван Вельяминов, были среди них редкими исключениями.
Любил Дмитрий и повеселиться и обычно каждое хорошо завершившееся государственное дело венчал подобным пиром, на который звал всех своих помощников и приближенных. Но вместе с тем был он бережлив – на столах у него немного бывало дорогих иноземных вин и заморских сластей, зато серебряным братинам и ендо́вам с хмельными медами и сулеям [215] с крепкими настойками не было счету, а уж о яствах и говорить нечего! На Руси в старину умели поесть и выпить – нынешний едок не пошел бы дальше того, что стояло на столах в начале трапезы.
В круглых серебряных мисах были здесь студни – свиные, куриные и рыбные, моченые яблоки, редька в сметане, соленые огурцы и грибы всевозможных сортов; в приземистых золотых ставцах икра осетровая, белужья и щучья играла веселой искрой, дробя и отражая свет сотен восковых свечей, освещавших трапезную; на кованых и резных драгоценных блюдах всюду, куда ни глянь, громоздились и иные холодные закуски: копченые языки, окорока, буженина, рыбные балыки, поросятина под хреном, налимья печень с луком, перепела в масле и многое еще.
Казалось бы, во всю ночь не одолеть гостям этого изобилия, ан нет – не проходило и получаса, как многие блюда и мисы уже пустели, их наполняли снова или заменяли иными. Десятка два хорошо обученных своему делу отроков – к каждому случаю все в одинаковых длинных рубахах, то голубых, то белых, то алых, – бесшумно двигались за спинами пирующих, передавая блюда, наполняя тарелки и разливая по чаркам настойки, кому какая люба: рябиновую, мятную, полынную, можжевеловую, смородиновую, анисовую…
Проходил час либо полтора, и отроки убирали со столов десятки порожних блюд. Но трапеза этим лишь начиналась: слуги вносили объемистые серебряные мисы со щами и с ухой, блюда с мясными, рыбными и капустными пирогами, кулебяками, курниками, лапшатниками, блинчатниками и оладьями.
Затем появлялись рыбные кушанья и к ним в небольшом количестве белое угорское или рейнское вино. И наконец, следовало традиционное блюдо московского великокняжеского и царского стола, без которого не обходилось ни одно пиршество: жареные лебеди. Слуги вносили их целиком [216] , на резных деревянных подносах, изукрашенных зеленью, и ставили на особый стол, посреди трапезной, где несколько стольничих резали их на части и раскладывали по серебряным блюдам. Обычно рассчитывали одного лебедя на шесть-семь едоков, но до конца пиршества еще было далеко.
Дав пирующим время управиться с лебедями, их продолжали потчевать другими мясными блюдами: несли запеченных с кашей ягнят, гусей с яблоками, уток с тертой свеклой, тетеревов с брусникой, рябчиков в сметане, оленину с чесноком и другое. Слуги в это время обносили гостей красным грузинским вином и крепкими стоялыми медами, от старости утратившими сладость. И в конце подавались «заедки»: ягоды, варенные в меду, – а летом и свежие, со сливками, – орехи, пряники, коврижки и сладкие пироги, мед в сотах, малиновый и смородиновый квас и сладкие наливки.
В это время иной раз, по распоряжению князя, в трапезной появлялись песенники – гусляры, а то и ряженые – скоморохи, принимавшиеся дурачиться между столами и потешать гостей забавными выходками и прибаутками. Среди них часто бывали известные острословы, умевшие ловко поддеть и вышутить кого-либо из присутствующих, но на это обижаться не полагалось.
Такая трапеза длилась часами, и по ее окончании, несмотря на привычку, далеко не все бывали в состоянии подняться с места. Но выпившие лишнее держали себя благопристойно, разума не теряли, а если где-нибудь и вспыхивала ссора, обычно было достаточно строгого слова государя или укоризненного взгляда митрополита, чтобы она прекратилась. И лишь в редких случаях, по знаку Дмитрия, стольникам приходилось выводить из-за стола без меры упившегося и отправлять его домой.
Один лишь владыка Алексей не пил ничего, ел только рыбное и до конца никогда не оставался. Обычно, когда вносили лебедей, он покидал трапезную, сославшись на недомогание или на необходимость работать.
Несмотря на то что по нынешним представлениям каждый ел за четверых, по окончании пиршества многие яства оставались несъеденными, и на следующее утро дворцовые слуги в сопровождении стольников разносили блюда со снедью по домам бояр и иных гостей, которым великий князь желал выказать свое особое благоволение.
