Кит Ричардс - Жизнь
У Чака размер рук немаленький — ему спокойно хватает растяжки для всех этих баррэ-аккордов. Очень длинные, изящные ладони. Я потратил пару лет, чтобы придумать, как делать такой же звук с пальцами покороче. Все благодаря походу на «Джаз в летний день», где Чак играет Sweet Little Sixteen. Я смотрел на его руки, как они перемещаются и куда встают пальцы, и обнаружил, что, если я переложу это в гитарные тональности, там, где есть основной тон, я смогу поймать этот свинг по-своему. Так же как делал Чак. Чем прекрасна игра Чака Берри, так это как раз натуральным свингом. Никакого тебе пыхтения и вкалывания с перекошенным лицом — просто плавный, естественный ход вразвалочку, как у льва.
Это было нереально, мягко говоря, —свести Чака с Джонни. Интересно, как они действовали друг на друга. Они же не работали вместе очень долго. Джонни одним своим приданием напомнил Чаку, как оно все должно звучать, и Чак подтягивался до его уровня. Он уже бог знает сколько играл с разным убожеством — с теми, кто в очередном городе найдется подешевле. А в остальном — приехал один и уехал один, только чемодан прихватить. Для музыканта играть ниже собственного уровня — это всё равно что душу погубить, а он уже сто лет оттрубил в таком режиме, дошел до ручки и стал насквозь циником по отношению к музыке И теперь, когда Джонни начинал зажигать, Чак говорил; Эй, а помнишь вот это? И переключался на что-то вообще неизвестно откуда. Было как-то дико и прикольно в то же врет смотреть, как Чак нагоняет упущенное с Джонни и с остальным бэндом, потому что теперь у него за барабанами сидел Стив Джордан, а он не работал с таким ударником чуть ли не с 1958 года. Я собрал состав, который раскопал старого Чака Берри, насколько это было вообще возможно. Такой состав, который был не хуже, чем его первоначальный. И я думаю, у нас получилось — по-своему, но получилось, хотя он, конечно, тип хитрожопый. Но мне не привыкать работать с хитрожопыми типами.
Была одна по-настоящему замечательная вещь, которая вышла из этого фильма: я дал Джонни Джонсону новую жизнь. Он получил возможность поиграть перед народом, да еще и на хорошем инструменте. И уже дальше до самой смерти он продолжал играть по всему миру, и люди получали удовольствие. У него начались гастроли, он заслужил признание. И важнее всего, что он снова обрел самоуважение, его ценили и то, кто он есть — первоклассный музыкант. Он и не думал, что кто-нибудь еще в курсе, что это он играл на всех тех офигенных вещах. Ведь ни славы композитора, ни авторских ему так и не досталось. Может, это и не Чак был виноват, может, это все благодаря Chess Records. У них это был бы не первый случай. Вопросов Джонни не задавал, так что ему ничего и не перепало. В общем, Джонни Джонсон получил в подарок еще пятнадцать лет у всех на слуху, смог заниматься тем, чем всегда должен был, и получать за это причитающееся, вместо того чтобы кончить жизнь за баранкой.
Я нечасто ругаю кого-то (за пределами ближнего круга), но должен сказать, что Чак Берри меня сильно разочаровал. Он был моим героем номер один. Я думал: блин, это должен быть классный чувак, раз он так играет, раз он такие песни сочиняет, так поет, так лабает. Ну просто не может не быть классным чуваком. А когда мы для фильма собрали один аппарат из его и нашего, я уже потом выяснил, что он выставил счет продюсерской компании за аренду его усилителей. С самого первого такта в первый же вечер, на том концерте в Fox Theater в Сент-Луисе, Чак послал к чертям собачим все наши тщательно выстроенные планы и начал играть совершенно другие аранжировки, да еще и в других тональностях. Но было уже неважно. Это все равно была лучшая версия Чака Берри живьем, которую только можно получить. Как я сказал, когда представлял его перед введением в Зал славы,—я слизал все проигрыши, которые он когда-нибудь игры. Так что это был мои долг перед ним: стиснуть зубы, когда он напрашивался сильнее всего, вести с ним игру на выматывание и довести дело до конца. А он-то, конечно, резвился со мной вовсю — это видно в фильме. Мне было очень трудно терпеть, чтоб меня третировали как пацана, а Чак как раз этим и занимался со мной и со всеми остальными.
И все-таки, что я думаю про Чака в глубине души, лучше отражено в письме, которое я послал ему однажды факсом после того, как в миллионный раз услышал его по радио:
Дорогой мистер Берри. Позволь мне сказать, что, несмотря на наши лучшие и худшие моменты,
я так сильно тебя люблю! То, что ты создал, это так важно и так прекрасно, и никогда не устареет - я трепещу до сих пор! Надеюсь, что таких, как ты, больше не делают. Иначе я бы не выдержал!
Можешь думать обо мне тоже самое!!
С моей любовью к тебе, брат! Чего бы она не стоила.
Кит Ричардс
‘05
P.S. Твой английский лучше чем мой!
Великое предательство Мика, которое мне трудно простить, — как будто он тогда специально хотел покончить с Rolling Stones раз и навсегда — это его объявление в марте 1987-го, что он поедет в тур обкатывать свой второй сольный альбом Primitive Cool. Я еще в 1986-м рассчитывал, что мы отправимся в тур, и уже сильно обламывался тем, как Мик все оттягивал. А теперь все вообще стало ясно. Как сформулировал Чарли, он просто взял и перечеркнул двадцатипятилетнюю историю Rolling Stones. Так это выглядело. Stones вообще не гастролировали с 1982-го по 1989-й и не собирались вместе в студии с 1985-го по 1989-й.
Мик высказался так: «Rolling Stones... в моем возрасте «после всех проведенных лет не могут быть единственной вещью в жизни... Я определенно заслужил право выражать себя и как-то иначе». И выразил. «Как-то иначе» — это было поехать в тур с другим составом и распевать с ним роллинговские песни.
Я реально думал, что у Мика не хватит наглости гастролировать без нас. Это была бы самая жесткая пощечина, которую только можно придумать. Это был бы смертный приговор впредь до подачи апелляции. И все ради чего? Но я ошибался и потому был в бешенстве и смертельной обиде. Мик таки поехал в тур.
И тогда я ему устроил разгон, в основном в прессе. Первый выстрел звучал так, что, если он сначала не хочет играть концерты со Stones, а потом берет и едет в тур с группой «Хер и Чмырь», я ему, сука, пасть порву. И Мик ответил со всем благородством: «Я люблю Кита, я им восхищаюсь... но я не чувствую, что мы можем с ним дальше сотрудничать на самом деле». Я уж и не упомню всех наездов и подъебов, которых я наговорил, — «диско-хлопец», «маленький дрочевый ансамбль Джаггера», «что бы ему не записаться в Aerosmith?» - такого рода вещами я кормил тогда благодарные таблоиды. Все опустилось довольно низко. Однажды журналист спросил меня: «Когда вы уже перестанете собачиться друг с другом?» «У собаки и спросите», — сказал я.
А потом я подумал: пусть парень наиграется в своё удовольствие. Посмотрел в таком ключе. Бог с ним. Пускай он покажется перед всем миром и как следует облажается. Он же продемонстрировал полное отсутствие дружбы, товарищества, всего, на чем должна держаться группа. Он нас просто кинул. Чарли, по-моему, переживал все это еще тяжелее, чем я.
Я видел кусок записи миковского концерта, и у него на гитарах играли Кифы-двойннки: топали в тандеме, жали правильные супергитаристские телодвижения. Когда он поехал на гастроли, меня спросили, что я думаю, и я сказал: очень печально, что его шоу на столько процентов составлен из роллинговских песен. Я сказал: если уж собираешься делать что-то сам, играй вещи со своих двух записанных альбомов. Не делай вид, что ты сольный исполнитель, если вокруг тебя две девицы скачут и распевают Tumbling Dice. Rolling Stones уйму времени зарабатывали свою нынешнюю репутацию. Дольше в музыкальном бизнесе еще не было. И то как Мик распорядился своей сольной карьерой, поставило её под удар, и меня это злило до невозможности.
Мик кое в чем очень солидно просчитался. Для него само собой разумелось, что, если укомплектовать бэнд любыми рукастыми музыкантами, они подойдут ему не хуже Rolling Stones. Но звучать он начал, будто это был не он. У него подобрались умельцы что надо, но это в чем-то похоже на чемпионат мира: английская сборная — это не «Челси» и не «Арсенал». Это другая игра, и приходиться срабатываться с другой командой. Ну нанял ты лучших из лучших, но теперь тебе надо выстраивать с ними отношения. А у Мика это не слишком хорошо получается. Ходить с важным видом, вешать звезду на дверь гримерки и относиться к бэнду как к нанятой обслуге — это он умел. Но хорошая музыка от такого не рождается.
После этого я решил: пошло все на хуй, хочу свой бэнд. Решил, что буду делать музыку и без Мика. Я написал, уйму песен. Я начал петь по-новому, например на Sleep Tonight. Голос теперь звучал ниже, так еще никогда не было, но это прекрасно подходило к типу баллад, которые я начал сочинять. Так что я стал зазывать чуваков, с которыми всегда хотел поработать, и я знал, с кого начать. Можно даже сказать, что совместная работа у нас со Стивом Джорданом началась еще в Париже, во время записи Dirty Work. Стив дал мне уверенность — услышал что-то в моем голосе, из чего, по его мнению, можно было сделать пластинку. Если у меня была мелодия, над которой я работал, я заставлял его её напеть.
