Михаил Каратеев - Русь и Орда
– Да, Никита Толбугин был богатырь. Какою же смертию он умер?
– Бисмаллах! Ты и про него знаешь, аксакал? Воистину я был глупцом, когда не хотел верить многим из тех чудесных историй, которые рассказывают о тебе в Орде! Прости меня, святой старец! Теперь я знаю: все, что говорят о тебе, – это только ничтожная доля правды!
– Ежели бы так было, я бы не стал тебя спрашивать, как погиб тот, кого ты называешь своим вторым отцом. Вот видишь: не знаю же.
– Потому, что тебе нет надобности проникать в эту тайну чудесным путем: ты знаешь, что я тебе и так скажу. Но если бы я захотел это скрыть от тебя, то все равно не смог бы этого сделать!
– Ну, так как же было дело-то?
– Это было в тот год, когда ты исцелил в Золотой Орде хатунь Тайдулу, святой отец. Незадолго до того литовцы захватили землю моего отца – княжество Карачевское, и Никита поехал в Сарай-Берке, чтобы у русских и литовских купцов узнать все новости. Но назад он не вернулся: в это лето по низовьям Волги лютовала черная смерть [207] , – на обратном пути Никита захворал и через два дня умер.
– Да упокоит Господь душу этого славного витязя в селениях праведных, – перекрестившись, сказал митрополит. – Ну, и после того остался ты совсем один среди татар?
– Зачем один? Я остался с матерью, в Сыгнаке, у деда моего, великого хана Чимтая.
– И в смерти Никиты узрел ты, стало быть, волю Господню к тому, чтобы стал ты татарином?
– Да, аксакал. И если бы я снова не повиновался этой воле, Аллах поразил бы еще кого-нибудь из близких мне людей или меня самого. Я навсегда сохранил в сердце память о родине моего отца, и Руси я хочу только добра. Но сам я теперь татарин. Я начал и кончу свою жизнь в Орде, и потомки мои будут не русскими, а татарскими князьями, как того хочет Аллах.
Карач-мурза замолк, и святитель глубоко задумался. С присущей ему проницательностью он уже отлично разобрался в особенностях душевного склада своего собеседника: Карач-мурза правдив, благороден до мозга костей, неглуп, но слегка наивен… Родившись и прожив всю свою жизнь в Орде, среди татар, он не мог, конечно, противостоять всей окружающей среде, особенно после того, как умер Никита. Немудрено и естественно, что теперь он чувствует себя татарином. Да и кто бы на его месте не усмотрел во всем этом воли Божьей? Знать, и вправду была на то воля Божья, и для чего-то привела она сына русского князя в Орду и поставила его возле самого ханского престола… Обратить его в русского, почитай, не поздно и сейчас, но нужно ли это? Ну, прибавится на Руси один хороший воин… При своем высоком положении не принесет ли он стократ больше пользы, оставаясь в Орде, ежели сделать его истинным другом Руси и ее пособником? И митрополит, взвесив все это в уме, сказал:
– Ты правильно понял, сын мой: Господь хочет, чтобы ты оставался в Орде, доколе не последует от Него нового указания. Но ужели мыслишь ты, что Он, который есть сама Мудрость, делает это без всякой цели?
– Я не думал об этом, аксакал. Но если у Аллаха есть такая цель, Он сумеет мне указать ее, когда настанет час.
– Этот час настал. Веришь ли ты мне?
– Как я могу тебе не верить, святой отец, после всего того, что я сегодня от тебя услышал?
– Тогда внимай: все свершается по воле Божьей. И это она привела тебя сюда для того, чтобы я мог указать тебе твой путь. Да, Господь хотел, чтобы ты вырос в Орде и по внешности стал татарином. Но Он хочет, чтобы ты сохранил при этом свое русское сердце. Он высоко вознес тебя в Орде лишь того ради, чтобы ты лучше мог послужить Руси. И когда послужишь, Он выведет тебя из Орды снова. Я вижу и говорю тебе: ты умрешь на родине своего отца и в вере своих православных предков. И потомство твое не татарскими будет князьями, а русскими! Верь мне, – сие свершится.
– Я верю тебе, отец… Но что я должен делать?
– Господь станет тебе указывать. Ты близок к ханскому трону, и власть твоя будет велика. Никогда не забывай, что ты русский и где только сможешь для Руси и для народа своего сделать что доброе – делай! Где сможешь отвести от них какое-либо зло или беду – отведи! Для того Бог и послал тебя в Орду!
– Я всегда буду так делать, клянусь тебе, аксакал! Я сам этого хотел. Но моя мать татарка, я родился и вырос в Орде, я видел от татар много добра и ласки. Не заставляй меня платить за все это неблагодарностью и предательством! Аллах не может этого хотеть!
– Кто тебе говорит о том? Всегда будь чист в делах своих и в совести своей и ничем недостойным себя не пятнай, ни там ни тут. Но знай и помни одно: не Русь поработила и гнетет татар, а татары Русь. Мы татарам зла не хотим – места на земле хватает и им, и нам. Но Господь сотворил людей свободными, искать и добиваться воли – это наше священное право. И мы татарское иго сбросим, сроки уже близки. Ужели же в этом сердце твое будет не с нами, а с татарами?
– Нет, святой отец, в этом сердце мое всегда будет с вами, ибо справедливость и правда на вашей стороне. Я останусь там, куда послал меня Аллах, но, если я когда-нибудь подниму оружие против Руси, пусть Он поразит меня смертью!
– Ты хорошо сказал, сын мой. Но поелику ты сам считаешь, что освобождение Руси от татарского гнета есть правое дело, почто хочешь ныне стать препоною на пути князя великого Дмитрея Ивановича, который о том только и мыслит?
– Стать препоною на его пути? Я не понимаю тебя, отец мой.
– Для того чтобы освободить Русь, Дмитрею Ивановичу допрежь всего надобно крепить свою силу и единить русские земли. Тверской князь Михайла Александрович в том ему наибольшая помеха. А ты его руку держишь.
– Я не держу его руку, аксакал. Но великий хан хочет, чтобы я установил между тверским и московским князьями мир и защитил справедливость. И я стал на сторону обиженного. Не нарушая воли великого хана, я не могу позволить князю Дмитрею держать в плену князя Михайлу.
– Кто о том говорит? Нешто нам самим сладко держать его в нятьи? Но нам ведомо, что замыслил он против Москвы, потому и хотим обязать его крестоцелованием князю Дмитрею Ивановичу. И ты, как посол великого хана, без труда мог бы принудить к тому князя Михаилу, тако же как Дмитрея принуждаешь отпустить его с миром и без обиды.
– Коли он крест поцелует по принуждению, а не по своей доброй воле, он станет еще злейшим вашим ворогом и клятвы своей все одно не сдержит.
– Тако же и я мыслю. А потому, отпустивши его, мы за ним пуще прежнего будем глядеть в оба глаза. Но тут есть и иное: на Михаилу Тверского ныне все другие князья воззрились: поцелует он Москве крест либо нет? Коли не поцелует, для всех прочих послужит это великим соблазном. А ежели он, самый из них сильный, Дмитрею покорится, иные и подавно будут смирны, как овцы.
– Хорошо, аксакал, – немного подумав, сказал Карач-мурза, – пусть будет так, как ты хочешь. Завтра я буду говорить с тверским князем и заставлю его поцеловать крест великому князю Московскому.
– Ну, вот и ладно. Спаси тебя Господь, Иван Васильевич! После того мы князя Михайлу немедля отпустим – ты это увидишь своими глазами и перескажешь великому хану. О тебе же я государю нашему Дмитрею Ивановичу скажу, что ты друг наш верный всегда и всюду. А в нужный час открою ему и твое истинное имя. Ты отселе прямо в Сарай поедешь?
– Нет, аксакал. Отсюда я хочу проехать в Литву, чтобы своими глазами увидеть то, что когда-то ласкало глаза моего отца, чтобы ступить ногой на ту землю, которая должна была стать моей землей.
– Пути Господни неисповедимы. Кто знает, может, та земля еще и будет твоей. Не вечно же ей быть под Литвой, а коль скоро литвинов оттуда сгоним, Дмитрей Иванович о праве твоем порадеет… А вот, к слову: слыхал ли ты, что была грамота духовная первого князя земли Карачевской, прадеда твоего Мстислава Михайловича, коя утверждала род твоего отца на большом княжении? И что ту грамоту у родителя твоего покойного выкрали?
– О всем том слыхал я не раз от Никиты, святой отец.
– Стало быть, ведомо тебе и то, кем она была украдена?
– Да, аксакал. Этот злой человек был недостоин жизни, и Аллах покарал его рукою моего отца.
– То истина. Но грамота-то где-нибудь осталась. Вы хоть искали ее с Никитой?
– Нет, аксакал. Зачем она мне?
– Как зачем? Ведь с тою грамотой в руках перед законом ты князь земли Карачевской и старший в роду черниговских князей!
– Сила сильнее закона. А сила в руках моих врагов.
– Нет большей силы, чем помощь Божья. А ты отколе знать можешь, на чьей стороне будет эта великая сила? Надобно беспременно найти ту грамоту.
– Где ее ныне сыщешь, святой отец? Вороги моего отца ее, поди, давно изничтожили.
– Попади она в руки к князю Титу Мстиславичу, он бы ее, вестимо, изничтожил. Но Андрею Мстиславичу это было никак не с руки. И в день смерти своей он ее при себе не имел – о том знаю я доподлинно от козельских попов. Стало быть, выезжая в Козельск, оставил он ту грамоту в отчине своей, в звенигороде. Там и надобно искать. Нынешний Звенигородский князь Федор Андреевич что-либо должен о том знать.
